Растяпа. Где кончается порядок

– Стало быть, служащих советской армии отправляют за границу?

– Отправляют.

– Ты бы где хотел служить?

– Здесь, конечно. Вовок (это Полий) в Венгрии был – говорит, ничего хорошего: мадьяры они и есть мадьяры.

– А Лариса что говорит?

– То же самое – только бздежики еще гавнистее. Нет в мире лучше русского народа.

– Весьма печально. Хотелось бы подружиться с кем-нибудь.

– Ваши Лысенко с Кириленко служили в Германии и не нахвалятся – немцы друганы настоящие: они западников ненавидят.

– Чехословакия – прекрасная страна.

– Я про народ говорю.

– Народ везде одинаковый – есть дерьмо, есть ниче.

– Ну, не скажи…

В конце концов, мы перешли в лабораторию вооружения и вяло стали стучать костяшками домино. Долог день до вечера…

Такие томительные безделия понуждали философские размышления.

Кто мы здесь? – маленькие винтики большой системы. Трутни в улье? – ну, те хоть маток оплодотворяют. Существа без цели в жизни, способные только в карты играть да костяшками о стол стучать?

Ну а что в этом плохого? Отрегламентированный самолет летает – выполняет учебно-боевую задачу. Скоро новый пригонят, и будет у нас работа. Жизнь продолжается – есть и от нас какая-то польза.

Только мне этого мало. Я не могу вести бесполезную жизнь – каждый час мне дорог. Надо что-то еще кроме осознания, что самолет имеет свойство гудеть в полете, и в этом есть моя заслуга. Все предопределено судьбой. Раз я здесь и свободен – в смысле, от текущих дел, надо заняться тем, о чем давно уже подспудно мечтаю. К черту газеты и журналистику! – суета сплошная. Буду писать книги – о себе, о том, что видел и знаю, о любви и пути человека к счастью… Вот как-то так.

Зима пришла. За окном метель. Собачья погода, надо сказать. И дело не в том, что ветер гонит снег по дорогам – просто скучно, и глазу не за что зацепиться. Неизмеримо легче, куда легче существовать пусть даже в мыслях в той жизни, которую я описываю в общей кожаной тетради – там и лето теплей, и зима веселей: будто сплошные рождественские праздники. Впрочем, чего это я…

Нет, методичное описание семьи моего отца в художественных рассказах не имело ничего общего с глупыми романтическими бреднями. Все это личное, и только личное. Стало личным с тех пор, как я решил стать писателем, но не в угоду толпе, а сам по себе – ни под кого не подстраиваясь. Вот как отец рассказывал, так и пишу, стараясь извлечь урок из ошибок родственников. Стараюсь быть объективным, чтобы не быть судьей – зная, что красные победят, не стремлюсь чернить белых. Да нет, наверное, еще даже объективнее – ибо писатель должен быть беспристрастным.

Прискорбные подробности гибели деда моего Кузьмы Васильевича, конечно, придуманы и даже, возможно, приукрашены – ибо не осталось в живых очевидцев, и не дошел до семьи рассказ о том. Но то, что он насильно был забран в колчаковщину и не вернулся из провального похода адмирала к Волге – факт.

Старший брат отца Федор удрал от насильного призыва в белую армию и волей-неволей стал сочувствовать красным. Никогда не был он сторонником и поклонником советской власти, но усердно работал на благо семьи, а значит крепил и ее – власть имею в виду, а не только семью. И погиб, защищая Родину от фашистского гада. Я любил и гордился Федором, как любил и гордился им мой отец.

Рассказывая о Федоре Кузьмиче, я завидовал ему – независимому и спокойному, всезнающему и уверенному, что мир вращается вокруг него, а не наоборот. Жаль, что корень его прервался – и сын помер юным, и дочь не пережила потерю девичества. Никого не осталось и ничего – нет даже крестика от них на петровском погосте.

Самое поразительное, что не питаю ненависти к Андрияшке Масленникову, на чьей подлой совести жизни зятя Федора и Александры, замученной им жены. В краеведческом музее наш доблестный родственник красуется, как основатель первого колхоза на увельской земле – стало быть, пример нам всем и наука в жизни.

Каждый исполнил свою роль и ушел. Никто не был счастливее другого – каждому хватило своей доли горя и радости. Такова жизнь. Потому тебе и решать, человек. Хочешь быть подлецом – будь. Хочешь жить честно – живи. Сам решай, кем и каким быть. Я за правду жизни и против придуманных идеалов, которые с детства из нас и наших детей воспитывают лицемеров.

Поэтому и пишу по журналистской привычке да из гордости, не меняя фамилий своих героев – нам, Агарковым, есть чем гордиться. А те, кто при власти сейчас и воображают, будто сойдет им с рук любая подлость, глубоко заблуждаются – память о них будет жить вечно. Недобрая память – не та, которой гордятся…

Снег в самом деле повалил – за окном потемнело, и я включил свет в лаборатории. Ребята пришли с политзанятий. Посыпались реплики:

– Сидишь, Егорыч, а того не знаешь, что немцы берлинскую стену разрушают!

– Твою мать! Не дожить до пенсии, придется воевать!

– Замесим «козла», пока господа офицеры сзади плетутся.

Застучали костяшки по пластику стола.

В мире творится черте что, и, кажется, Горбачев не догоняет события. А может, это его такая хитрая тактика – как знать? Нам-то все равно на события в мире не повлиять, остается сидеть и ждать – время покажет. А война случится, мы – полк учебный, нас призовут в последнюю очередь.

Я поморщился – черт их принес всех в нашу лабораторию; негде больше кучковаться что ли?

Наконец, Турченков:

– Э, кончайте-кончайте – рабочее время. Или закройтесь.

Лишние разбрелись по своим рабочим местам.

– Что, Василич, политотдел говорит – война на пороге? – спросил я Драча.

Наставник мой уютно устроился у теплых труб и хотел покемарить часок-другой до отъезда. Однако оторвался от столь приятного занятия и напыщенно объявил:

– Рехнулся, Егорыч, мир. Ей бо, рехнулся!

– Война будет?

– Ну, а как без нее?

Старший прапорщик Драч зевнул и закрыл глаза.

– Воевать не хотелось бы.

– Авось пронесет, – предположил мой наставник.

– Чета, как будто, в последнее время мы их побаиваться вроде начали – с чего это, а, Николай Васильевич?

– От Горбатого все идет. Раньше правители были строже: чуть что – авиация на крыло!

– Ты воевал?

– Не пришлось.

– А смог бы?

– Если прикажут – куда деваться? Турченок вон солдата завалил.

– Как это?