Растяпа. Где кончается порядок

– А если мы тебя удавим втихую и забацаем под самоубийство?

– Риск есть конечно, но он оправдан – здесь двести восемьдесят, там двести двадцать и за каждого изменника Родины по штуке. Представляешь навар? Стоит впрягаться?

Больше всего на свете прапорщика Ручнева из себя выводит чужая большая зарплата. Он тут же выругался:

– Живут же гады!

– Хочешь к нам?

– Я беспартийный.

– Рекомендацию дам.

Ручнев задумался. Холодок, понимая, что я прикалываюсь, сделал вывод:

– И тогда мы тебя, Вовок, всей группой утопим в туалете: нет тела, нет дела…

Владимир Иванович поверил:

– Нет, лучше мы «коммуняку» на столб.

Помолчали, тиская трубу отопления.

– Нет, а правда, Егорыч, ты почему ушел из белого дома? – это Холодок интересуется. – Все туда рвутся.

– Да не все выживают. Врать приходится много и прогибаться.

– Треснула спинка? – дальний родственник ехидненько.

– В райкоме, как на зоне – кто побывал, выходит совсем другим человеком.

– И что ты там потерял? С заду поимели? – снова Ручнев.

– Если бы остался, то, наверное, да.

Холодок:

– Нравится в авиации?

– Другой коленкор! Могу позволить себе подурачиться над теми, кто там остался.

– Они не оставят тебя в покое.

– Да я и сам не успокоюсь, пока не воздам каждому должное.

– Похоже, не долго осталось ждать. В ТЭЧи по рукам книжка Ельцина ходит – там он политбюро критикует.

Ручнев с энтузиазмом:

– И скоро приказ поступит – вешать коммуняк! Я тебя по-родственному гвоздями к столбу прибью, чтобы ветром не качало.

– Ой, Вова, не зарекайся. Ты ведь без руководящей и направляющей общество силы быстро собьешься с пути. И даже из дома побоишься выйти…

В трубе забулькало, гулко прокатился гидроудар. Внимать водяным руладам было куда приятнее, чем вести перепалку. Хоть ребята свои, но мне не хотелось ляпнуть что-нибудь такое, о чем пришлось бы впоследствии пожалеть. Но в стране действительно что-то назревает. Такие как Ручнев в открытую говорят – пора вешать коммуняк. Ой, не завидую я райкомовцам. Но кто же команду даст – фас! Мне кажется и команды одной будет мало. Надо чтобы народ весь поднялся разом. Но алкоголик сам знает, когда ему протрезветь.

А уж коль протрезвеет русский народ, самому черту в аду станет жарко. Вспомнились фильмы и книги о Великой Октябрьской Социалистической революции и гражданской войне. Вспомнились и нагнали страху – не за себя, за своих детей. Мне захотелось ринуться домой и припасть к ногам Томы, умоляя ее о прощении.

Время бежало к отъезду. Творческого порыва, владевшего мной до обеда, как не бывало. Я слушал армейский треп и не представлял себе армию единой силой. По крайней мере, в нашем полку, раздай сейчас табельное оружие, половина состава точно перестреляют друг друга, сводя личные счеты. Присяга и дисциплина не имеют значения.

Предполагая, что атмосфера в учебном полку будет более спокойной и задушевной, я здорово ошибся. Люди есть люди и у каждого свои интересы.

Алексей Холодок уже доказал, что обладает живым умом и хорошо подвешенным языком, способным высмеять любого. Но не меня: я и сам был остер на язык, только здесь сдерживался – не нападал, а лишь отвечал на выпады. Леха попробовал свой сарказм на меня направить да обломался. Теперь считает своим союзником во всех подначках. Обширный запас слов не только придавал его речи образность, но и заставлял слушателей расслабляться, не замечать ловушки. До поры до времени, конечно. А потом общий хохот над попавшимся на прикол.

– В армию не стоит идти из-за денег – в армии служат по призванию. Берите пример с Вовы Ручнева…

Последовала тирада о бескорыстности прапорщика, попавшегося на сливе бензина из кунга. Горючку, мол, он сливал для детских приютов. Народ хохотал, Ручнев улыбался, отделавшись легким испугом за кражу.

С таким настроением пошли на отъезд.

У меня была работа, обеспечивающая куском хлеба меня и моих детей. У меня было будущее – ибо авиация будет всегда! – в отличие от моих бывших райкомовских коллег, для которых наступали черные дни: ибо партия наша, руководящая и направляющая сила общества, становилась никому не нужной. Можно уже сейчас работающих в белом доме переименовать в ослов, а можно повременить, когда у них по-настоящему вырастут длинные уши. Говорят уже сам Пашков ездит в пьяном виде за рулем. Что творится на белом свете? Ответ ясен – механизм партийной власти рушится на глазах.

Было холодно ждать машину. Солнце уже давно повернуло на лето, но, похоже, ходило по небу ради собственного удовольствия. Выйдя из кунга в Увелке, я задумался – а не навестить ли мне дочь? С Томой, похоже, все ясно. Когда рушится брак, человек поневоле перебирает все возможные причины катастрофы и варианты развития событий. Что было в нашем случае? Психологическая несовместимость? Нечто более простое? Или некто? Теща, например. Знать бы где соломки подстелить, с первого дня не стал бы жить в этой квартире. Может, и Тому бы уговорил. Эх, не вовремя умерла та, незнакомая мне, бабка, чью комнату теперь занимает моя семья.

Я попытался убедить себя – раз с семьей у нас все покончено, мне пора завести себе женщину. Может, и Тома заведет себе любовника – он даст ей то, что не смог дать я. Хотя вряд ли – с такой тещей только пьяницу можно привести в квартиру. А Тома у нас щепетильная. И пусть убирается к черту – меня уже ничто не волнует. Она забыта, вычеркнута из памяти. Если я решил выйти на охоту, то и Тома может делать что ей заблагорассудится. Да, именно так.

Вместо визита к дочери, я заглянул в пивбар, рискуя снова напороться на рэкетира Вову с ножиком. А может, желая этого.

Меня вызвали в штаб. В кабинете Карасева был еще начальник политотдела полка. Все вопросы были поставлены ребром.

– Скоро выборы в Увельский районный совет депутатов. Вы же местный?

– Местный.

– В райкоме работали?

– Работал.

– Все начальство района знаете в лицо?

– Знаю.

– Решили мы вас выдвинуть кандидатом от нашего округа.

– Мне очень приятно, товарищ полковник, но ничего не получится.

– Как это?

– Очень просто – мою кандидатуру не зарегистрируют.