Подъесаул гундоровского полка

– Всё одно в степу замёрзнет. Войсковой-то старшина в тулупе, а у этого одежонка на рыбьем меху. Ежели жалко – лучше пристрелить.

– Да он вроде как моряк, – усомнился сотник, – привычный должен быть к сырости и ветру.

– Может его матроска и мокрая греет, – казак указал на тельняшку, – а только ночью всё одно замёрзнет.

– А, – махнул рукой сотник. – Миловать, так миловать. Оставайтесь оба в курене. Городской, землю отбирать не придёт потом? Аль придёшь? Ладно, располагайтесь.

Остались. В доме Ивана и Мирона переодели в сухое. Форму Ивана постирали – и бушлат, и брюки-клёш, и тельняшку, налили самогону, накормили. Познакомились, поговорили про жизнь и наутро все трое мирно расстались почти друзьями.

Об этом приключении ни комиссар Иван Подколодный, ни комполка Мирон Кузьмин не распространялись, боялись. Ведь самогон-то пили с классовым врагом, могли не так понять.

Второй раз они встретились в Болгарии, где коммунист Подколодный агитировал белоэмигрантов вернуться на Родину.

А третий раз уже здесь, на Севере, в лагере Особого Назначения. Он был надзирателем, назначенный администрацией лагеря, как бывший чекист, отбывал наказание за изнасилование комсомолки, когда пригнали Андрея Зайцева.

Они сделали вид, что друг друга не знают и ни какой выгоды от своего знакомства не получили. Впрочем, режим в лагере только начал ужесточаться, но политические заключённые, в том числе и ка-эры ещё пользовались привилегированным положением. Они были освобождены от принудительных работ, могли свободно общаться друг с другом, видится с родственниками и пока ещё даже получали помощь от Красного Креста. И содержали их отдельно от других заключённых.

Иван Подколодный встретил Андрея довольно таки дружески, что не на шутку растревожило подъесаула.

– Садись, Андрей, – сказал Подколодный.

– Да уж второй год сижу, – пошутил Зайцев. – И зачем только ты меня из Болгарии сдёрнул?