Путь к себе. Кружит по миру дух, по телу кружит кровь

2

– Куда идти? Куда-куда…. В суд к Суданскому судиться, – ворчал Виктор Петрович, оставленный своими суетливыми товарищами на кладбище, не усидевший там в одиночестве и теперь бредший полем к посёлку. – Энтузиасты дела! Хвастуны! И эта тоже, матершинница. Не учихалка – матрос в юбке. Куда ни глянь – сплошное безобразие. Сажать, всех сажать надо.

С такими мыслями он достиг окраины посёлка и побрёл ночными улицами, инстинктивно сворачивая на перекрёстках в нужном направлении.

Большой дом нарсуда был похож и одновременно не похож на прежнее здание. Очертания вроде бы сохранились, но вместо бревенчатых – кирпичные стены, гараж пристроен, асфальт положен. Палисадник огорожен металлическим забором и нет в нём могучих тополей, дававших такую прохладную сень в самые жаркие летние дни.

О пропавших тополях Суданский пожалел более всего.

На широкой скамье у металлических ворот с калиткой группа молодых людей – слышны смех, задорные голоса. Как все жизнерадостные люди, Виктор Петрович любил молодёжь, охотно с ней общался и легко находил общий язык.

– Добрый вечер, комсомолия! Не помешаю?

Смех оборвался. После паузы:

– Ты чё, мужик, нарываешься?

– Ленка, папка пришёл – домой пора.

– Что ж ты, дяденька, не спишь? Сердечко пошаливает? Беречь надо.

– Мозг, – Суданский постучал пальцем по лбу. – Вот что беречь надо. Здесь всё, в этом сером веществе – все наши знания, чувства, память. Весь мир. Это самое важное и уязвимое, что есть в человеке.

Кто-то чиркнул спичкой, прикуривая. Удивлённо и недоверчиво блеснули прищуренные глаза под густыми бровями. Но это был наркотический блеск.

– Ясно, – хрипловатый голос. – Ты, мужик чокнутый – комсомолию какую-то придумал.

Суданский покачал головой своей догадке:

– Что курим, травку?

– А ты ментяра? На, хватай, тащи в кутузку.

– Хватит вам заводиться. Он такой забавный, – со скамьи вспорхнула девица, подхватила Суданского под руку, светлое, не тронутое морщинами личико исказилось гримасой, – Фу, какой строгий!

Близость упругого девичьего тела, не отягощённого избытком одежды, как будто разбудила в разлагающемся трупе какие-то, ещё непонятые желания. Две несмелые морщинки тронули чёрные губы Виктора Петровича у самых их уголков. Он будто заново осваивал нехитрую мимику улыбки.

– Что вы так смотрите? – спросил бывший судья, прижимая её локоть к своим рёбрам. – Живых трупов не видали?

Девица запрыгала, восторженно захлопала в ладоши:

– Классно! Сегодня трахаюсь с трупом.

– Заткнись! – оборвал её парень, подступая из темноты. – А ты, мужик, трупак ты или мудак, катись отсюда, пока цел.

Суданский, дурачась, подёргал плечами, выставил кулаки:

– Бокс!

По треску и хлюпанью полусгнившего организма определил, что не всё у него в порядке с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри, и как бы не рассыпаться в прах от одного неловкого движения.

– Бокс! Бокс! – девица опять поскакала, хлопая в ладоши.

– Радости полные трусы, – сказал парень и закатил девице затрещину, впрочем, не сильную.

Кто-то на скамейке приглушённо чихнул и произнёс звонким радостным шепотком:

– Доброго здоровьица, Виктор Георгиевич!

И ответил самому себе:

– Спасибочки, Виктор Георгиевич!

– Эй, ты не очень-то увлекайся, – Задира, забыв о Суданском, поспешил к нему.

Виктор Петрович прислонился спиной к забору, и тут же увидел рядом лицо девушки, полураскрытые её губы и ощутил, казалось, щекой и ухом шелестящее дыхание.

– Ты же не трус? Ты набьёшь морду этому козлу? Разве настоящий мужчина ударит девушку? Ну, скажи.

Вместо ответа бывший судья положил свою руку девице на плечи и привлёк её к себе, будто беря под защиту.

– Эй, старпёр, будешь клеиться к Галке – разберу на запчасти, – издали пригрозил Задира, вставляя в ноздрю трубочку.

– Ну и дурак, – сказал ленивым и добрым голосом тот, кто называл себя Виктором Георгиевичем. – Чего ты её прессуешь? Бабы сами знают, кого им надо. А любви нет и нечего выдумывать. Эй, мужик, ты, правда, что ль трупак? Не хочешь попробовать?

– Я, братцы, русский, – прихвастнул Суданский. – А значит, пью всё, что горит, и люблю всё, что шевелится.

– Складно говоришь, – усмехнулся Виктор Георгиевич.

– Культурный ты, мужик, вежливый, – сказал Задира. – Но хайло я тебе всё равно начищу – отпусти Галку: мне лень вставать.

– Не отпускай, не отпускай, – девица плотней прижалась к Суданскому. – Ты ему – рраз…! раз! – она махнула в воздухе кулачками – и на лопатки! Только сунься к нам, поганец!

– Вот дура! Счас же встану, – Задира сделал вид, что отрывает зад от скамейки. – Тебе, мужик, капец. Встречал я одного такого…

– Небось, рад, что расстались? – осведомился Суданский.

– Ну-ну…. Как знаешь, – Задира хрустнул крепкими плечами.

Из темноты Виктору Петровичу передали кефирную бутылку с торчащей из неё трубочкой.

– Эх-ма! – бывший судья выкинул трубочку, взболтнул бутылку и опрокинул её содержимое себе в глотку.

Минуту стояла изумлённая тишина.

– Ты что, падла, делаешь?! – взвизгнул Задира и подскочил к Суданскому.

Тугие мышцы его, готовые к действию, казалось, поскрипывали от собственной крепости, как портупея у новоиспечённого лейтенанта.