Райотдел внутренних дел находился на первом этаже трехэтажного кирпичного дома. У крыльца следователь столкнулась со старым знакомым – под сенью молодой пихты сидел на земле Рекс и внимательно смотрел на зарешеченные окна. Заметив Дагурову, он вдруг оскалил зубы и зарычал. Что-то грустное шевельнулось в душе Ольги Арчиловны. Она подумала: «Можем ли мы, люди, быть такими преданными и верными? А что будет, когда Нилу дадут срок?..»
Дежурный проводил ее к начальнику райотдела майору Иргынову. В кабинете находилась заплаканная женщина.
– Заходите, заходите, товарищ Дагурова… Присаживайтесь. Я буквально еще минуту…
Ольга Арчиловна села на один из стульев, стоящих вдоль стены.
– Что же мне с тобой делать, Степанова? – обратился к женщине Иргынов. Он был коренаст, смугл, нос приплюснут и широковат в ноздрях, что выдавало в нем аборигена.
– Да на кой ляд они мне, век соболей не носила… – осипшим голосом оправдывалась женщина, кивая на лежавшие перед майором на столе две шкурки. – Вам и Тонька может подтвердить… Хотела только проверить и убедиться… Честное слово, товарищ начальник!..
– Это мы уже слышали! – сурово сказал Иргынов и устало махнул рукой. – Ладно, иди, Степанова… И запиши на бумаге все, как было. Поняла?
– Поняла, товарищ начальник, – обрадованно проговорила женщина, утирая ладонью глаза.
– Но мы еще проверим, – как бы упреждая преждевременную радость, сказал начальник райотдела и попросил дежурного дать ей бумагу и ручку для объяснения.
– Она сказочки рассказывает, а мы слушай, – покачал головой майор, когда они остались со следователем одни. – Иргынов сам умеет такие небылицы рассказывать, что никакой писатель не выдумает. – Он сузил свои и без того узкие глаза и довольно засмеялся. – Уверяет, что за два соболя две бутылки… И в это Иргынов поверит, с трудом, но поверит. Алкоголик родную маму отдаст за бутылку… Клянется, мол, эти два соболя понесла к скорняку убедиться, что действительно это соболь, а потом отнести их к нам… Такое и моя бабушка сочинить бы не могла. – Майор перестал смеяться и бережно взял со стола шкурку, запустил в нее растопыренную руку и медленно, с наслаждением провел против шерсти. Она мягко облегла его пальцы, блеснув серебристой подпушью.
Ольга Арчиловна впервые видела соболиный мех. И ей самой хотелось вот так, как майор, попробовать его на ощупь. Правда, Иргынов это делал с каким-то особым умением, что ли. Как делает, наверное, настоящий охотник. Или человек, с детства окруженный шкурами и мехами.
– Браконьер, наверное, какой-нибудь из тайги принес, – высказал предположение майор. – Пропился и побежал к буфетчице. – Он кивнул на дверь, имея в виду, вероятно, ту женщину, что ушла с дежурным. – А скорняки все предупреждены. Если слева – сразу к нам… Соболь – главное богатство района. А его всякий нехороший человек бьет… Меня на каждом совещании ругают: Иргынов слепой, Иргынов не видит ничего… А как за ними уследишь? Ничего, они еще не знают Иргынова, – сурово пригрозил он кому-то. – Я от нее добьюсь правды!
Спохватившись, что у него сидит следователь, майор запер шкурки в сейф и поинтересовался, как прошел допрос Осетрова.
Хвастать было нечем. Подозреваемый наотрез отказался разговаривать, потому что, как поняла Ольга Арчиловна, его показывали психиатру.
Глава 11
Послонявшись без дела, а главное, не найдя собеседника, Иван Иванович Кабашкин часу в девятом утра решил отправиться по грибы. Он надел сапоги, куртку, намазался противокомариной мазью, сунул в карман перочинный нож – спутник походов за грибами.
«Но во что собирать?» – подумал Кабашкин. Любимое лукошко покоилось в чулане его дома за сотни верст отсюда.
В кухне академгородка он нашел новенькое цинковое ведро.
– Сойдет, – сказал медик, зачем-то пробуя его на звук. Ведро загремело, как шайка в бане. – Были бы грибочки.
Кабашкин так бы и ушел один. Но вернулся Веселых. В растрепанных волосах Артема Корнеевича застряли хвоинки, веточки, а в руках он бережно, как хрустальную вазу, держал ровно спиленный плоский чурбачок.
– С трофеем? – приветствовал его медик.
– Кажется, порядок, – степенно ответил эксперт. И показал пальцем на отверстие в дереве. Приятно запахло свежесрубленной елью. – Здесь пуля, которой, видимо, убит Авдонин. Нашли метрах в двадцати от места, где он лежал.
Когда человеку везет, он великодушен. И хотя Артем Корнеевич уже оттопал километров десять-пятнадцать, он без всяких колебаний согласился пойти с Кабашкиным по грибы.
До рощицы, что приметил Иван Иванович, дошли быстро. Темп задавал медик, как бы опасаясь, что кто-нибудь опередит их и обчистит лес от грибов.
Но как только они достигли выбранного места и оказались в белизне берез, Кабашкина словно подменили. Он брел с отрешенностью лунатика, обшаривая землю своими зоркими глазами. И действия его со стороны выглядели странными. То он топтался вокруг какого-нибудь пня, то сосредоточенно обходил со всех сторон с виду неприметное дерево, то лез в ельничек, шурша курткой о неподатливые, разлапистые ветви, то приподнимал палкой ворох прошлогодних листьев.
Веселых старался держаться поближе, но Иван Иванович недовольно заметил:
– Что это вы за мной по пятам… Сторонкой берите. Не потеряемся.
– Боитесь, ваши сорву? – добродушно усмехнулся Артем Корнеевич.
– Фронт пошире возьмем, – смущенно ответил Кабашкин, словно его и впрямь уличили в жадности.
Веселых понял – перед ним фанатик. А у таких свои причуды и правила. Он решил не попадаться на глаза напарнику, изредка перекликаясь с ним коротким «ау», которое по своему усмотрению дробило и размножало лесное эхо.
Но не только чужие, и свои не давались в руки Артему Корнеевичу. Когда они сошлись спустя час, Веселых мог похвастаться лишь десятком хлипких сыроежек, которые совсем раскрошились в целлофановом пакете, прихваченном из академгородка.
– Небогато, – сказал Иван Иванович. – Я думал, у вас целый воз. Если уж пулю разыскали…
– То техника помогла, – отшутился Веселых.
– А что, может, изобретут когда-нибудь грибоискатель.
– Вам, по-моему, он не нужен.
Кабашкин довольно хмыкнул. Его трофеям можно было позавидовать – больше половины ведра упругих подосиновиков, розовых волнушек, ярко-оранжевых лисичек. И даже сыроежки, собранные Иваном Ивановичем, были крупные, мясистые.
Решили передохнуть. На открытом, проветриваемом месте (чтобы сдувало комаров) нашли небольшой бугорок с пеньком. Кабашкин поставил ведро на пенек, а сам, расстелив под бугорком куртку, уселся на нее, затянувшись сигаретой. Артем Корнеевич примостился рядом и, казалось, задремал.
Иван Иванович почтительно молчал, прислушиваясь к тайге. Стояла та особая тишь, которая была полна звуков и в то же время оставалась тишиной. Шептались кроны деревьев, перекликались птицы, вдалеке слал кому-то телеграфные трели дятел. У Кабашкина невольно слипались веки. Сквозь наплывающую сонливость слышались как будто чьи-то голоса, смех. Стоило открыть глаза, и людские голоса оказывались не чем иным, как прозрачным гомоном леса, который пробуждал в сознании смутные образы.
Кабашкин стряхнул с себя оцепенение и хотел было подняться, но вдруг над ним словно что-то разорвалось. Где-то совсем рядом прогремел выстрел.
Слетело с пенька ведро, рассыпались по траве грибы. Иван Иванович от неожиданности припал к земле, словно ожидая следующего выстрела. Артем Корнеевич вскочил на ноги. Метрах в десяти стояли двое мальчишек. Крепких, загорелых, в одинаковых спортивных костюмчиках и кедах. Одному было лет десять, другой постарше года на два. Он-то и держал в руках карабин.
– Вы что?! – задохнувшись от негодования, выкрикнул Веселых. – Могли же в нас!..
Удивление на ребячьих лицах сменилось испугом. Было видно, что у обоих большое желание задать стрекача.
– Что же это творится, а? – сокрушался Кабашкин, зачем-то поднимая и осматривая пробитое навылет ведро. – Новенькое ведь совсем… – Иван Иванович все не мог прийти в себя. Руки у него дрожали.
– Вот надеру уши! – наступал Артем Корнеевич на пацанов.
Те стояли, боясь пошевелиться.
– А мы… мы… – пролепетал младший, невольно заходя за спину старшего.
– Вы хоть соображаете, что могли натворить! – покачал головой Кабашкин, оставив наконец ведро в покое.
– Да вот… нашли… – показывая ружье, сказал старший. – Решили попробовать.
– Как это нашли? Где? – сурово спросил Артем Корнеевич, не отрывая взгляда от карабина.
Трехствольный, с оптическим прицелом, он был богато отделан инкрустацией и чеканкой.