Горесть неизреченная (сборник)

Зарабатывала мама хорошо. Была модницей. Прекрасно танцевала. С друзьями организовали клуб «ДВФ» – даешь веселье и фокстрот. Ходили в ресторан гостиницы Астория на файф-а-клок. И когда в моду вошел чарльстон, мама постоянно открывала танцевальный вечер.

Папа родился на Украине, в Донбассе, посёлок Константиновка.

Дедушка был бухгалтером на шахте. Отец помнил, как в посёлок входили то красные, то белые. И однажды белые поставили дедушку к стенке.

Но две соседки – красивые молодые дамы – кинулись на защиту: «Господин офицер! Как Вы можете безобидного старика». И офицер отступил.

Папа был самый младший. Брат и сестра старше его на 10, 9 лет. Брат убежал из дома, пристав к гастролирующей театральной труппе. Потом учился в Москве. Работал актером в театрах Ленинграда.

Александр в школьные годы тоже играл в самодеятельности. Ставили они пьесу Луначарского «Королевский брадобрей». Папа играл короля. Но после школы поехал в Ленинград, поступил в экономический институт. Стал работать и очень быстро продвигаться по службе.

С мамой их познакомил общий приятель. Встретились на углу Владимирского и Невского. Договорились снова повидаться на вечеринке. Мама пришла раньше, сама открыла папе дверь: «А я Вас жду». И всё. В этот вечер уже целовались за печкой. Скоро поженились. Но жить было негде. У мамы и тёти была общая комната. Сначала переехали в гостиницу «Октябрьская». Потом папа бросил свою хорошую работу и пошел в отдел снабжения тюрьмы, чтобы получить служебную комнату.

В 1937 году дважды нависал над ним Дамоклов меч. Он работал начальником отдела комбината мощного радиостроения, которым руководил академик Минц. Сначала у них были очень хорошие отношения, наша семья жила уже тогда на Невском, 88, и Минц брал папу в свою служебную машину по дороге на работу. Но потом случился конфликт, Александр Михайлович Симонович уволился с комбината, а через две недели там арестовали всё руководство. На заводе же, куда он поступил, все руководство арестовали через неделю после его прихода. Его, как новичка, не тронули. Повторюсь, что это был «тридцать седьмой тот лобный год», по словам поэта Анатолия Бергера.

Мама с папой прожили вместе 58 лет.

Душа в душу, в любви и согласии.

Елена Фролова

* * *

Воспоминаний не унять,
Жизнь длится словно бы двойная —
Мордовия, Сибирь – опять
Я вспоминаю, вспоминаю.

Тюрьма колёсная – этап,
Давай, гони без передышки
Из лагерных колючих лап,
Оттуда, где заборы, вышки,

Сквозь пересылок маету,
Сквозь крики солдатни конвойной —
В деревню, в ссыпку, да не ту,
Не царскую – будьте покойны.

За мигом миг и день за днём,
А что забыл вдруг – то приснится,
С настырной памятью вдвоём
Мелькает жизни небылица.

    2009

* * *

Набежала отовсюду,
Облегла со всех сторон…
Эту белую причуду
Помню веку испокон.

От башкирского барака,
В Заполярье островка,
Лагерей мордовских мрака
До тебя, Туба-река.

Петербургское глухое
Полузимье, полумгла —
До весны подать рукою,
Да вот осень обошла…

Помню, помню – рифмой зоркой,
Сном, где вьюги вьётся сеть,
Деда давней проговоркой:
«Не зимой бы умереть…»

    2007

* * *

Сибирь припоминается без меры,
Сибирь, к которой был приговорён —
А всё-таки вошла в мои размеры,
Моей строки разбег, и гул, и звон.

А всё-таки не зря в той коренастой
Избушке Богоматерь за стеклом
Светила мне, как некий свет прекрасный,
Что чудился в далёких снах, в былом.

А кот мурлыкал, бормотали куры,
Позвякивало на цепи ведро,
Подсолнухи качалися понуро,
Зелёный лук гнал вверх своё перо,

Хозяйка, притулившись на крылечке,
Картошку обстригала аж под ноль,
Шёл зыбкий пар из чугунка на печке,
А на столе стояли хлеб да соль.

И духовитая дымилась банька,
Снег покрывал всю землю на Покров,
Который век уж, впрямь, как Ванька-встанька,
Вставала Русь гнать во поле коров,

И на Тубе трещали льдины грузно,
И по тайге летели листья вширь,
И я не думал, не гадал, что грустно