Призрак заброшенного дома

Досужей болтовне верили и не верили, и все-таки желающих заглянуть в этот дом не находилось. Дальше калитки в заброшенный двор не шла злая, черная как уголь, собака Тараса, скулила и лаяла, вертясь в ногах – пойди, узнай, с чего это подхватилась она в светлый день.

– Кто там? – встревоженный поведением пса останавливался хозяин.

А потом говорил соседям:

– Многое, очень многое повидали наши лунные ночи с тех пор, как опустел этот проклятый дом.

Поросшее редкой растительностью лицо его в этот момент напоминало плохо ощипанную куриную тушку, а на носу красовались очки, назначение которых никто не мог понять. Много бессонных ночей провел Тарас, думая об этом доме и его дурной славе, но каждый раз заходил в тупик.

Однако нужда житейская брала верх над предрассудками. Вода в большинстве сельских колодцев не годилась для питья, а у заброшенного дома в старом, давно нечищеном – была холодной, вкусной, будто родниковой, которая, казалось, мертвого могла оживить. Хаживал туда и Тарас Согрин.

В это утро он проснулся рано от беспричинного чувства тревоги, смутного ощущения опасности что ли. Походив по усадьбе и убедившись, что в хозяйстве все в порядке, понял, что его беспокойство шло изнутри, из глубины сознания.

Предчувствие скверного отравляло душу. Тем не менее, Тарас натянул на плечи зеленый коробившийся плащ, подхватил, отполированное до чёрного блеска коромысло, ведра и пошел печатать новыми кирзовыми сапогами следы на пыльной тропке. По пути встретил сторожа колхозной заправки Волнухина с вздувшейся щекой, повязанной жениным красным платком, остановился:

– С какого фронта топаешь, Митрич?

– С дежурства. Вторые сутки зубами мучаюсь. Флюс.

– Флюс – пустяковое дело, переболится.

Со сторожем Волнухиным у Тараса были непростые отношения. Иногда ему казалось, что злее человека, чем Андрей Дмитрич, трудно отыскать на белом свете. Иногда Волнухи производил такое сердечное впечатление, что хотелось общаться с ним, не расставаясь..

– А все ли у тебя ладно?

– Всё в порядке, – ответил Тарас, поднимая коромысло на плечо.

– А чего не спится?

– Старуха не даёт.

– Понятно. По воду значит? – Волнухин выплюнул недокуренную папиросу, наступил на неё носком сапога, взглянул исподлобья, поморщился от неуёмной боли.

– Слыхал сегодня?

– Чего слыхал? – насторожился Тарас. – Может беда какая?

– Беда тут известная, – ответил сторож. – Кто-то ночью в дом залез, а там как затрубит.

– А ты как узнал? С того берега-то?

Ничего не ответив, Волнухин повернулся к заброшенному дому и поманил за собой Согрина.

Тот взволновался:

– Сейчас пойдем? Или погодим?

Шагая за спиной Волнухина, Тарас спросил:

– Так ты все дружка своего караулишь? И днем, стало быть, и ночью.

– А как же, – ответил сторож. – Приходится вроде как в прятки с ним играть. Однако он увертливее оказался, чем я полагал.

– А пойдем, поищем этого твоего крестничка, хоть весь дом перевернем, – предложил Тарас. – Нам-то с тобой все равно времени не занимать, а если изловим этого гада, будет что людям рассказать.

– Ты чегой-то такой отчаянный стал? – покосился Волнухин и покачал головой. – Странно.

– Дак ведь соседи ж. По ночам я частенько оттуда разные звуки слышу.

Наискось тропинкой пересекли огород, заросший лопухами и крапивой. У колодца Тарас оставил ведра, и вместе с задов подошли к подворью.

Когда-то здесь были овин и омет – сараи для соломы и мякины. Теперь ничего этого не было, осталась только обвалившаяся яма, заросшая чуть ли не в рост человека репейником и крапивой, да кое-где торчали замшелые столбы.

И во дворе их взору предстали явные приметы запущенности – черные проемы окон без рам, лишь одно скалилось разбитыми стеклами. Калитки не было. Над тыном чернело голое сучье засохших вишен. Все сплошь заросло густой, поколено лебедой. Дом был давно покинут, и, видать по всему, тихо умирал на ушедшем в землю щербатом фундаменте.

Вдруг ветер нашелся в пространстве, упал на обветшалую, всю в прорехах крышу, загудел протяжно и выкинул, через чердачное окно щепотку белого пуха, который закружился, закружился, мягко оседая на землю. Над колокольней раскричались встревоженные грачи. Волнухин приостановился.

– Вот говорят, что ведьма черту душу отдала, а перед смертью ищет силушку свою черную кому передать. Не найдет, так вот и бродит по таким развалинам, – он кивнул на угрюмое строение, и его хворое жалобное лицо искривила гримаса.

Остановился и Согрин:

– День-то какой у нас?

– Духов…

– То-то, что Духов… А куда пришли-то, смекай… В старину, помнишь, говорили:

…«воскресение мертвых в памяти в духе перво-наперво будет,…придут к нам покойники полдничать…», – лицо его стало бледным.

Запугав друг друга, старики остановились среди двора, поглядывая по сторонам.

– Так и враг человеческий, – продолжал Волнухин, – любит быть по таким местам.

– А мы, Андрей Митрич, так и понимаем, мы што против него – ништо.

Согрин готов был перекреститься и сплюнуть через плечо. На душе у него было погано – ночное беспокойство еще усилилось.