Беспризорный князь

– Ты объявился в Звенигороде через год после того, – продолжил Малыга. – А теперь представь: находится отрок, зовут Иваном, лет ему четырнадцать, как и должно быть сгинувшему княжичу. Кто таков, неведомо, сам он того не говорит, сообщает только, что жил у поганых, которые подобрали его, раненного. Уразумел, о чем мы подумали? Приплыл-то в Звенигород – единственное место, где княжичу Ивану спасения искать стоило, а что таится и не говорит о себе, так опасается: как встретят? Тем более что ликом с покойным княжичем ты схож. Не совсем, конечно, но у отроков, пока они растут, обличье меняется.

Я молчал, но Малыга и не ждал вопроса.

– Потом разобрались, конечно. Однако решили, что Господь тебя послал. Забрал одного, но дал другого. Поэтому князь Петр тебя усыновил. Уразумел, к чему я?

Я покачал головой.

– Мстислав месяц как умер. Во Владимире Болеслав с ляхами сел. Закрыл пути, купцы в Галич проехать не могут. Мыт им ляхи положили такой, что любой разорится. Караваны повернули на Киев. За одно такое войной идут, а Болеслав еще и задницю[10 - Задниця – наследство.] чужую схапал. Через жену на Руси земли не наследуют. Тем паче что настоящий наследник, которого сам Мстислав избрал, жив и здоров. Уразумел?

Батька – голова. Волынь – это вам не баран начихал. Сильное, богатое княжество, ничуть не уступающее Галичу. Надо брать! Землями прирастем, соседи обзавидуются. Моральные соображения – побоку! Я, конечно, не племянник Мстислава, но Болеслав, убивший законного наследника, сволочь еще та. К тому же ляхи – соседи беспокойные. С запада подпирают, теперь и с севера станут?

Это с одной стороны. С другой – междоусобица. В Киеве отреагируют нервно. Болеслав хоть лях, но князь, Иван же непонятно кто. Если Великий поднимет Русь… Со смоками отобьемся, но крови, своей и чужой, прольется море. Да и не готовы мы к походу. Большая часть дружины на рубежах – в Звенигороде сотни не наскрести. У Малыги в Галиче от силы две. Смоков тоже двое – второй вернулся вчера, остальные в разлетах. Слишком мало для затяжной войны. У Болеслава сил больше. И еще…

– Княжича знали в лицо.

– С той поры минуло двенадцать лет! (Малыгу не прошибить. Он уже все решил.) Был отрок, стал муж. У тебя – борода, усы… А вот глаза, как у Ивана. Теперь вот что скажу, княже. Хоть мнят люди, что ты сыновец Мстислава, а подтверждения нет. Возьмешь Владимир – поверят. Спешить надо, пока Болеслав не укрепился. И еще одно… – Малыга побарабанил пальцами по столу. – Опоздаем – Доброславе не жить. Она ведает, кто сына ее убил. Не только ведает, но и Градиславе о том сказала. В рожу ей плюнула.

Худо. Медлить нельзя.

– А Доброслава?

– Ждет! – ответил Малыга, вставая.

– Когда выступать?

– Завтра!..

4

«Завтра» не получилось, выступили через два дня. Войско собрать – это не порты натянуть. Пригнать дружину из Галича – полтора дня. Гонец, сборы, прощание с семьями (слезы жен и детей, вопли: «На кого ты меня, сиротинушку, покидаешь?»), переход в Звенигород, отдых, сон. Своих поднять тоже не скоро. Дружина на месте, но бояре – в весях. Они хоть не новики, но сложить торока, вооружить боевых холопов, проверить амуницию – на все нужно время. К тому же, по закону подлости, найдется расковавшийся конь или прохудившаяся сбруя; первого надо перековать, вторую – починить. Потому как явиться неготовыми к походу означает разозлить князя. Его не обманешь, сам в дружинниках с отрочества; проверит, посчитает – и останешься ты, боярин, без земель, кои за службу дадены. Ищи потом место в иных пределах! Найти, может, и найдешь, да только что? Здесь и нива родит, и дом справный, и глаз к окружающим пейзажам привык…

Малыга торопил, но я настоял: должны быть готовы от каблуков до шапок. Вернее, от копыт до шпилей шлемов. Мы сбились с ног, проверяя снаряжение. Пересмотрели каждую мелочь – до последнего ухналя[11 - Ухналь – гвоздь для подков.]. В таком деле лучше перебдеть, чем наоборот. Враг ухналь не подарит. Если и пришлет, то с заточенным лезвием и с оперением на конце.

Провожали нас всем городом, Оляна тоже вышла. Протянула Ивана Ивановича, еще не крещенного, но уже поименованного; я приложился к лобику сына (тот даже глазки не открыл – спал, насосавшись мамкиного молока), клюнул жену в губы и вскочил в седло. Оглядываться не стал – не люблю долгих проводов. С Малыгой заранее решили: еду с дружиной. Смоки обеспечат разведку, выбор мест стоянок, они же отгонят супостата, буде такой объявится. Олята с Зыхом с этим справятся, а дружине с князем спокойнее.

К Владимиру успели через пять дней. Врасплох не застали – сторожился лях. Олята с Зыхом видели разъезды, пытались перенять, да без толку – только спугнули. На внезапность мы не рассчитывали, более того, не желали ее. Открытые ворота – это соблазн. Возникает желание ворваться и показать ворогу, где раки зимуют. Только в тесноте города, когда стрелы бьют с крыш, а десяток воев, перегородив улицу, легко сдержит сотню, это стоит крови. Смоки не помогут. Они хороши в чистом поле, в городе от них пользы, как от медведя в клетке. В итоге огромные потери и непредсказуемый результат, учитывая, что людей у Болеслава больше.

К стенам приближаться не стали. Остановились на выгоне – в двух полетах стрелы от города – и окопались. Эту моду я перенял у ромеев, а те – у римлян. Ров, вал, на валу – тын. Колья с руку толщиной, наклоненные в сторону врага. Вбили в землю, топором чик-чик – острый. Сунься, ворог! Смоки над лагерем кружат, охраняют. Владимир на стены высыпал. Во-первых, на смоков поглядеть – диво! Во-вторых – на ворога. Тем более что тот странный. Нет чтоб к стенам подскочить да перебранку затеять. Дескать, ворвемся в город, и будет вам кирдык. Воев порежем, дома пограбим, жен с дочками поимеем – долго и со вкусом. А со стен им соответственно: «Только суньтесь! У нас тут для вас камни, бревна, кипящая смола и прочие вкусности!» Обычная забава перед резней. Так нет же! Пришли и молчат. Землю копают да колья бьют. Чудны дела твои, Господи!..

Стратегию мы строили на скаку. Владимир штурмовать и жечь нельзя – это потери и неприязнь жителей. Та, что выливается в сброшенный на голову камень, пущенную стрелу и удар клинком в печень. В поле рубиться тоже худо. Лях выставит вперед волынцев, мы их вырежем, а лях скажет: «Глядите! Князь Иван убил ваших мужей!» Объясняй потом вдовам и матерям… Вывод: сечи всячески избегать, давить гада психически. Лях наверняка думает: «Хитрит Иван! Привел под стены дружину малую, а большую за лесом спрятал. И смоков у него не два, а с десяток. Хочет нас в поле выманить. Шалишь!»

Мы не шалим – огородились и стоим. Гонцов не шлем, в переговоры не вступаем. В сторону Владимира даже стрелы не пустили. Странный ворог, непонятный. Город обложен – мышь не проскочит, но в посадах тихо. Дома стоят без присмотра, свиньи, в сарайчиках забытые, визжат, куры квохчут. Больно на это хозяйскому сердцу со стен смотреть. Налети галичане да похватай живность, было бы легче – не зря убегали. Так нет, не трогают! Что делать? Животина-то голодает!

Полезли. Сначала по одному сквозь приоткрытые ворота, а после – толпой. Хрюшку накормить, яички забрать, казну, под деревом закопанную, проверить – на месте ли? Поначалу оглядывались – вдруг галичане наскочат? – затем осмелели. К лагерю подошли: свинку купить не желаете? Все равно пропадать! За две ногаты отдадим! Желают… Вот тебе, волынец, серебро, тащи свинку! Один притащил, второй – пошел торг. А где торг, там и разговор. Сведения текут. Смутно во Владимире, ляхами недовольны. Наглые они, жадные. Болеслав город данью обложил – только охнули. Нет, вот же придурок! Зачем сразу? Ты обласкай, укрепись, а после стриги. Русский люд, он на ласку отзывчив… Куда там! Для ляхов мы быдло. Это нам плюс, но маленький. Владимир ляхов не жалует, но галичан боится. Возьмут город на щит, разграбят, обдерут до последней нитки, а что с женками и дочерьми станет, любому понятно.

Дружинники ведут разъяснительную работу. «Какой грабеж? Мы в посаде хоть курицу взяли? За все платим. Свинье твоей ногата красная цена, а мы дали две! Почему? Князь повелел! Он черный люд любит, не слышали? Вы что? Так любит, что прямо кушать не может, мамой клянусь, генацвале! Думаешь, нам не хотелось свинку твою приватизировать? Еще как хотелось! Только князь сказал: повесит! Он у нас такой…»

Не врут, между прочим: повешу! Так и объявлено. Посадским эти речи – мед. Князь запрещает дружинникам грабить? Чудеса! И вправду добрый! Стоит людям рассказать, пусть те подивятся! Рассказали. В лагерь уже толпами ходят. Кто торгует, кто просто любопытствует.

Лях спохватился. Поначалу радовался: лазутчикам – раздолье! Все вызнают! Сколько у Ивана людей, каков дух войска, чего замышляют? Сообразил, но поздно. Какая главная беда у осаждающего войска? Недостаток людей, стенобитных машин, стрел и копий? Не угадали. Продовольствие! Осаждающих всегда больше, чем осажденных, прокормить такую прорву – задача еще та. С собой много не притащить, а шарить по окрестностям – ослаблять войско. Фуражиры уходят дальше, а привозят меньше. Голод, болезни, упавший дух; постояли, постояли – и ушли. Только у нас не так. Во-первых, дружина малая – прокормить проще, во-вторых, еды полно. Откуда? Купили! Посадские свинки помогли. Продавцы вернулись и рассказали: в лагере у Ивана за скот втрое дают! Не уразумели? Читайте по губам: втрое! Где такой барыш видели? Торопись, мужики!

Как скот из города выгнать? А кто на воротах стоит? Свой парень, посадский. Дай ему ногату – и хоть слонов гони! Ночью, разумеется, днем ляхи не позволят. Слонов во Владимире нет, а вот коров и овечек – полно: согнали перед осадой. В городе и без того не повернуться, а тут мычат, блеют, гадят. Да еще корми их! Фуража мало, не успели свезти, цены взлетели. А вот на мясо упали – много его. За стены скот переправил – и нет хлопот! Плюс серебро в кошеле позвякивает. Заманчиво…

Представляю, как ухмылялся лях, видя, что с осадой не спешим. Радовался: поголодают и уйдут. Мы не голодаем: рожи поперек себя шире, лях наконец-то разглядел. Ворота закрыли, людей не выпускают. Нам и не надо. Скотины полон луг. Травку щиплет, мясо нагуливает. Есть крупа, мука, сало – месяц можно стоять, а то и два. А вот в городе голодно. Смерд, он толокном обойдется, воину мясо подавай. Чтоб доспех и оружие таскать, силы нужны. Мяса нет, стада к Ивану согнали. Недешево обошлись, но скупиться не стоило. «Для войны нужны три вещи, – любил цитировать дядя Саша итальянского маршала, – деньги, деньги и еще раз деньги». Я запомнил…

Дождались: гонец. Князь Болеслав желает говорить с князем Иваном. Отчего не поговорить с добрым человеком? Обсуждаем условия. Встреча на половине пути от лагеря к городу, свита у каждого – двадцать человек. Болеслав требует, чтоб смоков убрали. Ладно. При одном условии: в свите Болеслава волынцев с ляхами будет поровну. Пусть знают, о чем князья рядятся! И без ряженых, пожалуйста: волынцев в лицо знаем. Блеф, конечно, но, поди, догадайся! Гонец мнется, но соглашается: смоки страшнее.

Ночью почти не спим. Все обговорено, перепроверено, но на сердце тревожно. Как ни планируй, все не предусмотреть. Какая-нибудь гадость непременно вылезет. Хорошо, если маленькая. А если нет? Глаза, наконец, слипаются, только смежил веки – трясут за плечо. Пора!

Два отряда сближаются на лугу. Стены Владимира черны от народу – решающий момент. Лица воинов напряжены, но мечи пока в ножнах. Болеслав выезжает вперед, я – тоже. Между нами – конский скок. Какое-то время разглядываем друг друга, вернее – ворог ворога. Лях не молод, но и не стар. Борода в седине, но телом крепок. А вот лицо… Кожа серая, глаза красные. Или не спал, или пил много, то и другое – нам на пользу.

– Здрав будь, князь Иван!

И тебе того же! По-нашему гладко шпарит – навострился от жены. К тому же речь ляхов от русской пока мало отличается – одного корня народы. Со временем это забудут…

– Зачем пришел в мои земли?

Хороший вопрос! Ожидаемый.

– С каких пор они твои?

– Как умер Мстислав!

– Он тебе их заповедал?

Пусть предъявит духовную! Только нет ее, не оставил князь.

– Я ближайший родич Мстиславу!

– А как же сыновец князя?

А вот теперь в глаза мне, в глаза! Задергался, взглядом по лицу моему шарит. Это с чего? Сходство ищет? Значит, не уверен. Почему? Если б мертвого княжича видел, держался бы нагло. Думай, Иван, думай! Скорее всего, убийство поручили наемникам, а тех после убрали. Шито-крыто, концы в воду. Сейчас свидетель пригодился бы. Мы с Малыгой этого очень боялись. Выползет хмырь и скажет: «Лично княжича закапывал! Место могу показать!» Правда, сказать такое – голову в петлю сунуть, но мало ли дурней? Посулить защиту, отсыпать серебра, чтоб блеск его глаза застил. Молчат. Не нашлось среди ляхов дурней…

– Княжич Иван сгинул! Двенадцать лет тому!

А голос-то дрогнул. Добавим:

– Неужели?

И взгляд с прищуром. Пусть оправдывается, нам-то зачем?

– Что ж не объявился княжич? – находится лях. Домашняя заготовка, нами просчитанная. – За столько-то лет?

– Татей сторожился. Раз не убили, в другой раз смогли бы. (Это правда, даже врать не надо: бегали мы от убийц, только от других.) Ты часом не ведаешь, княже, кто татей тогда к Ивану послал?

Дружинники за спиной Болеслава зашевелились. Волыняне… Им, знаете ли, интересно.

– Почем мне знать?