Студенты. Книга 2

Дина взяла бифштекс с яйцом, жареным картофелем, фирменное блюдо в столовой. Такую роскошь могли позволить себе только состоятельные студенты или преподаватели из числа аспирантов и ординаторов. Шутка ли сказать, порция тянула на тридцать шесть копеек, столько же, как целых три котлеты. Кроме всего, Дина взяла кусочек бисквитного торта и стакан чая с лимоном. Чай в студенческой столовой стоил три копейки, а с лимоном десять и всегда был хорошо заварен. Серафима Поликарповна старалась не экономить на студентах, она еще девчонкой испытала голод блокадного Ленинграда, жалела их: студенты должны питаться хорошо, а горячий чай с хорошей заваркой и сахаром – основа здорового питания, считала она. Лимон же был для нее роскошью. Она так и говорила:

– А что лимон? Кислота одна, приятная, но кислота… Не завари чай, пожалей заварки, а кинь туда лимон, и что? Пить не будете, – вещала она товаркам по смене. – Лимон кладут, у кого потребности в кислом есть. Я заметила: беременные и те, кто много курит…

– А почему так? – спрашивал кто-нибудь из них.

– Ну беременные понятно, их на солененькое и кислое тянет. А вот кто курит – не понимаю. – Серафима Поликарповна мотала головой. – Может, чтобы зубы не чернели, кислотой налет отмывают… Вот чего не знаю, врать не буду. Только точно заметила: если курит женщина, всегда чай с лимоном заказывает. Хоть и десять копеек, дорого, а заказывает.

– Дина, садись вон за тот столик у окна, там Женька Вельяминов мне место держит. – И Савва показал в сторону своего приятеля, который уже поел и терпеливо дожидался друга, сохраняя ему место…

В обеденное время с местами была напряженка. Савва, чтобы не ударить в грязь лицом перед девушкой, взял себе тоже бифштекс, булочку, только чай без лимона: денег не хватило. И так почти на полтинник набрал.

За столиком они разговорились. Оказалось, что Дине уже двадцать пять. Она училась на врача, но вынуждена была уйти. Срочно нужны были деньги: мама у нее серьезно заболела.

– Нашли онкологию, прооперировали. Лечение хоть и бесплатное, но хорошие лекарства просто так не достать, только по блату… А раз блат, значит, плати. Денег у матери таких не было. С моим отцом она разошлась еще в молодости… Я его даже не помню… Пошла к декану, тот пожалел меня, оформил медсестрой в отделение нейрохирургии. Там доплата за вредность, да и вообще на хирургии платят побольше. Вот так я оказалась медсестрой… Учебу, конечно, пришлось забросить: дежурства через ночь, не до учебы.

Дина допила свой чай.

– Теперь ты обо мне все знаешь, Савва, из первых уст.

– Дина, а что с мамой?

Дина как-то отрешенно посмотрела на Савву.

– Она умерла год назад… Метастазы пошли во все органы, не удалось остановить…

– Извини, я не хотел… – начал было оправдываться Савва.

– Да нет, что ты, Савва, все как в жизни… Близкие, к сожалению, уходят, не спросив нас…

Они замолчали на какое-то время, думая каждый о своем. Но студенчество тем и хорошо, что о грустном не дают долго думать друзья или приятели. Студенчество, как единый неделимый организм, живет по своим законам: оно помогает, но оно и отторгает все ненужное, плохое и наносное… Слава студенчеству!

После той встречи Савве никогда больше не довелось поговорить с этой красивой и умной девушкой, а увидел ее в последний раз уже в гробу. И надо же было так случиться, что через много-много лет Савва узнал о ней почти все…

К Савве Николаевичу, уже известному к тому времени торакальному хирургу, привезли по «скорой» умирающего от легочного кровотечения худого, изможденного мужчину. По документам он числился Панкратовым Сергеем Константиновичем, сорока семи лет от роду. Диагноз: «фиброзно-кавернозный туберкулез». В графе «профессия» стоял прочерк. Да собственно никаких письменных подтверждений его профессии опытному доктору Мартынову и не нужно было. Достаточно посмотреть на татуировки пациента: свободного места на коже почти не осталось. А главная – бубновый туз в витиеватой рамочке – располагалась на левом плече, верный признак, что он не просто бывший зэк, а серьезный пахан из уголовной элиты.

Так оно и оказалось. После тяжелой операции по удалению всего правого легкого, которую искусно провел Савва Николаевич, Панкратов три дня провел в реанимации. Медсестры уже и не надеялись, что он встанет, но, к удивлению всех, пациент ожил и пошел на поправку. Раза два или три его навещали друзья: хорошо одетые в импортные костюмы молодые люди. Однако наколки на руках выдавали в них зэковскую братию. Удивительно, но вел себя бывший заключенный исключительно тихо. Никто не слышал от него плохого слова и уж тем более – мата, что для русского зэка вещь весьма нехарактерная. Одним словом, через полтора месяца больной Панкратов поднялся с койки и стал ходить с помощью медсестры.

Как-то ближе к вечеру в дверь кабинета Саввы Николаевича постучались.

– Войдите, – коротко сказал Савва Николаевич, склонившийся над историями болезней.

Вот работа врача! Мало того что соперировать больного надо, жизнь спасти, так и еще потом в подробностях все записать: что да как. «Не для себя. Для прокурора», – учил когда-то его, еще молодого хирурга, более опытный доктор Шмелев Лев Александрович, царство ему небесное.

Хлопнула дверь. Савва Николаевич поднял голову, и удивлению его не было предела. Перед ним стоял больной Панкратов, без медсестры, костылей, один, стоял и держал в руках пакет.

– Можно?

– Проходите, садитесь вот сюда. – И Савва Николаевич показал на стул около стены, напротив него.

Панкратов сел.

– Здравствуйте, доктор.

– Здравствуйте, Сергей Константинович.

У Саввы Николаевича было правило – всех своих больных он называл по имени-отчеству и обязательно на «вы». Во-первых, показать всем окружающим и самим пациентам, что они для него равны; а во-вторых, это знак уважения и доверия. Ну а в-третьих, между ним и пациентом всегда есть дистанция, которую не следует нарушать. Никакого панибратства. Вот, если конкретно сформулировать, принципы врачебной этики доктора Мартынова.

– Уже на ногах? Я рад, что пошли, но рановато, рановато, Сергей Константинович, – первым начал разговор Савва Николаевич.

– Лежать долго – пролежни получишь, – попытался отшутиться пациент.

Они оба улыбнулись.

– И то верно.

Савва Николаевич любил эти неожиданные экспромтные знакомства и общение с людьми, когда ты не зашорен на заранее предусмотренную протоколом беседу, и, следовательно, всегда есть возможность импровизации… В таких разговорах человек становится искренним, открывает себя, иногда столь широко, что удивляешься собеседнику. Надо бы поменьше, может, и прекратить рассказ о себе, но человека уже понес поток откровенности, и пока он не выговорится – останавливать бесполезно. В таких разговорах доктор Мартынов старался быть до конца открытым, не прятаться за известной формулировкой: «Больной должен знать о своей болезни столько, сколько нужно, вернее, то, что хочет доктор». Савва Николаевич относил себя к сторонникам школы древних эскулапов: хороший врач должен привлечь на свою сторону больного, вдвоем легче побеждать болезнь. Поэтому Савва Николаевич не скрывал от пациента правду о заболевании, но делал так, чтобы она не навредила, а настраивала на лечение. Уныние, пессимизм – самые плохие помощники врачу, считал доктор Мартынов.

– Вот пришел к вам, Савва Николаевич, чтобы поблагодарить за то, что вы не отказались меня оперировать. Результат вы видите сами – я на ногах…

– Это моя работа, – коротко ответил Савва Николаевич.

– Э-э-э, нет, – усмехнулся больной. – Работают многие, Савва Николаевич, а вы исцеляете. Вы – талант. Другой сколько ни работает, а результат нулевой. В общем, вот…

Панкратов достал из пакета бутылку дорогого марочного коньяка, поставил на стол.

– Это вам от меня в знак благодарности.

– Но я же не беру подношений, – ответил Савва Николаевич.

– А это не подношение, это коньяк. Его пьют и закусывают лимоном или шоколадом.

Тут Панкратов, пошарив в пакете, достал плитку шоколада и лимон.

– Можно начинать, – пошутил Савва Николаевич.

– Если есть стаканы, – оценив юмор, в тон ему ответил пациент.

– Отчего же, найдутся.

Савва Николаевич, не вставая, открыл дверцу стоящего рядом шкафчика и достал две мензурки.

– Можно из них, они стерильные. Наливайте, а я пока скальпелем лимон порежу.

Там же, в шкафчике, нашлась чашка Петри. Савва Николаевич положил в нее лимон, который ловкими и выверенными движениями хирурга разрезал на тончайшие ломтики.

– Да вы, Савва Николаевич, специалист не только в хирургии, – удивился Панкратов.

– Жизнь всему научит, – усмехнувшись, ответил доктор Мартынов.