Легенды нашего края. Сейфула

– Ну, понятно. Заходите. Неужели вы думаете, что я вас без ужина отпущу?

Скоро они уже сидели за столом в летней кухне небольшого уютного домика – ели окрошку и пили домашнюю настойку из ягод. После пары стаканов оба сразу опьянели.

Сейфула сделался веселым и очень разговорчивым – всеми силами старался обратить на себя внимание хозяйки. Анна Михайловна раскраснелась, была очень мила и чрезвычайно смешлива. Она сбросила своё лёгкое пальтишко, ботиночки, измазанные коричневой грязью, и надела домашние тапочки.

Желание, охватившее бывшего зека в лесу, уже схлынуло, и ему больше чем женщину сейчас хотелось броситься на диван, уткнуться лицом в подушку и пролежать таким образом вечер и ночь, а утром уехать.

Анне Михайловне он рассказывал о своем детстве, о своей малой родине, о тех укромных местах в ее округе, где он прятался и в одиночестве, но с мечтами, следил за убегающими вдаль облаками. О, как бы он хотел вновь очутиться там и думать о том, о чем мечталось и думалось в те далекие годы. И пусть все-все-все на земле забудут о нем…

– А сколько вам? – лукаво спросила Анна Михайловна.

– Двадцать пять.

– Совсем молоденький, – с душевной тоской произнесла она.

А потом…

– Что вы на меня так смотрите? Я вас в лесу не испугалась, а сейчас боюсь.

Сейфула встрепенулся – наверное, он действительно на нее засмотрелся; а тоска и злость зековская хлынули через глаза наружу. Он попытался рассмеяться – не получилось. Прет и прет из него ненависть – он это остро даже чувствует. Не к хозяйке, радушной и симпатичной, а ко всему миру. Ух, как он его ненавидит! Его, закрывшего Сейфулу в мрачном сыром бараке на долгих четыре года, заставившего глотать цементную пыль проклятого завода ЖБИ.

Эх, черт! Должно быть, напился – развезло.

– Простите, я, наверное, увлекся – далеко в память нырнул.

Анна Михайловна начала собирать посуду со стола.

– Вы останетесь ночевать?

– Да, если можно. А завтра на электричку и поеду дальше.

– Вы, ей богу, как тот киногерой – самовара вам в вагоне не хватало явно…

Кашапов не понял, о чем она это.

– Простите, скажу от сердца – увидел вас и будто кирпичом по голове.

– Бывает, – сказала Анна Михайловна с тоской и устало. – Только вы очень молоды для меня, старой бобылки.

– Кого-кого?

Она махнула рукой, усмехнувшись:

– Ладно, проехали…

Что-то в лице этой женщины вызвало в Сейфуле ощущение бесконечной жалости. Это было правдой – сердце кольнуло даже страданием за нее. И довольно сильно. Вот собой он был недоволен – увалень какой-то, не кавалер. Недостает слов, которыми надо выразить свои чувства. Он теперь, в эти минуты, вполне ощущал, что эта женщина нужна ему не только для секса. А вообще – может быть, даже для жизни… Если бы он был несудимый, а она – вышедшей на свободу зечкой, он бы ей все простил и пригрел на своем сердце…

– Что с вами? – спросила Анна Михайловна. – У вас опять такое лицо!

Он повернул к ней голову, поглядел на нее, заглянул в ее черные, сверкавшие в эту минуту глаза, попробовал усмехнуться, но не смог – был мрачен как ночь и задумчивым очень.

Хозяйка попробовала было спросить:

– О чем это вы сейчас думали? – расскажите.

Но Кашапов пробормотал ей в ответ с самою кислою миной что-то неопределенное.

– Вы верно устали и спать хотите… Я постелю вам здесь, на этом уютном диванчике… – она помедлила, поймала его сомнение, поспешно добавила – Да вы не замёрзнете! У меня летняя кухня, знаете, как берлога. Тут одной теплоизоляции столько…

Сейфула посмотрел на миниатюрный диванчик, скорее похожий на широкое кресло, и покачал головой:

– Удобнее будет на полу.

– Он раскладывается. Помогите мне.

Разложенным, диван мог вместить не только Кашапова – как минимум, места было для двоих.

Не желая мешать хозяйке, Сейфула вышел на террасу, прислонился виском к шершавому стояку. В небе зажглись звезды – было поздно и совсем смеркалось; во тьме вдали светили огни какого-то города. Воздух остыл, было немного зябко… Сзади послышались шаги – вышла Анна Михайловна в домашнем халате. С виду хозяйка была спокойна, хотя голос её вибрировал.

– Ну, как думаете, не замёрзнете? – спросила она. – Не шибко прохладно будет?

Сейфула что-то пробормотал, конфузясь – рукой он держался за перила веранды и свет из дома как раз ярко освещал сейчас тюремную наколку. Но Анна словно бы не замечала её.

– Как вам настоечка моя? Кружит голову? Может еще налить?

– Н-нет… Я не знаю…

– Ну а кто может знать? Вы стесняетесь? А взгляд ваш такой страшный бывает порой – почему?

– Не знаю. Порой и сам себя боюсь.

– Серьезно? Вы трус?

– Наверное, нет. Трус это тот, кто бежит от опасности, а я еще ни от кого не бегал.

– Вы крепкий парень, я заметила. Вам приходилось с кем-нибудь драться?

– Много раз… и даже не пустыми руками.

– Как это?

– Палкой, кастетом, дужкой кровати или заточкой…

– Заточка это что-то типа ножа? Так вы же могли убить человека.

– Убить можно и кулаком…

– Я бы не хотела быть мужчиной…