Малый Декамерон

– Хай? Ду ю спик инглиш?

– Кое-как, – нашелся свободный мужчина и сообразительный журналист: – Рад буду попрактиковаться.

Она была русая, невысокая, затянутая в строгий костюмчик под визитку. Лицо так же затянутое тонкой кожей, слегка скуластое, глаза чуть навыкате, серые и озабоченные.

– Вечером как отдыхаешь? – Это она запросто сказала.

– Пока нет предложений.

И смотрел на фигурку – с приличными ножками, с талией девушки. Не красавица, но для разового посещения подходит.

– После работы зайдем ко мне.

Предложение смелое, но, возможно, это так привечают в Америке всех гостей из освобождающихся стран. Чай, разговоры и уроки демократии?…

Жила она, Рейчл Моби, в квартирке «ту рум». То есть, две спаленки, разумеется, плюс малый привесок – кухня, холл, гараж.

Не угощала ничем, видимо, посчитала, что чашки кофе и тостика, перехваченного по пути, достаточно. Сразу вкинула в ванную, сама раздела, терла мочалкой, заливала из душа, постепенно забрызгивалась сама и постепенно сняла с себя жакетик, юбку, блузку, лифчик, трусики. Садилась Орику на спину и хохотала, хохотала. Беспардонно вела себя, словно с дикарем, с которым все дозволено и никто не прознает деталей, и суда не сыщешь!

В постели взяла на себя роль мужчины: валила его на спину, закутывала его голову простыней, сквозь хлопок мягко, как не главное, поцеловала в губы, потом почти заглотнула каждый сосок на его подергивающейся груди. Потом подышала в волосики на лобке, покурчавила их носом и деликатно укусила посиневший от жажды отросток. Даже выкрикнула:

– Какой у тебя пенис!

Было сказочно хорошо. Неужели все женщины Америки таковы? Не потому ли здесь такие широкие улыбки у мужчин и производительность труда недосягаемая для нашей высокоморальной Украины?

Он вывернулся из-под женщины, нашарил ее лоно, работал-работал, вот-вот высшая точка… Она улучила момент – извернулась, дала ему постонать, поматериться, погоняться за нею по комнате. Потом свалила его на пол и оседлала.

В общем, заснул Орик бездыханным.

Ночью чувствовал параллели вечерних коллизий. В паху горело, нежило, возбуждение превзошло все вероятности. Юношеский страх поллюций! Но они приближались, с его органом творилось сверхъестественное. Он принудил себя открыть глаза. Простыня с ног была сброшена, Рейчл, голенькая и воздушная, сгруппировалась в его ногах и делала сказочный минет. Сонному! Стократная мечта всякого отечественного мужика – молодого, старого, коммуниста и беспартийного, мечта, которую редкий смеет высказать любовнице, жене… И совсем единственный получает ее…

Назавтра, в полдень, потягивая портер, руководитель программы сказал:

– Орест, воля ваша, только вы должны знать, что Рейчл насильно разведена. В пользу бывшего супруга отсужены трое маленьких деток, мал мала меньше. Она тоже насильно некоторое время держалась в лечебнице. Кажется, обязана платить алименты экс-мужу. Увиливает. Впрочем, вы человек временный, вам ничего не грозит.

Командировка сошлась на одном, на ночах с отвергнутой кем-то женщиной. А дни, занятия, публикации, все такое казалось третьестепенным, отбываловкой, и представления о Соединенных Штатах свелись к актам с Рейчл.

Уезжал он. Она рыдала в аэропорту. Он тоже рыдал бы, но мешало окружение и кое-какой остаточный гонор.

– Я тебе напишу, – сказал он.

– Я тебе позвоню, – ответила она рюмсая.

– Я тебя приглашу в гости.

– Я приеду насовсем…

Что говорят люди на прощанье? Разумеется, всегда глупости. Так заведено. Но иногда сбываются самые несуразные обещания.

В случае с Орестом зашло дело далеко.

Он тратил свой крепкий заработок на телефонные разговоры через океан, она звонила чаще. Наконец, вызов. Ожидание.

Марта Мартыновна не могла нахвалиться поведением сына. С креста снятый, не перечит, вкалывает на службе и дома, моется, смазывает куртку салом и все рассказывает про американку Рейчл. Разумеется, кроме отнятых у нее деток и бешенства ее любовных отношений. Бог знает, не удалось парню в Израиль, может, переберется в Америку. А он, не похож на себя, вкалывал, чтобы быстрее истреблялись дни до первого сентября, до ее самолета. Рад был летаргически уснуть на полтора месяца, не есть, вычеркнуть шмат жизни… Все спонсорские деньги и слабые доходы от журнала бросил на перестройку своей квартирки. Деревом обил стены, почти до половины, перехватил у богатеньких множество наворотов к газпечке, к очистке воды, к электрооснащению, связи – черт знает как во всем таком разобраться маме, совковой женщине! Но гонор возрастал, на соседей посматривала слегка свысока и через левое плечо, с иронией. Червячок иногда сосал Марту Мартыновну: это же когда он оформит документы на выезд! И сколько терпеть такую желанную для него, единственного сыночка, частичку, самую послушную дольку его персоны? А уедет? Кого же окликнешь: надел ли в морозец подштанники, выпил ли снадобье для витаминизации, правильно ли выстроил и отходил журналистов и компьютерщиков в офисе?! И восторг и мучение…

Рейчл прилетела. Бледная с дороги, затянутая то ли в корсет, то ли в режим питания и молчания. Начался перевод с английского на наш и обратно. И снова гордость: как Орик легко управляется. Застолье Марта Мартыновна сделала самое лучшее, национальное с примесью собственного кулинарного творчества. Уступила большую комнату, комплект постели достала из сундука с приданым – тридцатилетней давности, но то еще!!

На другое утро Орест на работу не пошел. Пусть дитя отдышится, не подохнут сотрудники. На третье – тоже спали молодые до полудня.

В лихую пятницу мать уже вошла будить сына. Про себя ахнула: сигареты по всему паркету, штоф – на боку, покрывало в ногах, простыня сбита, два голых тела сплетены и оба похрапывают. А ведь сын не курил и не храпел прежде!