Тени исчезают в полдень

…Вечер, как и все предыдущие вечера, навалился тяжелый, молчаливый и сразу, без обычных сумерек, превратился в ночь. На небе не было видно ни звездочки.

Все бараки ярко светились окнами. Полосы света падали с разных концов на темную гладь озерка, разлиновав его вдоль и поперек, разрезав на треугольники, ромбы, квадраты.

Из столовой доносились голоса, звон посуды. Но Фрол Курганов ужинать не стал. Выйдя из барака, он направился к стоявшей метрах в пятидесяти конюшне, – видимо, проверить, все ли там в порядке.

Через полчаса вернулся, спустился по тропке к самой воде и сел.

Озерко по-прежнему лежало молчаливое, неподвижное, словно застывшее. Но минут через пять Фрол все-таки уловил еле слышимый шорох крохотных волн. Уловил и, удивившись чему-то, стал внимательно прислушиваться к этому шороху.

Так он недвижно просидел еще с полчаса. Спина затекла. Фрол вздохнул, потянулся. И тотчас сзади раздался испуганный голос Клашки Никулиной:

– Кто тут?!

На землю упало что-то тяжелое.

– Ну, я это, – недовольно промолвил, вставая, Фрол.

– Фу-ты… Я думала – зверь какой. Или собака.

– Собака тоже зверь, – сказал зачем-то Фрол. – Чего по темноте шляешься?

– Да постирать вот…

Никулина, присев на корточки, начала складывать в таз вывалившееся белье.

– В темноте-то чего настираешься…

– Мне сполоснуть только.

– Ну, иди. – И посторонился.

Клашка зашла по колено в воду, принялась полоскать белье. По озерку прокатились волны, светлые полосы заколебались, ожили.

Фрол, покуривая, сидел на старом месте, смотрел на эти извивающиеся по воде огненные полосы, точно ждал, когда они перестанут извиваться, успокоятся.

Кончив работу, Клавдия пошла обратно.

– Караулишь, что ли, кого тут? – спросила она.

– А, чтоб тебя! – вдруг рассердился Курганов. – Проваливай ты…

Однако Клашка поставила таз с бельем на землю и сама опустилась на траву.

– Эт-то еще что? – удивленно спросил Фрол, снова поднимаясь.

– А ты сядь, – попросила тихонько Клашка. – Поговорить хочу с тобой.

– Вот как? Не время вроде. И не место. – В голосе Курганова была насмешка.

– Это-то верно, – согласилась Никулина. – Да ведь что время! К тебе ни днем, ни ночью не подступишься. Одичал, что ли, с конями ты?

Курганов усмехнулся в темноту.

– В контору вызвала бы для разговоров. Ты имеешь право.

– Да ведь не придешь.

– Не приду, – вздохнул Курганов.

– Вот-вот… А почему?

– Слушай! – повысил голос Фрол. – Какого тебе черта от меня надо? О сегодняшнем… за эту стычку с председателем, что ли, прорабатывать пришла? Как колхозная активистка? Как член правления?

– Зачем? – негромко произнесла женщина. – Не эту стычку. И не как член правления…

– Ну уж… знаем! Давай совести!!

– Ничего ты, Фрол Петрович, не знаешь, – еще тише, с печалью в голосе проговорила Клавдия.

Курганов долгим взглядом посмотрел на Никулину, точно хотел в темноте разглядеть выражение ее лица.

В одном из бараков уже давно, кажется – с тех пор, как подошла к озерку Клавдия, играли на гитаре. Оттуда доносились озорные частушки, прерываемые взрывами смеха. Фрол прислушался невольно, как выговаривает под гитару лукавый девичий голосок, сообщает:

…А милый пристает опять:
– Можно ль вас поцеловать? —
Я сказала: – При луне
Целоваться стыдно мне…

И тотчас взмыл сердитый мужской бас:

А месяц ходит по небу —
В тучу скрылся хоть бы,
Этот месяц взять бы
Снять да расколоть бы…

Фрол до конца прослушал частушечников, до самого того места, когда наконец парень и девушка поцеловались во время свадьбы при всем честном народе, и сел. Несколько минут они молча слушали, как веселится молодежь. Озеро снова было гладким, квадраты и треугольники лежали на нем спокойно.

– Я вот, Фрол, все гляжу на тебя и думаю: с чего ты такой? – подала наконец голос Клавдия. – Сколь я тебя помню, ты все угрюмый, нелюдимый. И злой.

– Ишь ты какая приметливая, – в голосе Фрола засквозил прежний холодок.

Клавдия уловила его.

– А ты, Фрол, не сердись. Ведь, сдается мне, сам на себя сердишься.

– Слушай, уйди-ка ты, а?

Но Фрол это произнес уже не гневно, как первый раз, а просящим, уговаривающим тоном.