Конец Хитрова рынка

На прощание Савельев предложил посмотреть коллекции бабочек. Это было соблазнительно, но Медведев отказался, поэтому отказался и я.

Провожала нас Софья Михайловна.

– А вы, Петр Петрович, не пойдете? – обернулся Медведев к Гореву.

– Как прикажете.

– Здесь приказываю не я, а Федор Алексеевич.

– Тогда я еще немного останусь.

– Что же, пожелаю вам всего доброго. А над моими словами подумайте. Только времени для раздумий маловато…

Автомашину окружили десяток замурзанных ребятишек. Кускова нигде поблизости не было.

– Где шофер?

– Там, видите, ноги торчат? – бойко ответила смуглая девочка с толстой косой.

Действительно, из-под машины виднелись ноги в обмотках.

– Опять мотор барахлит?

– Так точно! – жизнерадостно донеслось из-под машины.

– Починишь – прокати немного ребятишек. А мы пешком пойдем.

Медведев шел по улице крупным быстрым шагом, я еле поспевал за ним.

На город опускались сумерки. Ветер доносил лесной запах прелых листьев.

– Грибов-то сейчас в лесу – страсть! – вздохнул Медведев, раздувая ноздри. – Самое время… – И неожиданно спросил: – Ну, что не поделишься своими впечатлениями от визита Кошелькова?

Меня обдало жаром.

– Александр Максимович, я все сделаю, чтобы искупить кровью свою вину!

Медведев усмехнулся:

– Зачем же кровью? Будем надеяться, что обойдется без крови.

– Да я…

– Ну, ну, хватит, – сказал он, положив мне руку на плечо. – Я тебе верю. Надеюсь, что не ошибся.

Когда мы подходили к Трубной, Медведев задумчиво сказал:

– Все думаю о Гореве. Жаль его, в трех соснах заплутался…

25

Виктор критически меня осмотрел и сказал:

– Ничего, ничего.

В этот вечер мы с ним отправлялись на свидание. Собственно говоря, свидание Нюсе назначил Сеня Булаев, но его срочно вызвали по какому-то делу в МЧК, и он попросил нас сказать об этом Нюсе, с которой должен был встретиться на Дворцовой площади.

На улице было холодно, как часто бывает в первые дни зимы. Снег еще не появился, и все было черным: дома, заборы, деревья. Лишь на месте недавних луж поблескивали голубоватые проледи. Воздух морозный, пьянящий. Хотелось смеяться, дурачиться.

Когда мы подошли к площади, Нюси еще не было.

– Может, не придет?

– Чудак, – снисходительно сказал Виктор. – Когда ты видел, чтобы девушки приходили на свидание вовремя? Они рассуждают так: приходить вовремя – значит себя не уважать. Понял? Недаром в романах пишут: «Ноги его стыли, а сердце пламенело…»

Ноги у меня действительно стыли, и весьма основательно. Я начал выбивать чечетку.

– Давай, давай! – поощрял Виктор. – Что, как кляча, ногами перебираешь? Огонька не вижу, давай огонек!

– Ай да молодец!

Я обернулся: Нюся. Закутанная в платок, она казалась еще меньше ростом, чем обычно.

– Здравствуйте, ребята, а где Сеня?

Виктор лихо щелкнул каблуками:

– Семен Иванович изволили передать, что в связи с избытком дел не имеет возможности осчастливить вас своим появлением. – И добавил: – Сеньку вызвали…

– Ну вот, опять работа, – недовольно надула губы Нюся. – А мы с ним в синематограф собирались… Я еще у мамы отпрашивалась…

Не знаю, что Нюсю больше расстроило, отсутствие Сени или то, что она сегодня не попадет в синематограф, но в глазах ее была глубокая скорбь.

Видимо, Виктору ее стало жалко.

– Знаешь что, – сказал он, – а если мы сейчас втроем в «электричку» пойдем? Хочешь?

– А Сеня не обидится?

– Чего ему обижаться? – горячо, даже слишком горячо сказал я. – Ведь мы его друзья!

Мне этот аргумент тогда показался убедительным, более того, я, кажется, всерьез верил, что развлечь Нюсю наш дружеский долг. Вообще так получилось, что мы отправились в электротеатр только ради Сени. А когда билетов в кассе не оказалось, Виктор, уже как само собой разумеющееся, предложил посидеть немного в «Червонном валете», небольшом литературном кафе. Таких кафе в 1918–1919 годах в Москве было много – «Бом», «Кафе футуристов», «Кафе имажинистов», «Сопатка» (кафе СОПО – Союза поэтов), «Стойло Пегаса». Каждое из них старалось щегольнуть своей эксцентричностью. В одном – оранжевые стены, украшенные непонятными изображениями, и выписанные аршинными буквами стихи Бурлюка: «Мне нравится беременный мужчина». В другом – полотнище со стихотворением Есенина: «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты, хулиган».

Здесь читали стихи, спорили, курили, пили желудевый кофе с сахарином, устраивали различные диспуты. Публика в «Червонном валете» была самая разнообразная: окололитературная молодежь, непризнанные «великие» художники, бывшие присяжные поверенные, артисты, участники различных литературных кружков, кокаинисты, искусствоведы, шулера, театральные критики, налетчики и зубные врачи.

Мы забились в дальний угол. Виктор и Нюся сели на диванчик, а я на стул.

За соседним столиком спорили об импрессионизме.