Тени исчезают в полдень

– Что и говорить…

– И такое сокровище скрывал от нас, Арсентьич…

– Одно слово – в отца дочка…

– Счастливый же ты, Аркадий Арсентьич…

– Я и толкую – чего тут говорить! Нечего…

– Нет, есть чего! – крикнул Клычков. Все смолкли. – Какое сегодня число?

– Слава богу, четырнадцатое августа.

– Так вот… – Клычков покачнулся, но успел схватиться за плечи дочери. Девушка тоже шатнулась, но удержала отца. – Так вот… объявите всем вы, деловые люди: августа четырнадцатого дня тыща девятьсот пятнадцатого года на благословенном Урале изволили стать и появиться новый золотопромышленник…

– Аркадий Арсентьевич Клычков, – подсказал ирбитский купец Прохор Воркутин, когда Клычков на секунду приостановился. – Ура Аркадию Арсенть…

– Не-ет!! – что есть силы заорал Клычков. – Серафима Аркадьевна Клычкова!! Вот теперь – ура-а!

Однако никто не закричал. Пьяная компания глядела на отца и дочь Клычковых осоловелыми глазами, ничего не понимая.

У Серафимы перехватило дыхание. Перехватило до того, что ее маленький носик побелел, а тонкие ноздри чуть подрагивали.

– Однако постой, Аркадий Арсентьевич, – выговорил наконец кто-то. – То есть как все понять-разуметь? Замуж, что ли, дочь выдаешь и рудники вроде бы за ее приданым…

– А ты попробуй посватайся, – вяло сказал Клычков и сел, начал ковырять вилкой в тарелке. – Если всего твоего капиталу на свадьбу-то не хватит, я добавлю уж.

– Так как же тогда понять?

– А так. Дочка в столице… в самом Петрограде… желаю, чтоб жила. И чтоб по всяким заграницам ездила. Золотые рудники дарю ей на шпильки и шляпки… Поняли? Скажите всем: Клычков Аркадий подарил дочери золотые рудники на карманные расходы. Пусть весь Урал знает! Вся Россия!! Вот. А об приданом другой разговор будет… когда время придет.

И опять в зале установилась тишина.

Ноздри Серафимы уже перестали дрожать, дышала теперь девушка легко и свободно. Она только что заметила сидящую рядом с отцом Дуньку Стельку и внимательно глядела на нее, чуть удивленно приподняв брови.

Клычков откинулся на стуле, повернулся к дочери, понял ее взгляд, махнул рукой:

– Это ничего, дочка, прогоню ее сегодня. Матвей, а Гаврила-то Казаков приехал?

– Гаврила! – тотчас крикнул стоявший у дверей Сажин.

Вошел кряжистый, угрюмого вида мужик, перекрестился двумя перстами, поклонился и молча встал рядом с Сажиным.

– Ты вот что, Гаврила. Будешь теперь не на медных, а на золотых рудниках главным управляющим.

Казаков опять молча поклонился.

– Семью перевезешь, будешь жить в этом доме. Понял? Для важности. Только скажи, чтоб диваны заменили.

Гаврила отвесил еще один поклон.

– Жалованья кладу вдвое против прежнего. Только чтоб держал у меня все тут! Как на медных…

Гаврила сверкнул глазами, глухо вымолвил:

– Уж будьте покойны, Аркадий Арсентьевич.

– Все рудники чтоб пустили к зиме. Сколь капиталу надо вложить – вложим. Ступай. Да скажи кабатчику – пусть запрет заведение. Хватит водку задаром жрать.

Гаврила поклонился в последний раз и ушел.

– Н-ну, дочка… – промолвил Клычков, встал, обвел мутными глазами разопревших, ошарашенных гостей. – Чего глазами лупаете? Завидуете? Н-ну-ка, кто из вас такой подарок дочери своей сделать может?

– Иван Андреевич Сорокин из Екатеринбурга может…

– Ха-ха, Сорокин! Я вас спрашиваю… То-то!.. Далеко драным воробьям до сорок, не то что до орлов. Н-но погодите, и Сорокин у меня на Печоре побывает, дайте время. И Сорокин будет мне «ура» кричать, как… П-постой, погодите-ка, разлюбезные мои! – вдруг зловеще протянул Клычков. – Да вы что, ув-в-важаемые мои гостенечки?! Это почто вы «ура» не прокричали дочери моей, как я желал, а?! Прошка-а! Воркутин, сын с-сукин! Ты почто не кричал, спрашиваю?!

– Так я, Аркадий Арсентьевич… От изумления голос перехватило. Я… ежели желаешь… – залепетал купец.

– Перехватило! – забушевал Клычков. – Сейчас тебя кондрашка перехватит! Матвейка! Сажин! Завтра же взыскать с него по всем векселям…

– Аркадий Арсентьевич, отец родной, – взмолился Воркутин, схватил руку Клычкова. – Разоришь ведь, по миру пустишь. Погоди маленько, я обернусь и все выплачу.

– А-а-а! – торжествующе закричал Клычков. И вдруг завернул на столе скатерть вместе с посудой, с бутылками, с закусками, сбросил ее на пол, схватил Серафиму, посадил ее на стол. – Тогда обмети пыль бородой с сапог моей дочери, обсоси всю грязь!

Клычков взял Воркутина правой рукой за шиворот, поставил на колени, левой схватил ногу дочери и ткнул в лицо ирбитскому торговцу.

– Целуй, в печенку тебя!! И… все остальные… по очереди. Матвейка! Глядеть у меня в оба! Об увильнувших доложишь завтра…

Сажин с разбегу вскочил на стол, стал рядом с Серафимой, вынул из кармана карандаш.

Девушка сперва пыталась было оттолкнуть старика Воркутина, но не смогла – тот уцепился уже за ее ногу, как клещ. А со всех сторон гремели стулья, слышался стеклянный хруст – люди, как бараны, толкая друг друга, старались пробиться к ней один вперед другого. И тогда… тогда она улыбнулась своими капризно-тонкими губами, чуть откинулась назад, уперлась в стол руками и, не переставая улыбаться, подставляла склоняющимся перед ней заводчикам, владельцам промыслов, торговых лабазов и контор попеременно то правую, то левую ногу…

Когда поднялся с колен последний купец, маленькие сапожки ее блестели, будто побывали у добросовестного чистильщика. Серафима внимательно оглядела их и повернула голову к Дуньке Стельке, которая сидела все время почти рядом, опершись локтями о стол, зажав голову руками.

– Ну а вы? – тихо спросила Серафима, будто даже с застенчивой улыбкой.

– Нет! Нет!! – вскрикнула Дунька, вскочила, побежала из залы.

Серафима проводила ее задумчивым взглядом голубых глаз.

– Ну а теперь гуляй дальше, господа! – объявил Клычков. – Душно тут. Матвейка, распорядись там – столы на двор, на зеленую травку, на воздух! А к вечеру баньку истопить – попаримся, чтоб отрезветь…

Вечером Серафима, освещенная последними лучами солнца, сидела на террасе дома. Внизу, на столах, уткнувшись в тарелки, и прямо на земле валялись, храпели, стонали перепившиеся вконец гости.

Усадьба дома была огорожена высоким штакетником. Недалеко, на берегу протекающей прямо на усадьбе речушки, выстаивалась уже натопленная баня.

Вскоре возле бани появился Гаврила Казаков с четырьмя здоровенными парнями, которых он привез с собой с медных рудников. Парни волокли упирающуюся Дуньку Стельку.