Тени исчезают в полдень.Том 1

Серафима Клычкова была хороша. Вся ее крепкая фигура дышала лесной таежной свежестью, немного диковатой силой.

Опомнившись, придя в себя, зашевелились, загалдели заводчики, купцы и прочие промышленные и торговые люди:

– Что и говорить…

– И такое сокровище скрывал от нас, Арсентьич…

– Одно слово – в отца дочка…

– Счастливый же ты, Аркадий Арсентьич…

– Я и толкую – чего тут говорить!..

– Нет, есть чего! – крикнул Клычков. Все смолкли. – Какое сегодня число?

– Слава богу, четырнадцатое августа.

– Так вот… – Клычков покачнулся, но успел схватиться за плечи дочери. Девушка тоже шатнулась, но удержала отца. – Так вот… объявите всем вы, деловые люди: августа четырнадцатого дня тыща девятьсот пятнадцатого года на благословенном Урале изволили стать и появиться новый золотопромышленник…

– Аркадий Арсентьевич Клычков, – подсказал ирбитский купец Прохор Воркутин, когда Клычков на секунду приостановился. – Ура Аркадию Арсенть…

– Не-ет!! – что есть силы заорал Клычков. – Серафима Аркадьевна Клычкова!! Вот теперь – ура-а!

Однако никто не закричал. Пьяная компания глядела на отца и дочь Клычковых осоловелыми глазами, ничего не понимая.

У Серафимы перехватило дыхание. Перехватило до того, что ее маленький носик побелел, а тонкие ноздри чуть подрагивали.

– Однако постой, Аркадий Арсентьевич, – выговорил наконец-то кто-то. – То есть как все понять разуметь? Замуж, что ли, дочь выдаешь и рудники вроде бы за ее приданым…

– А ты попробуй посватайся, – вяло сказал Клычков и сел, начал ковырять вилкой в тарелке. – Если всего твоего капиталу на свадьбу не хватит, я добавлю уж.

– Так как же тогда понять?

– А так. Дочка в столице… в самом Петрограде… желаю, чтоб жила. И чтоб по всяким заграницам ездила. Золотые рудники дарю ей на шпильки и шляпки… Поняли? Скажите всем: Клычков Аркадий подарил дочери золотые рудники на карманные расходы. Пусть весь Урал знает! Вся Россия!! Вот. А об приданом другой разговор будет… когда время придет.

И опять в зале установилась тишина.

Ноздри Серафимы уже перестали дрожать, дышала теперь девушка легко и свободно. Она только что заметила сидящую рядом с отцом Дуньку Стельку и внимательно глядела на нее, чуть удивленно приподняв брови.

Клычков откинулся на стуле, повернулся к дочери, понял ее взгляд, махнул рукой:

– Это ничего, дочка, прогоню ее сегодня. Матвей, а Гаврила-то Казаков приехал?

– Гаврила! – тотчас крикнул стоявший у дверей Сажин.

Вошел кряжистый, угрюмого вида мужик, перекрестился двумя перстами, поклонился и молча встал рядом с Сажиным.

– Ты вот что, Гаврила. Будешь теперь не на медных, а на золотых рудниках главным управляющим.

Казаков опять молча поклонился.

– Семью перевезешь, будешь жить в этом доме. Понял? Для важности. Только скажи, чтоб диваны заменили.

Гаврила отвесил еще один поклон.

– Жалованья кладу вдвое против прежнего. Только чтоб держал у меня все тут! Как на медных…

Гаврила сверкнул глазами, глухо вымолвил:

– Уж будьте покойны, Аркадий Арсентьевич.

– Все рудники чтоб пустили к зиме. Сколь капиталу надо вложить – вложим. Ступай. Да скажи кабатчику – пусть запрет заведение. Хватит водку задаром жрать.

Гаврила поклонился в последний раз и ушел.

– Н-ну, дочка… – промолвил Клычков, встал, обвел мутными глазами разопревших, ошарашенных гостей. – Чего глазами липаете? Завидуете? Н-ну-ка, кто из вас такой подарок дочери своей сделать может?

– Иван Андреич Сорокин из Екатеринбурга может…

– Ха-ха, Сорокин! Я вас спрашиваю… То-то!.. Далеко драным воробьям до сорок, не то что до орлов. Н-но, погодите, и Сорокин у меня на Печоре побывает, дайте время. И Сорокин будет мне «ура» кричать, как… П-постой, погодите-ка, разлюбезные мои! – вдруг зловеще протянул Клычков. – Да вы что, ув-в-важаемые мои гостенечки?! Это почто вы «ура» не прокричали дочери моей, как я желал, а?! Прошка-а! Воркутин, сын с-сукин! Ты почто не кричал, спрашиваю?!

– Так я, Аркадий Арсентьевич… От изумления голос перехватило. Я… ежели желаешь… – залепетал купец.

– Перехватило! – забушевал Клычков. – Сейчас тебя кондрашка перехватит! Матвейка! Сажин! Завтра же взыскать с него по всем векселям…

– Аркадий Арсентьевич, отец родной, – взмолился Воркутин, схватил руку Клычкова. – Разоришь ведь, по миру пустишь. Погоди маленько, я обернусь и все выплачу…

– А-а-а! – торжествующе закричал Клычков. И вдруг завернул на столе скатерть вместе с посудой, с бутылками, с закусками, сбросил ее на пол, схватил Серафиму, посадил ее на стол. – Тогда обмети пыль бородой с сапог моей дочери, обсоси всю грязь!

Клычков взял Воркутина правой рукой за шиворот, поставил его на колени, левой схватил ногу дочери и ткнул в лицо ирбитскому торговцу.

– Целуй, в печенку тебя!! И… и все остальные… по очереди. Матвейка! Глядеть у меня в оба! Об увильнувших доложишь завтра…

Сажин с разбегу вскочил на стол, стал рядом с Серафимой, вынул из кармана карандаш.

Девушка сперва пыталась было оттолкнуть старика Воркутина, но не смогла – тот уцепился уже за ее ногу, как клещ. А со всех сторон гремели стулья, слышался стеклянный хруст – люди, как бараны, толкая друг друга, старались пробиться к ней один вперед другого. И тогда… тогда она улыбнулась своими капризно-тонкими губами, чуть откинулась назад, уперлась в стол руками и, не переставая улыбаться, подставляла склоняющимся перед ней заводчикам, владельцам промыслов, торговых лабазов и контор попеременно то правую, то левую ногу…

Когда поднялся с колен последний купец, маленькие сапожки ее блестели, будто побывали у добросовестного чистильщика. Серафима внимательно оглядела их и повернула голову к Дуньке Стельке, которая сидела все время почти рядом, опершись локтями о стол, зажав голову руками.

– Ну а вы? – тихо спросила Серафима, будто даже с застенчивой улыбкой.

– Нет! Нет!! – вскрикнула Дунька, вскочила, побежала из залы.

Серафима проводила ее задумчивым взглядом голубых глаз.

– Ну а теперь гуляй дальше, господа! – объявил Клычков. – Душно тут. Матвейка, распорядись там – столы на двор, на зеленую травку, на воздух! А к вечеру баньку истопить – попаримся, чтоб отрезветь…

Вечером Серафима, освещенная последними лучами солнца, сидела на террасе дома. Внизу, на столах, уткнувшись в тарелки, и прямо на земле валялись, храпели, стонали перепившиеся вконец гости.