Шестой-неполный (сборник)

Однажды, это было на шестой день, самовар вдруг запел. В его горячей середине послышалось тонкое жужжание со звоночками. Крошечные звоночки с каждой минутой звонили всё звонче, всё чаще. Скоро отдельные звуки слились в один – будто загудела дудочка. Митя вспомнил шутливую примету: самовар поёт к дороге. И правда, в этот день приехали машины.

Митины товарищи, как погрузили снаряды, стали пить чай. Кто заваривал в кружке берёзовую веточку, кто подгоревший сухарик. И все хлопали самовар по круглым бокам, будто благодарили за доставленное удовольствие.

Митя устроил себе место в грузовике среди ящиков. Уселся там удобно и положил ещё тёплый самовар на колени. Так он и вёз его до своего дивизиона.

Куриная слепота

Митин товарищ, ефрейтор Савкин, взял в плен танкиста. Савкин лежал под фашистским танком, подбитым на ничейной полосе, наблюдал в бинокль, откуда бьют вражеские пулемёты. В это время фашист и приполз к танку. Видно, хотел узнать, какие повреждения у машины, чтобы потом увезти её к себе. Ефрейтор подпустил фашиста метров на десять, отбросил стволом автомата маскировку и сказал: «Хенде хох!»[1 - Руки вверх! (нем.)] Немец метнулся было в сторону, но тут же сообразил, что бежать бесполезно, и, стоя на коленях, поднял руки.

Савкин привёл пленного в расположение дивизиона. Командир похвалил ефрейтора, порадовался его удаче и приказал доставить немца на допрос в штаб бригады. Савкин под танком лежал весь день с утра, промёрз, проголодался. Дальше вести пленного поручили Мите Корневу.

До штаба было километра три. Дорога шла лесом.

Митя шагал за фашистом. Ствол Митиного автомата смотрел в спину врага. А глаза Мити смотрели на природу. Начиналась весна. Зелени, правда, ещё не было, но и снега уже не было. Берёзы стояли тихие, торжественные – ждали встречи с настоящим теплом. Митя сорвал почку. Коричневая почка была как бы опутана зелёной ниткой. Это чешуйки начали расходиться, потихоньку освобождая листок.

Наступили сумерки. Похолодало. Берёзы стали строгие, почти зимние. Сумерки сгущались быстро, словно спешили спрятать деревья от заморозка. До штаба бригады было ещё далеко, как вдруг всё затянулось тёмной мглой. Ничего не стало видно: ни пленного, ни белых берёз. «Странный вечер», – подумал Митя и споткнулся о кочку. Он потёр глаза ладонью, но на них будто была пелена.

Слух Мити напрягся. Он услышал гулкие удары сердца в груди. И ещё услышал, как шагает немец, тыча сапогами в сырую дорогу. Шаги были мерные, без сбоя. «Значит, – подумал Митя, – немец видит, куда наступает. Он не спотыкается, как я. Что же у меня с глазами? Неужели ослеп? Это куриная слепота наступила».

Митя испугался. Ему вспомнились солдаты, у которых была куриная слепота. Днём они видели хорошо. А как заходило солнце, их собирали из окопов, с огневых позиций, и они, беспомощные, держа друг друга за хлястики шинелей, шли за зрячим солдатом-поводырём. Шли подальше от передовой, в безопасное место. Ночью они не могли воевать.

Тревожные мысли пронеслись в Митиной голове.

«Если фашист убежит, что скажу командиру? Ладно – убежит, а если убьёт кого-нибудь нашего по дороге, взорвёт что-нибудь? Приказать ему лечь? И ждать, когда кто-нибудь пойдёт по дороге? Фашист может догадаться, что я не вижу».

Тут – то ли дорога стала твёрже, то ли пленный ушёл далеко – шаги стали едва различимы. Митя прибавил скорости, заспешил, нога попала в яму, и он чуть не упал. Тогда, с досады или с отчаяния, Митя неожиданно для самого себя вдруг крикнул:

– Капут Гитлер?[2 - Конец Гитлеру? (нем.)]

– Гитлер капут[3 - Гитлеру конец (нем.).], – согласился вблизи немец.

Голос у него был спокойный.

«Не догадывается, – понял Митя. – Пока не догадывается».

Шагов через пятьдесят Митя опять спросил:

– Капут Гитлер?

– Гитлер капут, – отозвался немец. На этот раз сердито: дескать, что спрашивать, и так всё ясно.

Мите стало как-то неловко, вроде бы стыдно за такой однообразный несерьёзный разговор. Но других немецких слов он не знал и скоро опять задал надоевший пленному вопрос. Что было делать? По голосу пленного Митя определял, где тот находится, и проверял себя – не сбивается ли с дороги. Когда Митя, проглотив слюну, снова приготовился к вопросу, немец сам высокомерным тоном сказал:

– Капут, капут. Гитлер капут.

Он решил, что молодой конвоир, по виду совсем подросток, таким глупым образом со скуки развлекает себя.

«Считай себя умным, меня считай глупым, – думал Митя, – я потерплю». Новая забота одолевала его – не пройти штаб бригады. Штаб располагался в лесу метрах в двухстах от основной дороги. Как найти развилку?

На счастье, у развилки на ночь выставляли патрульных. Когда раздался окрик: «Стой, кто идёт?» – Митя даже вздрогнул от радости.

– Свои! – закричал он. Тут же поправился: – Свой и немец! – И заговорил горячо, торопливо, боясь, что патрульный не дослушает, уйдёт: – Пленного в штаб веду. А глаза не видят. Ты уж проводи нас. Боюсь упустить фашиста, побежит – мне не видно. Куриная слепота у меня.

– Ясно, – сказал патрульный. – А я-то думаю: чего это идут двое и один орёт как заводной: «Гитлер капут!»?

Патрульный взял Митю за руку, сказал пленному: «Дуй вперёд!» – да с такой интонацией, что фашист его понял, и все трое зашагали к штабу.

Утром Митя опять стал видеть хорошо. Он пришёл в свой дивизион, когда начинался завтрак. На этот раз у походной кухни рядом с поваром стоял санитарный инструктор. И прежде надо было протянуть ему ложку, а потом уже котелок повару. Санитарный инструктор каждому наливал в ложку густую жидкость из бутылки и требовал, чтобы артиллерист её тут же пил.

– Что это такое? – спросил Митя, когда подошла его очередь. – Рыбий жир? Рыбий жир я не люблю, – стал отказываться Митя.

– Пейте, Корнев, без разговоров! – рассердился санитарный инструктор. – Если бы я раньше начал давать это лекарство, вам не пришлось бы вчера маяться с пленным. У вас в организме нет нужного витамина, вот и нарушилось зрение.

Митя выпил, облизал ложку.

– Спасибо, – сказал он инструктору.

– На здоровье! – ответил тот.

И правда, Митя Корнев через несколько дней стал здоров. Он мог сражаться с фашистами не только днём, но и после захода солнца – в любое время суток.

Пыль

Колёса да солдатские ноги истёрли землю на просёлке в мелкую пыль. Пылью было покрыто всё вокруг: и трава, и кусты, и кузнечики.

Рядовой Митя Корнев ехал в грузовике рядом с шофёром. Кабина у них была щелястая, брезентовая – на железные тогда не хватало металла, – и пыль в ней стояла, что называется, столбом. Митя мечтал, как доберутся они до своего дивизиона, как вытрясут гимнастёрки, умоются водой.

Ехать оставалось немного. Но вдруг спереди хлопнуло. Грузовик осел, словно охромел. Спустило колесо.

Минут за тридцать шофёр и Митя сделали что нужно. Проверили другие колёса. Можно было ехать. И тут Митя увидел: у него на гимнастёрке висит только ленточка от медали, сама медаль – серебряный кружок с надписью «За отвагу» – потерялась.

– Я медаль обронил, – сказал Митя.

– Как обронил? – удивился шофёр. – Когда?

– Наверно, когда колесо чинили…

– Найдём, – сказал шофёр.

Он встал у колеса на колени, запустил руки по самые локти в горячую пыль и принялся там шарить.

У другого колеса склонился Митя.

– Чего, славяне, ищете? Не деньги ли? Найду – половина мне.

Рядом с грузовиком остановилась повозка. Ездовой, не дождавшись ответа, спрыгнул. Со стороны могло показаться, что в дорогу ударил снаряд – такой смерч пыли поднялся.

– Медаль потерялась, – признался Митя, – «За отвагу».