Демон против всех

МиГ-15 капитана Абакумова ухнул вниз. Я отпустил его метров на пятьсот и крутанулся, осматриваясь. В кабине этого самолёта я наполовину слеп. Впереди массивная дура прицела. Голова чуть приподнята над линией борта, но и только. Сзади видно хреново, чтоб как-то оборачиваться, надо распускать лямки ремней, если не затянёшь потом, можно вывалиться из парашютной сбруи после прыжка. В самом привычном мне истребителе «Спитфайр» обзор лучше. В «Сейбре» тоже – торчишь над боротом по плечи, оттого его кабина настолько выше. Здесь даже зеркала заднего вида нет, бесчисленное количество раз предупреждавшего меня об атаках «Мессершмиттов». А зачем зеркало? Поначалу даже бронеспинки не ставили, мы летаем выше всех, быстрее всех, кто же нам в хвост зайдёт, в спину стрельнет?

В общем, «Сейбр» я прохлопал и узнал о нём, только когда увидел трассы вокруг кабины, и пришлось срочно сваливать с линии огня. Проскочив, американец прицелился по моему ведущему. Я дал очередь «Сейбру» в след, совершенно наугад, потому что на вираже и на перегрузке дальномер глюкнул, а перевести в ручной режим не успел. Тем не менее, парень понял предупреждение и юркнул в сторону, за ним – ведомый, даже не попытавшийся сделать паф-паф. А мой капитан, наверно, даже не узнавший, что только что едва не увидел свет в конце тоннеля, пристроился к Б-29 и саданул ему по хвосту. Сблизившись чересчур, попал в струю винтов, его МиГ опрокинуло вверх брюхом, и ведущий провалился вниз. Американский бомбер нарисовался передо мной метрах в шестистах.

Хвостовой стрелок молчал. Наверно, негр погиб при первой атаке (да-да, наверняка тот самый случай, «мы сзади не летаем, только негры»). Ещё раз крутнувшись, чтоб быть уверенным – в ближайшие десять секунд меня не возьмут за задницу, я ещё сократил расстояние, взяв чуть ниже, чтоб не угодить в струю винтов, и ввалил от всей души, целясь в корень крыла. На «Сейбре» принял бы чуть в сторону и пустил бы самолёт скольжением, чтоб прошить ему борт от пилотской кабины до хвоста. Но МиГ нихрена не скользит из-за аэродинамических «ножей»…

По МиГу хлестнула очередь из турели под фюзеляжем[2]. Попали или не попали – не знаю, был занят, и моё занятие принесло плоды. Левая плоскость «суперкрепости» вздрогнула и начала отгибаться вверх, словно крыло птицы, собирающейся взмахнуть им. Но самолёты крылом не машут! Я рванул с переворотом влево и погнался за своим капитаном, радостно проорав ему в эфир: «Сто тридцать третий! Боря! Я добил твоего бомбера! Падает!»

Мы снова набрали высоту, пукнули в «Сейбров» остатками боекомплекта, чтобы внести дополнительную сумятицу, и полетели домой. Перед поворотом для выхода на глиссаду пронеслись над Ялу. Около моста что-то дымилось, но сам мост вроде цел… Накося выкуси, небесные пророки!

Когда выпустил шасси и закрылки, шепнул Володьке: «Хочешь посадить?» Тот радостно вцепился в рукоятку пятернёй, на время – снова его. Я понимаю пассажира, в душе снова зазвучала та песня северных лётчиков:

И пока будем жить, будем в небо стремиться всегда,

Я минуту полёта за год не земле не отдам.

А что пришлось убивать, рискуя самому быть сбитым – это только усилило остроту ощущений.

И только одно беспокоило. Если из-за какого-то долбака-технаря плёнка ФКП запечатлеет не разваливающийся бомбардировщик, а невинный пейзаж аэродрома, возьму грех на душу за сопутствующие жертвы и прибью мерзавца.

Посмотрел на часы. А мы в воздухе пробыли всего-то чуть более получаса! Это даже по управлению чувствуется, истребитель не успел толком выработать керосин и полегчать.

Скатившись с лесенки, побежал к капитану Абакумову. Тот только сегодня открыл счёт в Корее, радовался как малолетний шалопай, мы обнялись… А технари срочно заправляли наши самолёты, заряжали пушки, вешали уродливые подвесные баки местного производства Криворук чайна корпорейшн, слава Богу – не понадобилось. 12 апреля это был единственный вылет.

Вечером собрались в бывшей японской казарме. Настроение праздничное, глаза горят. Пепеляев сказал: около сотни американских летунов, кто успел прыгнуть, попало в плен. Три Б-29 рухнули на корейской стороне вблизи моста, один, правда, успел сбросить на землю какую-то бомбу охрененной мощности, воронка такая, что фанза поместится. По «Сейбрам» и «Тандерджетам» уточняется, но тоже есть… Он достал пачку фотографий с ФКП, мы разобрали их, всматриваясь в мутноватые снимки. Это – не журнальные фото товарища Сталина с товарищем Ким Ир Сеном, часто после ФКП такая рябь, что хрен поймёшь – кого и зачем он снимал.

– В кого это ты палил, Мошкин? – чуть насмешливо спросил мой капитан.

Действительно, у перекрестья прицела не было даже завалящего гуся, забравшегося подальше от войны эдак на пять тысяч метров в высоту.

– Левее смотрите, Борис Сергеевич. Это «Сейбр», дальше – вы. Желторотик какой-то, по мне пальнул – не попал. Я отвернул, он врубил форсаж и за вами. Прицел на перегрузке сказал «привет», я просто нос довернул в сторону «Сейбра» и бабахнул двумя. Главное, что он увидел снаряды. Не стал искушать судьбу. А вы, товарищ капитан, начали разбирать «двадцать девятого».

– Хрен бы я его разобрал… Тремя очередями почти весь комплект в него ввалил, а он летит себе… Представляю, сидит там гордый такой за штурвалом, жвачку жуёт как корова.

– Не долго жевал. Видите? Я стрелял в корень крыла. Пока не переломилось. На одной плоскости сразу закрутило, а из крутящегося хрен выпрыгнешь без парашюта. Чпок в землю и гудбай.

Пепеляев, через плечо заглянувший на наши картинки, с ноткой подозрения спросил:

– Старший лейтенант! Откуда ты знаешь, где у вражеского самолёта самое слабое место?

«Оно там же, где у «Юнкерс-88», «Хейнкель-111», но как тебе об этом расскажешь?»

– В училище говорили, товарищ полковник. Самая напряжённая часть крыла – где плоскость прикручена к центроплану. Если повезёт и хоть один лонжерон перебью, крыло сложится, отлетался империалист.

Фуф, вроде выкрутился, пронесло. Пепеляев подобрел даже.

– Что ведущего прикрыл – молодец. Слышишь, Боря? Считай, сегодня второй раз родился, не ляжешь спать с пулей «Сейбра» в затылке.

– С меня причитается, – не стал отнекиваться тот.

Пепеляева позвали к телефону: нашлось место падения «Сейбра», не хотите ли обследовать обломки? Я бы мог сообщить в сто раз больше, чем даст осмотр рваных ошмётков металла. Точнее – наоборот, не мог. Тогда здравствуй или Особый отдел, или психушка.

Ещё очень жаль, что в части не было радиоприёмника, хотел бы услышать, что говорят на той стороне. И также хотелось бы на летающую подводную лодку марки МиГ-15 поставить перископ, чтоб как-то осматривать заднюю полусферу, иной раз мечтается бошку высунуть наружу, как из рубки подводной лодки, чтоб осмотреться.

Хотя, буду справедлив, МиГ-15 большей частью совсем не плох. Особенно пушками. Если бы у меня стояли одни пулемёты, как на первом «Спитфайре» во время Битвы за Англию, я бы экипаж Б-29 только рассмешил, а не убил.

Главное, МиГ-15 вернул мне возможность летать, выполнять задание в мире живых, в перерывах между полётами греть морду под солнцем, иногда щупать грешниц. А не прессовать мёртвых бедолаг на мрачной загробной зоне.

[1] Автор слов – Олег Неменок.

[2] Для знатоков. В Корее применялись «Суперфортрессы» как старых серий, так и упрощённые с тремя пулемётами в хвосте.

Глава 7

Загробная мораль

Выше по течению Ялу, километров восемь от нашего аэродрома, на китайский берег упал «Тандерджет», один из участников налёта 12 апреля. Место – легендарное, хоть в полку никто об этом не знает, я напросился съездить и посмотреть, Пепеляев не возражал. Тринадцатого и четырнадцатого у американцев как отрезало. Отцы-командиры сообщали, что южнее злополучной параллели объявлен траур, часть самолётов, дотянувших до баз, годится только на лом, во всех вернувшихся Б-29 есть убитые, общее число потерь лётного состава свыше двухсот человек… Короче – ура-ура. Только Мошкин во мне уже не сильно радовался, начиная понимать, что такое загробное воздаяние, и что ждёт попавшие на зону души летунов.

Ехали мы не таясь, было недалеко, на глаз – километров восемь-десять. Каждый день теплело, напоминая о моём самом кровавом лете 1943 года в Северной Африке, когда добивали Роммеля. Не адская жара, но что-то около того.

В глубине Манчжурии преобладают степи. Здесь, ближе к реке, гораздо чаще попадались возделанные поля, отчего пейзаж казался более обжитым на вид и даже уютным, если бы не чёрные ящики. Они торчали из земли, напоминая о диковатом китайском обычае – складывать в них одиноких умерших, кого некому похоронить по правилам. Лучше уж в реку, вынесет в Западно-Корейский залив, там рыба оприходует трупы.

«Тандерджет» лежал на песке у самого берега Ялу, относительно целый, насколько можно таким оставаться, ударившись о Китай со скоростью километров двести в час. По крайней мере, плоскости и оперение на месте, не загорелся, и то спасибо. Останки лётчика, пытавшегося почему-то совершить вынужденную на брюхо вместо того, чтобы покинуть самолёт, уже увезли.

У крыла стоял часовой, отгонявший китайских пацанят от обломков. Нас пропустил, отдав честь. Лётчики 196-го иап по одному залезали в кабину, пытаясь понять, что видит американец и как себя чувствует, я же глазел по сторонам.

«Знаешь, что это за место, Володя? Здесь был Тюренченский бой!»

Разумеется, истинный хомо советикус Мошкин о нём не слышал. Их учили «настоящей» истории на славных битвах коммунистов в Гражданскую и во Вторую мировую, сиречь Великую Отечественную.

«В 1904 году, точную дату не помню, здесь произошло самое первое сражение Русско-японской войны. На этом берегу войск Русской императорской армии оказалось раз в пять меньше, чем японцев. Понимаешь? Им пришлось организовать оборону вдоль всего берега реки, а японцы выбирали, где им собраться всей кучей и ударить».

«Что на Ялу делали наши? Это же Манчжурия, Китай».

«Примерно то же самое, что и ты до моего появления. Защищал интересы своего правительства очень далеко от дома. Ляодунский полуостров российское правительство взяло у Китая в аренду. То есть здесь была ваша русская земля, пусть временно. А японцы напали, причём – первыми. Как вы на них в сорок пятом. Или вам тоже промыли мозги, что Советский Союз ввёл войска в Манчжурию и разбил Квантунскую армию, подвергнувшись нападению?»

«То была справедливая, освободительная война!»

«А в 1904-м году?»

«Империалистическая».

«Вот так. Защищая свою землю, пусть – временно свою, русские солдаты гибли в несправедливой империалистической войне. А напав на Японию в 1945 году или сейчас, поддерживая Северную Корею против Южной, хоть южане ничего плохого лично вам не сделали, вы ведёте, так сказать, справедливую войну. У тебя до моего вселения хоть капля мозгов была? Или её заменила сплошная пропаганда?»

«Ты рассуждаешь как враг!»

«Нет. В сорок пятом я воевал за американцев, потому что та война была справедливая, именно японцы напали на американский флот в Пёрл-Харборе. К твоему сведению, одного джапа сбил, он оказался каким-то особо прославленным воздушным самураем. То есть фактически за вас тоже, союзничков. Сейчас опять воюю за вас, заметь – результативно. Не потому, что меня в бой послал гений товарища Сталина, помноженного на талант товарища Мао. А потому что вы – меньшее зло. Я воюю и убиваю, чётко понимая кого и зачем. Ты – потому что тебя оболванили. Чувствуешь разницу?»

«Пшёл ты…»