Три напрасных года

– У хохла не убудет.

Тут и Терехова справедливый гнев на мою беспредельную (беспечную?) наглость сорвал с места и погнал на палубу. Должно быть, искры выбивали из стальных балясин трапа его гады (флотская обувь) – так барабанили. Он, конечно же, доложил о проделке Рожкова и моём участии.

– Прости, Коля, – сказал боцман моему непосредственному начальнику. – Но я твоего молодого задрочу.

Ваше благородие, господин годок

Ты на мне поездил вдоль и поперёк

Спасибо за науку и домой греби

Не везёт мне в службе – повезёт в любви.

Не удалось боцману меня задрючить. Он сам мне об этом потом сказал – хотел, мол, а теперь не будет, поскольку я парень нормальный и дрочить меня не за что. Сейчас расскажу, как это получилось.

Начало смеркаться, командир сыграл боевую тревогу – длинный такой пронзительный звонок, будто школьникам на урок. Думаете, следом – топот ног, моряки помчались по боевым постам, готовить катер к бою и походу. Да ничуть не бывало – нехотя побросали «бычки» в воду и побрели с ленцой, кто куда. Мы с Сосненко – в машинное отделение. Он сказал:

– Смотри и запоминай.

Прокачал давление масла насосом, включил стартер и запустил ходовой двигатель. Пока он разогревался, Николай запустил дизель-генератор. Над главным двигателем корабельный телеграф. Позвонил, когда стрелка, сделав пробежку по сектору, остановилась, указывая «малый вперёд». Сосненко, продублировав команду, совместил указатели. Переключил рычаг реверс-редуктора в положение «вперёд» и добавил оборотов двигателю. Стрелка тахометра заплясала у первой красной чёрточки. Коля на пальцах объяснил, что эти обороты отвечают команде «малый» ход. Вторая и третья красные стрелки на стекле тахометра соответственно – «средний» и «полный».

– Всё понял? Иди спать, в два часа меня сменишь.

Пробрался в кубрик, ощупью расправил постель в своём гамаке, разделся и лёг. Сон не шёл. Началась сильная качка. Кингстон завыл тираннозавром. В борт гулко бились волны. Всё, подумал, сейчас усну и утону, не просыпаясь. И уснул. И проснулся не на дне Ханки. Коля Сосненко уже разбирал свою постель на рундуке и ругал командира:

– Все люди, как люди, а этот хрен на блюде.

Я спрыгнул с гамака:

– Что случилось?

– Пока ничего, но случится.

– Мы на линейке?

– И не ходили. Слышь, как волны разгулялись. Помудохаетесь сейчас с боцманом.

Я прыгнул в машинное отделение с желанием осмотреться и сделать уборку, но сверху, в люк спардека, боцман машет.

– Пошли якорь выбирать.

Что учудил наш командир, за что ругал его Сосненко? Из Платоновской бухты вышли на простор, а тут волна. Мичман Беспалов решил – на линейку не пойдём, здесь будем бдеть. И спать завалился. Бросили якорь на самом юру. Боцман, как и я, в два заступает, сменяя командира. А тот в двенадцатом в каюту нырнул и приказал Теслика поднять. Вот Петрович и чертыхается – якорь не держит. Подняли – бросили, подняли – бросили. Четыре раза они его с Колей выбирали, теперь Сосненко спать пошёл, а у боцмана только-только официальная вахта началась. Не спят ещё радист и радиометрист, но первому нельзя на руку больше пятнадцати килограммов, а второй границу зрит в свою РЛС. Так что все якорные страсти на наши с боцманом плечи легли.

Вот мы уже шестой раз цепь стравили и присели отдохнуть на люк форпика.

– Как ты, – спрашиваю, – определяешь, что сносит?

– Легко, – отвечает. – Если качка килевая – держит якорь, бортовая – несёт нас к чёртовой матери.

Только проговорить успел, «Ярославец» дёрнулся и лёг бортом под волну. Окатило нас с головы до ног.

– Кончай перекур, – рычит боцманюга. – Начинай отжимания.

Искусство постановки якоря несложное – когда он на клюзе, даёшь катеру «малый назад» и отпускаешь стопора. Метров тридцать-сорок цепи травишь, потом – стоп. Якорь должен зацепиться за грунт и держать судно на привязи. Вообще-то длина цепи 70 метров, но если 40 не держат, к чему всю травить – самим же потом выбирать. Можно бросить второй якорь, но боцман боится – запутаются цепи, тогда кранты всему катеру.

В четырнадцатый раз поднимали этот распроклятый якорь, когда Лёха Теслик травмировался. Рукоятку не законтрил, приложился со всей своей хохлацкой силушки, и прилетела она (рукоятка) в подбородок его волевой. Рассекла – ладно не до кости. Боцман в кубрик спустился. Радист Ваня Оленчук кинул боевой пост – рукава засучил, пытался унять кровотечение. Ну а я в гордом одиночестве продолжал бороться со стихией. Крутил шпиль, ловя слабину, а потом отпускал стопора, бросая якорь в пучину. Бросал наудачу, не подрабатывая винтом – потому как разорваться не мог. Скрежетал якорь в клюзе, гремела цепь, а в каюте дрых беспечно сундук (а как ещё назвать долбанного мичманюгу, бросившего катер и экипаж на произвол стихии). Я даже рукоять шпиля ударил о палубу как раз над каютой со всей силы. А боцман пришёл, покачал головой – напрасно ты это, приятель. Рана его, затыканная ватой и стянутая пластырями, всё же кровоточила. Как такого на шпиль? И я один, ловя слабину, наяривал рукояткой.

– Бросай, – сказал боцману и пошёл запускать двигатель.

Кажется, зацепились. Вот тогда сели с Тесликом плечо к плечу отдышаться. Обнял он меня и говорит – мол, нормальный ты парень, Толька, хотел тебя подрючить малость, да, вижу, и без того с нашим Тараканом всем достанется и мало не покажется. Вот такие дела.

Это лишь эпизод нашей боевой службы и флотской дружбы. А сколько их будет ещё? Но давайте всё по порядку.

ПСКа наш носил бортовой номер – 269, а оперативный – 69. Исполнен был из портового буксира проекта 376-У, с красивым серийным названием «Ярославец». По причине своего профессионального предназначения имел огромный винт и малооборотистый двигатель. Да нам и не надо было за кем-то гоняться – наша задача обнаружить цель и доложить погранцам. Ну, а дальше – по обстоятельствам. На вооружении имел двуствольный пулемёт калибра 14,2 мм, РЛС «Донец-2» и штуки три радиостанции. Магнитные компасы и гирокомпас.

По карте и напропалую командиром на нём ходил мичман Беспалов Александр Васильевич, в миру – Таракан. Кличку получил за чёрные усы, торчащие как у Петра 1. Только тому почему-то шли. Начали шёпотом в нашем экипаже – Таракан, мол, Таракан. Сергуха Леонтьев, старшина мотористов ПСКа-68 (второй сторожевик нашего звена), услышал и утром – а был дежурным по рейду – как гаркнет:

– На катерах смирно!

И пошёл, печатая шаг, с докладом к прибывшему мичману Герасименко. Он единственный из всех старшин группы подавал команду для сундука – своего командира. За то и обласкан был.

– Кто на катерах? – спрашивает Николай Николаевич.

– Мичман Тараканов.

– Какой такой мичман Тараканов? Почему не знаю?

Тут Беспалов свою головёшку усатую в люк просовывает.

– Ты что ль Тараканов? – ликует Герасименко.

С того и пошло.

Беспалов отслужил срочную в погранвойсках, потом подучился где-то во Владике и явился мичманом на Ханку. Встречайте героя! Понятно, что солдатское прошлое авторитета ему не добавляло. Да к тому же от природы он был туп, скуп и невезуч. Это субъективное моё утверждение, но жизнь раз за разом доказывало его объективность.

Первую границу он отходил стажёром под командой каплея Кукина, замполита группы. Во второй раз вышел полновластным (полноответственным?) командиром. А тут и меня подвезли в Платоновку. Ко мне он благоволил, наверное, потому, что мотылей (мотористов) все уважают. Но я не ответил ему взаимностью – глухое чувство неприязни возникло фактически сразу (с той памятной штормовой ночи) и до конца всей службы осталось. Ни разу не дал он повода в нём усомниться. Возвращаемся в базу с границы, а он, молодожён, сучит ногами по мостику и возбуждённо поёт: