Сугубо доверительно. Посол в Вашингтоне при шести президентах США. 1962–1986 гг.

Президент всегда придавал особое значение возможности личной встречи с советскими руководителями. Он по-прежнему придерживается этой точки зрения.

Однако, подчеркнул Раск, сейчас в свете чехословацких событий, если говорить откровенно, мы толком не знаем, каковы перспективы наших отношений с СССР, и эта неопределенность беспокоит президента. С учетом реакции в мире и в самих США возможность продвижения вперед в названных выше вопросах сейчас затруднена. Президент вынужден считаться с общественным мнением своей страны, которое не поняло и не приняло бы каких-либо шагов президента в упомянутом направлении. В результате у президента и у правительства США не остается сейчас ничего иного, как сидеть и ждать развития событий в надежде, что все как-то образуется, иначе все намерения президента так и останутся намерениями, так как до конца пребывания администрации Джонсона у власти осталось не так уж много времени.

В целом беседа с Раском показала, что администрация Джонсона проявляла известную растерянность в связи с чехословацкими событиями.

Надо сказать, что спекуляции на Западе в отношении возможного советского вторжения в Румынию были вызваны в основном ее отказом принять участие в совместной акции стран Варшавского договора против Чехословакии. В Москве действительно были сильно раздражены поведением Чаушеску и даже пошли на демонстративное передвижение советских войск недалеко от границ с Румынией. Однако всерьез вопрос о вторжении в Румынию в Москве не стоял, ибо стабильность коммунистического режима там не вызывала беспокойства.

По свидетельству американского обозревателя Дрю Пирсона, на совещании президента с лидерами конгресса по поводу курса действий США в связи с вводом советских войск в Чехословакию Джонсон, рассерженный критикой в адрес правительства, воскликнул: «Вы что, предлагаете послать туда американские войска?» Он твердо заявил конгрессменам, что у США нет возможности, да правительство и не намерено предпринимать какие-либо далеко идущие шаги – помимо пропагандистских средств – в чехословацком вопросе, тем более военных мер, о которых «не может быть и речи». В результате довольно бурная встреча у президента закончилась безрезультатно.

27 августа Томпсон доверительно информировал меня о совещании у президента с участием начальников штабов. Было еще раз подтверждено, что США не будут реагировать военным путем на события в Чехословакии. Решили также не делать никаких дополнительных официальных заявлений с позиции правительства, помимо того, что уже заявлено было Джонсоном и Раском. Президент, по словам Томпсона, бросил в этой связи даже полушутливую реплику, что, мол, «надеемся, что в Москве оценят, что мы не очень задираемся».

28 августа Раск срочно вызвал меня к себе и заявил, что в течение последних суток они отмечают необычное движение советских войск у границ Румынии. Эти и другие факты вновь наводят американское правительство на мысль о готовящемся вступлении советских войск в Румынию. Сославшись на срочное поручение Джонсона, который звонил со своего ранчо, он с несвойственной ему эмоциональностью заявил для передачи советскому правительству следующее: «Во имя всего человечества мы просим вас не делать этого, ибо последствия было бы трудно предвидеть.

Мы надеемся также, что сейчас не будут предприняты какие-либо меры или попытки в отношении Западного Берлина, что могло бы вызвать крупный международный кризис, который мы хотим всячески избежать. Все это было бы катастрофой для советско-американских отношений и для всего мира!»

По поведению Раска было ясно видно, что администрация действительно опасается новых акций СССР. Я посоветовал Москве дать срочный ответ, чтобы не доводить советско-американские отношения до опасного напряжения.

31 августа я посетил Раска поздно вечером дома (он жил в скромном арендованном коттедже) и передал ответ советского правительства, в котором говорилось, что «информация о предстоящем вступлении советских войск в Румынию подбрасывается правительству США определенными кругами и она не соответствует действительности. То же относится полностью и к вопросу о Западном Берлине».

Раск с заметным облегчением воспринял это сообщение.

Постепенно острота кризиса вокруг Чехословакии стала спадать. Однако вторжение в эту дружественную страну обошлось нам в политическом и моральном отношении очень дорого, и не только за рубежом, но и у себя дома.

Вместе с тем события вокруг Чехословакии ясно показали, что Запад не готов вмешиваться вооруженным путем в события в странах Варшавского договора, особенно в разгар войны во Вьетнаме, которая деформировала в глазах общественности на Западе роль нравственных критериев в политике. Появились даже спекуляции о наличии так называемой «доктрины Брежнева». Хотя такая доктрина официально не провозглашалась и не упоминалась в Москве, суть ее правильно отражала тогдашнее настроение правящих кругов СССР.

Относительно слабая реакция Запада на вторжение в Чехословакию сыграла свою роль через 10 лет, когда в Кремле решался вопрос о новом вторжении, на этот раз в Афганистан.

Вопрос о стратегических вооружениях

После не состоявшегося в Гласборо обсуждения стратегических вооружений снова наступила довольно длительная пауза – до весны 1968 года. Тем временем в советском руководстве зрели настроения в пользу возобновления такого диалога. 28 июня Громыко на сессии Верховного Совета СССР прямо заявил о нашей готовности обсудить возможные ограничения и последующие сокращения стратегических средств доставки ядерного оружия – как наступательного, так и оборонительного, включая противоракеты. 1 июля американской стороне была передана официальная памятная записка в этой связи. В тот же день, как уже отмечалось, президент Джонсон публично подтвердил готовность правительства США вступить в такие переговоры. Однако, как я писал выше, печальные события в Чехословакии торпедировали начало таких переговоров. Правда, в последние два месяца своего пребывания у власти Джонсон вновь попытался все же осуществить встречу, но Никсон, только что победивший на выборах, этому воспрепятствовал, а следовательно, и начало переговоров по стратегическим вооружениям было вновь отложено.

Тем временем стратегические вооружения претерпевали важные качественные изменения, которые стали достоянием общественности лишь значительно позже.

Помимо систем ПРО, как-то неожиданно на поверхность вышло новое стратегическое оружие – ракеты с разделяющимися головными частями (РГЧ), каждая из которых независимо друг от друга нацеливалась на разные объекты противника. Таким образом, одна стратегическая ракета заменяла несколько стратегических ракет, что резко увеличивало мощь наступательных средств.

Наступал качественно новый этап в гонке стратегических вооружений, а он осложнял обсуждение вопроса об ограничении гонки стратегических вооружений, которое впоследствии вылилось в процесс переговоров под названием ОСВ.

В тот период политическое руководство обеих стран стремилось еще хотя бы немного притормозить дорогостоящую гонку вооружений. Советская сторона при этом опасалась, как бы США, имея более мощную техническую базу, не вырвались сильно вперед в создании новых ракет.

Правительство Джонсона столкнулось с серьезной оппозицией переговорам среди высшего военного руководства, для которого сама идея сотрудничества с СССР в области ограничения стратегических вооружений вообще была малоприемлемой. Помимо вопроса о том, как контролировать такое соглашение, ключевыми вопросами были принципиальные ограничения на ПРО и на проведение испытаний новых ракет с РГЧ еще до начала каких-либо договоренностей. Военные спешили. По существу, начальники штабов выступили перед Джонсоном с требованием: не ограничивать развитие военных технологий, а обсуждать лишь количественные ограничения. Президент фактически одобрил эту позицию, которая долгое время лежала в основе американского подхода к ограничению ядерных вооружений.

Так получилось, что США начали испытывать свои новые ракеты с РГЧ «Посейдон» и «Минитмен» за несколько дней до чехословацких событий. Через некоторое время и СССР испытал свою ракету 58–9 с тремя головными частями. Началась эра ракет с разделяющимися бое головками. Понадобилось 25 лет, пока США и Россия признали в 1993 году всю абсурдность наращивания таких ракет, сильно дестабилизирующих стратегическую обстановку, и необходимость возврата к моноблочным системам. Так замкнулся дорогостоящий и опасный виток этого вида стратегических вооружений. Кто знает, не упустили ли мы возможность в Гласборо, а затем и в связи с несостоявшейся новой встречей с Джонсоном возможность предотвратить такое развитие событий?

Москва доверительно предлагает Хэмфри свою помощь против Никсона. Джонсон по-прежнему за встречу

На съезде Демократической партии Хэмфри был избран официальным кандидатом партии на пост президента США.

В конце августа Хэмфри в частном порядке пожаловался мне, что не получает никакой поддержки со стороны Джонсона, который провозгласил «нейтралитет» в предвыборной кампании. В то же время своим поведением Джонсон не дает Хэмфри возможности занять более гибкую позицию во вьетнамском вопросе. «Я даже не знаю, кого Джонсон больше хочет видеть следующим президентом – Никсона или меня!» – саркастически заметил Хэмфри. Он не скрывал своей тревоги, что принадлежность его к администрации Джонсона может отрицательно сказаться на выборах прежде всего из-за Вьетнама.

Хэмфри негласно предложил брату покойного президента Эдварду Кеннеди баллотироваться вместе с ним, на пост вице-президента, но последний отказался.

Надо сказать, что в Москве были серьезно встревожены перспективой прихода к власти Никсона, который считался опасным антисоветчиком. Кандидатура Хэмфри на пост президента выглядела гораздо предпочтительней. Этот вопрос специально обсуждался в Кремле. В результате советское руководство пошло на необычный (и единственный в истории отношений с США) шаг – приняло решение напрямую обратиться к Хэмфри с негласным предложением оказать ему любую возможную помощь (включая финансовую) с целью избрания его президентом США.

Получив соответствующее сверхсекретное поручение лично от Громыко, я попытался отговорить министра от подобной крайне опасной затеи. Однако он был немногословен: «Есть такое решение – выполняйте его».

Так получилось, что вскоре мне довелось побывать у Хэмфри дома на завтраке. Естественно, речь зашла о ходе избирательной кампании. Воспользовавшись этим, я постарался самым деликатным образом выполнить данное мне поручение.

Хэмфри, умница, с первых же слов понял, в чем тут дело, и сразу же сказал, что для него вполне достаточно добрых пожеланий из Москвы, которые он ценит.

На этом разговор на эту тему, к нашему взаимному облегчению, закончился и больше не возобновлялся.

В Москве существовало мнение, что после событий в Чехословакии Джонсон откажется от поездки в Москву. 9 сентября я ужинал у помощника президента по национальной безопасности У. Ростоу. К некоторому моему удивлению, он сразу же стал развивать мысль о том, что Джонсон по-прежнему хочет встречи с советским руководством, но из-за шумихи вокруг чехословацких событий уже недостаточен просто факт встречи на высшем уровне. Нужен какой-нибудь успех на этой встрече. Президент, сказал он, даже лично продиктовал ему некоторые свои мысли, выраженные вслух: Джонсон хочет начать советско-американские переговоры по ракетным системам и на встрече с Косыгиным обменяться мнениями по этому вопросу. Только в том случае, если посол Добрынин позитивно оценивает шансы на продуктивную встречу, президент готов будет обсудить вопрос о встрече на высшем уровне. И наконец, если Советский Союз не находит сейчас возможным иметь дело с Джонсоном, в смысле организации такой встречи, то это «можно будет понять».