Тени исчезают в полдень

…Так она, Стешка, продолжалась в его жизни. А что было еще дальше?

Были ворованные поцелуи, жадные, ненасытные Стешкины ласки по ночам, которые вызывали у Курганова тошноту и отвращение, высасывали из него все силы. И довольные смешки Устина Морозова, его одобрительные возгласы: «Так… Молодец, Фрол… Скоро будет последнее действие… На Масленицу Захар свадьбу готовит. И ты готовься…»

– И ты готовься, – повторял Фрол Стешке Устиновы слова. Голос его был усталый и безразличный. – Отведете свадьбу, а перед тем, как лечь спать, выйдешь на улицу. За плетнем будет кошева стоять…

– Выйду, родимый. Что хошь сделаю. Пешком за тобой побегу хоть на край света, – покорно шептала Стешка.

А зимой, уже перед самой свадьбой – остатки совести, что ли, пошевелились в ней, – она попросила робко Курганова:

– Может, не надо бы, Фролушка, а?.. Свадьбу-то с Захаркой… Давай я сегодня к тебе перейду. Начисто убьет это Большакова. А коль со свадьбой еще комедь устроить…

– Жалко, что ли, его?

– Не то чтоб жалко… Неловко все же. – И, опустив в снег раскосые свои глаза, добавила: – А по правде если – жалко. Не его, может, а просто так. Сердце томит отчего-то…

Стешка помедлила, поводила глазами и снова опустила их вниз.

– Летом он для меня цветки собирал. Когда едем вечером домой на ходке, вытащит их, привялые, запыленные, из-под ног откуда-то, сунет неловко в колени мне, а сам покраснеет… А когда в скирде мы… догадался он, в общем, как-то. За одну ночь похудел. Глаза только одни и не похудели. Потом простил…

– Может, и сейчас догадывается?

– Не знаю. Только еще преданнее в глаза смотрит. Как больному ребенку. И весь какой-то… виноватый весь. Будто не я перед ним, а он передо мной провинился. Когда сказала: «Давай свадьбу через месяц» – повеселел.

– Можешь не выходить под конец свадьбы ко мне, если хочешь. Чтобы он не погрустнел потом, – проговорил Фрол суховато, вроде попросил о чем-то неуверенно.

Но Стешке показалось, что он сказал это с издевкой.

– Ты не смейся, Фрол. Я к тому, что душа у него, у Захарки, человеческая.

– И я к тому… – еще тише проговорил Фрол, оглянулся по сторонам и странно втянул голову в плечи. – Легко ли наплевать в такую…

Стешка недоуменно подняла голову в толстом полушалке, испуганно глянула на него узковатыми глазами, ткнулась в кислую шерсть Фролова полушубка.

– Нет! Фролушка, ты верь мне. Я ведь это так… вспомнила. Да ради тебя, ради… Я им всем наплюю! Всем!.. Фролушка, родимый…

Курганов, грубо оттолкнув ее от себя, брезгливо растер рукавом мокрую от ее слез шерсть на отворотах полушубка.

– Я и не сомневался. Вот тут, за этим самым плетнем, будут сани стоять, – хрипуче и тяжело сказал он, отвернулся от Стешки и пошел, горбатясь, в темноту.

…Свадьба Захара Большакова со Стешкой была в морозный, искристый день. С утра гудело и волновалось все село, – шутка ли, председатель женится! Кучами ходили люди из конца в конец деревни, толкались перед домом Захара, сорили подсолнечной лузгой, окурками на чистый, только что нападавший сверху снег.

И весь день ждали чего-то необычного, невиданного в этих краях. Приближение этого необычного чувствовалось во всем – в испуганно-подленьком блеске Стешкиных глаз, в счастливо-обеспокоенном выражении худого Захарова лица, в молчаливых и зловещих усмешечках Илюшки Юргина, точно он хотел сказать: погодите, мол, вы не знаете, что сейчас произойдет, а мне-то известно…

Но свадьба началась своим чередом, после первых рюмок исчезла скованность и неловкость гостей. Кричали, как обычно, «горько», Захар целовал Стешку в холодные губы. Устин Морозов, подвыпивший и разлохматившийся, обнимал Захара, говорил, смахивая со щек самые настоящие слезы:

– Захар Захарыч, дорогой ты наш председатель… Видим, видим, как вы любите друг друга… И мы радуемся твоему счастью. Мир да совет вам до гроба… Гляди, Стешка, береги его, заботься. Самое дорогое, что у нас есть, отдаем тебе. Сынов чтоб нарожала ему…

Захар, тогда молодой, еще безусый, разволновался, приподнялся со стула. Кто-то снова крикнул в это время: «Горько!» Стешка обхватила Захара обеими руками, прижалась к нему крепкой, как камень, грудью, внутри которой часто и глухо колотилось что-то живое. Тогда Захар расчувствовался окончательно, усталые и счастливые глаза его подернулись живой влагой.

– Друзья дорогие мои! Товарищи дорогие… – начал он.

В это время Фрол Курганов почувствовал на себе две пары глаз – Устина Морозова и Стешки. Встал из-за стола и, покачиваясь – то ли от выпитой водки, то ли еще от чего, не спеша вышел на улицу.

…Ночь была тоже морозной и искристой. Сотни человеческих ног гладко притоптали за день снег вокруг дома Захара Большакова. Скрипа полозьев, когда Фрол и Илюшка Юргин подъезжали к плетню, не было слышно.

Гости уже начали расходиться от председателя. В освещенных окнах маячило еще несколько теней, болталась, прыгала по мерзлым стеклам огромная кудлатая голова Устина Морозова.

Стешка перелезла через плетень молча и торопливо. Если бы не затрещали под ее ногой мерзлые прутья, можно было подумать, что это тоже скользнула какая-то неясная, зловещая тень. Полураздетая, придерживая одной рукой полы незастегнутой жакетки, другой – концы полушалка, она тяжелым мешком бухнулась в сани, простонала Фролу в колени:

– Ой, скорее…

«Купи-продай», сидевший за кучера, изо всей силы вытянул кнутом горячего жеребца. В две минуты он домчал их до Фроловой избы. Стешка спрыгнула с саней, все так же придерживая руками жакетку и полушалок, прибежала к двери, ударилась о нее плечом.

Сам Фрол вылезал из саней не спеша. Он сперва проводил взглядом Стешку и потом уже ступил на снег.

– Да скорей ты, и так чуть не опоздали! – нетерпеливо крикнул Юргин Фролу, заворачивая жеребца. – Невесту уволокли, слава богу. Сейчас гостенечков, какие еще на ногах, попробую перевезти. Как говорится, со свадьбы на похмелье…

– Не надо, а? – слабо запротестовал Фрол.

– Ну, ха-ха-ха! – засмеялся радостно Илюшка. – Кусок мяса-то из когтей вырвали, теперь глянуть, как лапы обсасывает… бывший жених! – И снова хлестнул – смачно, с отгягом – танцевавшего жеребца.

Фрол нехотя пошел в избу. Когда открыл дверь в горницу, увидел, что Стешка сидит уже за длинным, уставленным закусками столом, чокается граненым стаканом с Антипкой Никулиным и Андроном Овчинниковым.

– Мир да любовь… Вот теперь мир да любовь! – кричал Антип, изрядно хлебнувший еще у Захара.

– Я сомневаюсь, – качал головой Андрон, тоже хмельной и красный, как помидор. – Баба – это что? Это, брат, ежели по-пролетарски назвать, домашний подкулачник. Одним словом – женщина. И у нее любовь – что такое? Один ветер в голове. Куда дунет, туда клонит…

– Не скажи, не скажи, – сопел Антип. – Стеха-потеха, эх… трансляция! – И вдруг Антип, зажав в руке стакан, грохнул им об стол, расплескал водку и заплакал. – Стерва ты, Стеха! И Фрол стервяк. И вот Андрон. Один я вот человек, да и то… не шибко положительный.

Гости к Фролу так и не приехали. Через некоторое время ввалился «Купи-продай» с расквашенным лицом. Скинув полушубок в угол, он сел за стол, размазал по щеке кровь рукавом, молча опрокинул в стакан бутылку.

Фрол только усмехнулся.

– А что? – сказал Антип. – Ране, бывало, где свадьбу начинали, там и кончали. Гости расходились, а жених да невеста спать ложились. А ныноче иначе.

И вдруг поднялся, швырнул стакан с водкой в Стешку:

– Потаскуха мокрогубая! Вы кого обидели? Вы моего партизанского командира обидели…

Юргин хотел осадить пьяного Антипа, но тот вцепился ему в глотку. Задыхаясь, Илюшка торопливо шарил рукой по столу, опрокидывая стаканы и тарелки. Нащупал толстую, зеленого стекла бутылку. Фрол хотел задержать руку Юргина, но не успел – Илюшка размахнулся и звезданул Никулина по черепу. Антип осел, повалился под стол.

В это время зазвенели стылые оконные стекла, посыпались, как льдины, на пол. Тяжелое полено, просвистев возле Фролова уха, врезалось в стену. Андрон Овчинников с перепугу приклеился к стене и мотал руками, как бабочка крыльями, пробовал оттолкнуться от стены и не мог.

Фрол Курганов еще раз усмехнулся. Спокойно посмотрел на разбитое окно, встал, потушил висевшую над столом лампу. Взял с кровати подушку и заткнул окно. Потом проговорил так же спокойно:

– Вот и все.

– Филимон это Колесников, – сообщил Юргин.