Кровь на эполетах

Молчат. Ясно: воевать рвутся.

– Что ж, пойдете субалтернами. Уведомляю, что ваши ротные командиры из унтеров. Один из солдатских детей, двое – из крепостных. Из последних один неграмотен. Вы, как понимаю, потомственные дворяне?

Кивают.

– Предупреждаю, что не потерплю пренебрежительного отношения и, тем более, насмешек в отношении ротных командиров. Они стали дворянами, получив чин, но, в отличие от вас, выслужили его кровью. Прошли не одно сражение, бились под Салтановкой, Смоленском и Бородино. Все отмечены знаком Военного ордена. Вам у них еще учиться и учиться. Понятно?

– Так точно, господин капитан! – подскакивает Козлов. – Не сомневайтесь. Мне батюшка, отправляя на службу, говорил: «Унтера слушаться, как отца родного!»

– Мудрый у вас батюшка. Офицер?

– Штабс-капитан. Вышел в отставку, получив ранение под Фридландом. Ногу там потерял.

– Геройский у вас отец. Садитесь, прапорщик.

Козлов, довольно улыбаясь, опускается на попону. Приятно, что отца похвалили.

– Вопросы есть?

– Почему вы спрашивали про штуцера? – интересуется Тутолмин.

– Вы будете из них стрелять.

Парни переглядываются.

– Офицеру не положено, – басит Плетнев и добавляет смущенно: – Вроде.

– В линейной пехоте не положено, но вы прибыли в егерский полк, причем особый батальон, – поднимаю к небу палец. – У нас все стреляют, и я в том числе. От ваших шпаг в бою толку мало. Пахом, подай штуцер! – командую денщику, который примостился в сторонке и греет уши. Любопытный.

Денщик ныряет в палатку и возвращается со штуцером в руках. Жестом показываю отдать его прапорам. Штуцер идет по рукам. Пацаны во все глаза разглядывают оружие: взводят курок, открывают полку, заглядывают в дуло. Оружие, впрочем, держат правильно, не направляя ствол на людей. Обучили.

– Красивый, – заключает Тутолмин, возвращая мне штуцер. – И легкий. На заказ делали?

– Трофей. Принадлежал польскому шеволежеру. Кавалерийская модель, у французов карабином называется. Обратили внимание, что крепления для штыка нет? Получите такие же. Офицеру штык ни чему.

– Жаль, что заряжать долго, – вздыхает Козлов. – Пока забьешь молотком пулю…

– Мы не забиваем, – улыбаюсь. – Пули у нас особенные, продолговатые. При выстреле ее распирает пороховыми газами и вдавливает в нарезы. Одно плохо: те быстро забиваются свинцом. Но есть ершики из медной проволоки для очистки. Наловчитесь. Зато бросил пулю в ствол, прижал шомполом – и пали. А теперь идемте к батальону, господа. Видите, уже построили? Представлю вас офицерам и нижним чинам. Осталось только распределить по ротам.

– Можно мне к командиру, который неграмотен? – вскакивает Тутолмин.

– Почему к нему? – удивляюсь.

– Научу его читать и писать, – выпаливает прапорщик. – У меня это хорошо получается, господин капитан, младших братьев учил. Отец хвалил.

Он краснеет. Ну, да, похвастался. Однако молодец.

– Похвально, Леонид Ильич. Постарайтесь научить. Неграмотные офицеры в батальоне не нужны. Пойдете в третью роту. Козлов – в первую, Плетнев – во вторую.

– Слушаемся, господин капитан! – отвечает пара, вскакивая.

Встаю и сам.

– А вы расскажете нам, господин капитан, за что орден получили? – влезает Тутолмин.

– Расскажу, – киваю. – Как-нибудь потом.

* * *

Поздним вечером юные офицеры лежали на матрасах в выделенной для них палатке и тихо разговаривали, обсуждая события прошедшего дня.

– Ну что, господа прапорщики, – поинтересовался Козлов, – как вам показался полк и командиры?

– Ты о Спешневе или Руцком? – уточнил Тутолмин.

– Обоих. О ротных тоже.

– По-моему, нам повезло, – сказал Тутолмин.

– Объясни, – потребовал Козлов.

– Когда в штабе дивизии сказали, что пойдем в номерной[13 - Егерские полки в русской армии того времени за редким исключением не имели собственных имен (например, Финляндский), а числились под номерами, в отличие от обычных пехотных. Служить в них было не престижно.] егерский полк, я, признаться, расстроился, – продолжил Тутолмин. – Чего хорошего там ждать, думал. А здесь поговорил с ротным, унтерами и понял, что ошибался. Геройский полк, и офицеры такие же. Полковой командир эту кампанию ротным начинал в чине штабс-капитана. Под Салтановкой храбро бился, две трети людей потерял и отбился от полка, оказавшись в тылу неприятеля. Выводил роту к Смоленску. По пути егеря подобрали Руцкого, найдя того при дороге с разрубленной головой и совсем голым.

– Да ну! – приподнялся на локтях Козлов. – Это кто ж его так?

– Французские гусары. Рубанули саблей по голове и обобрали до нитки.

– Вот нехристи! Офицера!

– Он тогда статским был. Наш батальонный командир – лекарь по образованию, в Могилеве практиковал. С приходом французов убежал из города и направился к своим. Гусары догнали.

– Невероятно! – потрясенно сказал Козлов. – Как же он из лекарей в офицеры пробился, да еще в такие чины?

– Государь пожаловал за подвиги. Руцкий еще на пути к Смоленску показал себя знающим в военном деле. Не доходя до города, егеря Спешнева побили роту польских шеволежеров – да так, что почти никто не ушел. Штуцера, что нам выдали, с поляков взяты. А придумал, как их побить, Руцкий. Предложил заманить в засаду и покрошить. Так и вышло. Пушки видели? Трофейные, тоже Руцкий захватил. Егеря Спешнева славно бились под Смоленском и в самом городе, затем – на Семеновских флешах под Бородино. Орден нашему батальонному командиру за это дело пожаловали.

– А что ж остальных обошли? – удивился Козлов.

– Чинами взяли. Спешнев – ныне подполковник, хотя три месяца тому в штабс-капитанах ходил. Твой ротный – подпоручик, а перед Бородино был прапорщиком, до того – и вовсе фельдфебелем.

– Мне не говорил, – пожаловался Козлов.

– Он не больно речист, – улыбнулся Тутолмин. – Но мой ротный твоего Синицына очень хвалит. Говорит: такого толкового офицера поискать. И фельдфебелем был справным. Солдаты за ним горя не знали: всегда сыты, обуты и одеты. В бою смел, но на рожон не лезет и другим не позволяет.

– Где лекарь так научился воевать? – задумчиво спросил Козлов.

– У французов, – подключился Плетнев. – В армии Бонапарта служил.

– А каких чинах?