Черная вдова

– Смотри, – шутливо погрозила мужу Лена, – положит на тебя глаз московская художница.

– Вот уж чего не приходится опасаться! Ты бы видела эту страшилу!

Жена встала, подошла к нему сзади и теплыми руками обняла за шею. Ее волосы, мягкие, пушистые, пахнущие шампунем, щекотали Глеба.

– Боже мой, – не то прошептала, не то простонала Лена, – какая же я счастливая!

Он ощутил трепет молодого, жаждущего ласки тела.

– Ну? – тихо произнесла жена.

– Пойдем, – так же тихо и ласково ответил Глеб.

Ровно в одиннадцать Ярцев подкатил к гостинице «Волжская». Вербицкий, стоявший под большим бетонным козырьком, приветствовал его поднятием руки и солидно подошел к машине.

– По тебе можно сверять часы, – сказал он, довольный, устраиваясь рядом с Глебом и энергично пожимая ему руку.

Глеб отметил про себя, что Николай Николаевич одет не по-полевому. Рассчитывает на амуницию отца?

– Ну и погодка! – озираясь, сказал Вербицкий.

– Все же лучше, чем гололедица, – ответил Глеб.

С неба сыпался не то снег, не то дождь. Из-под колес автомобилей веером разлетались серые брызги. Дворники едва успевали смахивать с лобового стекла грязные потеки.

– Завтра обещали мороз. Так что гололед обеспечен.

– Но мы уже будем в Ольховке.

Так, перебрасываясь незначащими фразами, доехали до вокзала, где пришлось протомиться в ожидании опаздывающего поезда три часа. Наконец объявили прибытие московского.

Когда возле них медленно остановился мягкий вагон, Николай Николаевич радостно замахал кому-то в окне и бросился к двери.

Глеб едва поспевал за ним. Пришлось ждать, пока выйдут скопившиеся в проходе пассажиры. Потом они зашли в опустевший вагон, пахнущий цитрусовыми: все пассажиры были увешаны авоськами с апельсинами и мелкими бледными мандаринами.

– Привет, – спокойно сказала стоящая у входа в купе девушка в джинсах, высоких сапогах, меховой короткой курточке и огромной лисьей шапке.

Вербицкий запечатлел на ее полных, сочных губах нежный поцелуй, потрепал по щеке и нырнул в купе, откуда донеслось нетерпеливое радостное собачье повизгивание.

– Ну, здравствуй, Глеб! – протянула ему длинную изящную кисть незнакомка, чудесные глубокие серые глаза которой смотрели с чуть насмешливым любопытством.

– Вика! – Глеб задержал ее ладонь в своих руках, от неожиданности растеряв все слова, которые приготовил для встречи. – Сколько лет, сколько зим!

– Я тебя сразу узнала, – сказала Вика, остановив свой взгляд на его ямочке на подбородке.

– А я тебя нет, – ответил Ярцев с улыбкой. – Честное слово! Ну прямо…

Договорить ему не дали: дородная женщина с двумя чемоданами разделила их. Вика отступила в купе. И когда Глеб вошел в него, то увидел трогательную картину: Николай Николаевич расположился на сиденье, а в его колени упирался лапами лохматый пес, стараясь лизнуть хозяина в лицо. Но псу не удавалось это из-за намордника.

– Познакомься, – показала на собаку Вика. – Дик.

Услышав свое имя, пес повернул голову. Был он весь какой-то круглый, с плотным лоснящимся мехом и кольцом закрученным хвостом.

– Лайка, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес Ярцев.

– Порода! – протянул Николай Николаевич, потрепав собаку по загривку.

– Носильщика, наверное, надо?

– Зачем? – деловито взялся за чемодан Глеб, обозревая немногочисленный багаж Вики. – Управимся.

– Конечно, – поддержала она, надевая на плечо зачехленное ружье и беря в руки спортивную сумку. – А ты, папа, возьми мольберт. Надеюсь, донесешь? – усмехнулась дочь.

– Мы еще можем! – бодро ответил Николай Николаевич, подхватывая деревянный плоский ящик, и, скомандовав собаке: «Рядом!» – первый двинулся к выходу.

Ярцеву помимо чемодана досталась еще целлофановая сумка с рекламой сигарет «Кент», полная огромных, чуть ли не с голову ребенка, грейпфрутов.

В машине Вербицкий сел рядом с Глебом, а Вика расположилась с собакой на заднем сиденье.

– Как мать? – поинтересовался Николай Николаевич у дочери. – Небось сердится на нас, что бросили?

– По-моему, даже довольна, – ответила Вика, не отрывая глаз от окна. – Первый Новый год не будет торчать у плиты. Ее пригласили Колокольцевы. Ты же знаешь, зимой у них на даче – прелесть!

– Еще бы! Барвиха! – Заметив, что дочь не налюбуется родным городом, Вербицкий сказал: – Средневолжск-то, а? Не узнать! Строят не хуже, чем в матушке Москве.

– Угу, – кивнула Вика, оглядывая громаду проплывающего мимо Дворца спорта. – Но я люблю набережную, Рыбачью слободу…

– Это ты сейчас увидишь, – пообещал Ярцев, сворачивая к Волге.

Слова гостьи несколько задели его: намеренно показывал Вике новые современные строения в городе, чтобы поняла, каким он стал, а ей, видишь ли, подавай провинциальные прелести.

Впрочем, это, наверное, и есть ностальгия по детству, с которым связаны и великая река, и тихие окраины, утопающие в садах и рощах. Совсем еще юными они каждую весну ходили смотреть на ледоход, а в Рыбачьей слободе ботаничка проводила занятия на свежем воздухе.

Правда, сейчас стояла зима, и все же Вика не смогла сдержать восторга, когда они ехали по набережной, потом – по кривым улочкам предместья.

Глеб видел ее лицо в зеркале заднего обзора и вдруг вспомнил замечание своего отца, когда-то сделанное в адрес Вики. Насчет ее глаз и рта.

«А батя-то был прав, – подумал Ярцев. – Какие чувственные, манящие губы… Глаза тоже красивые, ничего не скажешь. Николай Николаевич не соврал: Вику не узнать. Как в сказке Андерсена – из гадкого утенка вырос прекрасный лебедь».

Всегда чувствующий себя выше женщин, с которыми ему до сих пор приходилось встречаться, Глеб ощущал – теперешняя Вика словно бы смотрит на него сверху вниз. Он старался понять – отчего? Может, столичность? Принадлежность к кругу людей, занимающих высокое положение? Вращение в художественной элите?

– Глеб, сделай милость, остановись, – попросила Вика.

Они уже пересекли городскую черту. Ярцев встал на обочине.

– У Дика очень важные дела, – с улыбкой объяснила девушка, выходя с собакой из машины.

Пес бросился к молодым сосенкам, растущим у дороги, и бесцеремонно задрал лапу у первого же дерева.