Тюрьма

Каша неплохая, есть можно, если покрошить бульенный кубик, что мы и делаем. Хлеб и сахар мы получили утром, так что не паримся. Не успел закончить ужин, как позвал дорожник, – Сапер иди, тебя к кабуре!

Подхожу, сажусь на шконарь, до проверки еще время есть (на время ее замажут, и все будут делать вид, что ее нет, таковы правила игры, ничего не поделать).

– Уру-ру, братишка, – говорю в отверстие.

– И тебе не хворать, – доносится в ответ. – Там я отписал тебе, а по теме скажу – мы с тобой, если че, маякуй.

– Спасибо, брат. Все понял. Расход, пока…

Я вполне удовлетворен. Ну, ждем вечера. Проверка прошла быстро, новая смена пересчитала всех в коридоре, потом спящих, лениво постучала киянками по шконкам – всё, все в камеру, шоу отменяется.

Но у нас по плану только начало.

Блатные шепчутся в углу, значит Иваныч объявил о прекращении платежей. Ладно, ждем. В воздухе просто физически ощущается напряжение, мужички испуганно жмутся и косятся в нашу сторону. Даже привычные нарды за общаком и то отдыхают. Гестапо улыбается, Шах прячет заточку в рукав.

– Сапер, тебе!.. – зовут с дороги. Подхожу, точно, малява от Мастера, из под паруса, натянутого в проходняке блаткомитета, слышно шушукание. Возвращаюсь к своим друзьям.

Читаю: «час добрый, парни», – писал Мастер, – «мы обсудили, перетерли, давайте будет по-нашему: дорогу мы возьмем под себя, в осужденке под нами, тоже наши, за транзит не знаю, но они не полезут, в общем, жгем пацаны».

Передаю маляву парням, те молча перечитывают.

– Ну? – спрашиваю я их.

– Замес будет, Сапер…

– Это хорошо, – вдруг выдает Лесик.

Гринпис, держит в руках кружку с чаем и как-то неуверенно говорит, – завалить надо хоть одного, а так пустое будет…

Ладно, нас пятеро, спина к спине и понеслась….

– Во блин, их этому цирку обучали что ли? – ворчит Шах.

– Бродяги, на сход! – это Костик созывает всех, – Тут тема за общак. Вы, как порядочные арестанты… – И тут все смешалось.

– Хорош базлать, давай по делу! – обрывает его Шах, – Если предьявы есть, то кати, а то че, как целка, крутишся? – Это Шах выходит на центр пятака перед общаком.

– А ты чего барыг подводишь под молотки? – из-за паруса выходит Мотыль, длинный сухой, зечара.

– А с хуя ли. Теперь мой черед, парни сами решили, общак то – дело добровольное, или я не прав?

– Они – барыги.. – с презрением начинает Мотыль…

– И чего? – перебиваю его я, – теперь доить их можно?

– Они должны помогать порядочному люду…

– Слышь, Мотыль, ты что ли порядочный? Когда хата на голяках сидела, вы там, как мыши, чай пили и Винстон курили, а на общак две пачки Примы и весь хуй до копейки? Я не прав, мужики? – Обращаюсь я к хате, хотя прекрасно понимаю, что никто из них не впишется (стадо, че с него взять).

– А те че, больше всех надо? – начинает Мотыль…

– Да! Мне надо, потому что вы – уроды, вы тут козлов из хозбанды хаете, а сами готовы жопу лизать им. А почему, Мотыль, знаешь? Потому что мужики на вас и ваши порядки хуй ложили, и если кто по УДО соскакивает, то это его дело, и не морда он УДОшная, а мужик. Это вы по темноте к операм бегаете, друг друга сдаете, вы – крысы, сами через жопу УДО зарабатываете, сами слаще морковки ничего не ели. Блатные, в жопу заводные, шерсть ебаная.

Все, рубикон пройден, обратного хода нет. Блатные встали..

Мы впятером стояли напротив, блатные понимали, задний ход – не вариант, но и в драку вмешиваться не резон, так как напротив них стояли не запутанные базаром барыги или мужики, по глупости севшие, а парни, прошедшие огонь горячих точек, которым плевать было на них и на последствия с большой колокольни. Стояли и ждали момента, чтобы разорвать эти пропитые рожи, на чьей совести загубленные жизни простых людей, казалось от них исходил гнилостный запах тления. И этот момент настал, спонтанно, как всегда и бывает.

– Ты че?! С тебя спросить надо! – заявил Мотыль. И тут, как-будто что-то лопнуло… С криком – бей! – со всей злостью бью его в лицо. «Сука, только б об зубы не поранится, гнить будет, сука…» – от этой мысли почему-то появилась ярость и бью его уже головой. Краем глаза вижу визжащего Костика с заточкой, он кидается на Гринписа, – ох зря! – уже не видя, я слышу глухой хруст (Грин просто, как учили в славной армии российской, сломал ему руку), трое блатных, чьи имена и погоняла мне были безразличны, по сути, превратились в отбивные. Шах, держа за кадык хрипящее тело оппонента, все порывался толи убить его толи просто покалечить (судя по мечтательному лицу, явно не решил еще). Лесик с Гесом забили ногами двух своих на шконарь, и вытащили на центр хаты баулы с так называемым общаком. Я бросаю Мотыля, и командую – Ша, парни, отбой, однако! Курить бросать надо, одышка, мать ее еб. И в это время свистит в руке Гестапо справедлив (железный прут, от шконки), позади стон – оборачиваясь вижу Мотыля, схватившегося за руку, – на бетонном полу лежит заточенный кусок электрода.

– На! – на выдохе бью его ногой в лицо, все, фильма закончилась. Теперь самое веселое.

– Сапер, не оборачивайся, – шепчет Шах, стоя рядом со мной. – Тут пока метелица была, шнифт не закрывался – завтра, вот увидишь, правило будет.

– Да и хуй с ним! – огрызаюсь я, – тащи баулы, Лесик.

На общак просто вывалили содержимое сумарей, в коих, если верить, был общак хаты. Общак продола, и еще хрен знает чего.

– Мама, в рот мне ноги, – воскликнул Лесик. Перед нами лежало целое богатство по арестанской жизни: сигареты, особенно любимые и статусные Кэптен Блек и Кент всех цифр, чай, отдельно в фольге, инсулиновые шприцы и фасованные чеки, с дрянью, так же лежали футболки, носки, и всяческая тряпичная хренотень. Особенно умилила пара спортивных костюмов, ибо чисто пасану (именно пасану) не гоже освобождаться без спортивного костюма – это не по понятиям.

– Мужики, значит так, сумари ставим под общак, чтоб каждый знал, что и сколько лежит. Брать только на хату, остальное разберемся, – командую я.

Глава 2

Резко зашумели ключи и тормоза распахнулась, помимо коридорных в проеме стоял по всей видимости ДПНСИ и дежурный опер.

– Так что тут у вас? – Грозно вопрошает ДПНСИ.

– Ничего, начальник, просто власть поменялась, – как-то весело отвечает Гестапо.

– Тааак, – тянет время дежурный помощник, – этих в боксарь, завтра разберемся, – он тычет пальцем на потерпевшую пятерку. Те, как-то бочком, засеминили на выход. И тут в соседней камере кто-то заколотил в двери.

– Начальник, выводи!!! Убивают, начальник! – верещал чей-то голос.

– Тьфу, блядь, революционеры, – плюется на пол ДПНСИ, – закрывай, на хуй! А вы бегом к стене, порядок знаете – рявкает он на блатных. Ночь прошла в бумагописании. Отписав всем, кому надо, переговорив с Мастером с соседней хаты и обсудив варианты развития событий, уже под утро, решили вздремнуть. В камере соблюдалась тишина, все что-то ждали, и только нашей компании было уже плевать. За час до проверки меня разбудил Гестапо. – Давай, Сапер, день трудный – чифирнем пару раз. Пайку Лесик получил, пока тихо, прогонов не было, дорожников заменили, – вкратце обрисовал он ситуацию.

Пока гоняли кругаль по кругу, возникла шальная мысль – Мужики, сто к одному – смотрила припрется. Это хач, может его того?

– Гринпис скалится, – хорош чурка – мертв чурка!

– Давай, один хуй терять нечего, прем до талого.

До проверки успели заныкать телефоны, отнятые у блатарей, да еще разок чифирнуть. С лязгом распахнулись тормоза:

– Выходи строится! Все, я сказал! – продольный держал в руках карточки, значит надолго. Выходим, лицом к стене, и началось – офицер называл фамилию, в ответ подследственный называл имя, отчество, статью и в камеру. В конце продола стояли две девушки с собаками, но не очень милыми. Когда уже все были в хате, меня и Геса оставили в коридоре.

– За мной! Руки за спину! Не отставать! – скомандовал старший смены и повел нас в конец коридора, где была то ли комната то ли закуток, в простонародье – козлятня.

– Заходим! – командует старшой, и закрывает дверь. Перед нами майор, почти двухметрового роста и с глазами людоеда.