Пути-дороги. Геологический штурм Белухи

А по палатке опять барабанил дождь и вдали шумела Бухтарма. Она вздулась, поднялась на 1 метр и уже начала заливать берега. Я боялся, что ночью зальет лагерь. Сегодня утром вода как будто стабилизировалась, но к вечеру поднялась еще. Она пошла по старице за нашим лагерем и мы очутились на острове. Днем еще можно было перебрести ставшую протокой старицу в сапогах, а вечером, возвращаясь из деревни в лагерь, пришлось уже пробираться по уступам прибрежных скал.

На Бухтарму страшно смотреть. Она с огромной стремительностью и напором несет мимо нас свои мутные воды. А облачность цепляется за верхушки низких гор. В общем, картина.

Уха

Вечером нам сообщили, что приехали (вернее, пришли пешком) алмазовцы. Они так злы на скверную организацию работ и на нас, за то, что мы приехали раньше и кое-что успели для себя сделать, что даже не пришли к нам в лагерь с «визитом вежливости». Впрочем, это их дело. Не хотят жить в тепле и сытости, пусть живут как знают. Сейчас они где-то в деревне пытаются вызволить своих лошадей из карантина (теперь новый срок – не 1,5 месяца, а неделя).

Сегодня же мы с Таней строили мой разрез на миллиметровке. Получается сложно и интересно.

Клавдия Ивановна кормит нас исключительно вкусно: жареная картошка с грибами, уха и пр., и пр.

Сизов веселит нас своими изречениями. Вот одно из них: – «Такса – собака строевая. У нее пятки вместе, носки врозь, все равно, как в строю стоит». Не удержался, набросал о нем небольшой рассказик, назвал – «Лошадиная история».

Берель-Кокколь. 20.06.56

Пикетажка – полевой дневник

Никак не могу приучиться вести дневник ежедневно. Когда много работы – устаешь и писать не хочется, когда работы мало одолевает лень, тоже не до дневника. Так что иные мелочи, примечательные и интересные, выпадают из поля зрения, остаются не зафиксированными. А ведь из таких «мелочей» и складываются иногда последовательные и грандиозные события. С другой стороны, прерывистое ведение дневника имеет то преимущество, что, оглядываясь на прошедшее время, можешь как-то осмыслить события, обобщить и записать не только пост-факты, но и выводы. А выводы относятся, прежде всего, к людям и это самое главное и интересное. Вот я сейчас и попытаюсь восстановить события со дня предыдущей записи и дать одновременно некоторые выводы.

Наша жизнь в Берели протекала размеренно и без особых происшествий. Вода в Бухтарме поднялась, грозя затопить лагерь, потом уровень воды опустился; потом это повторилось еще раз, но особого волнения ни у кого не вызвало. Продолжались работы по составлению разреза. Большое «веселье» доставлял нам участок, составляемый Сизовым. О своем «методе» он рассказывал мне так: «Я отхожу от обнажения подальше и на глаз определяю, где песчаники, а где сланцы. Потом закрываю глаза, вытягиваю руку и иду туда, куда указывает палец. Если пачка, к которой я подошел, определена правильно, то все остальное тоже верно». И это при условии, что в разрезе мы выделяем прослои до 2-х см мощностью. Неудивительно, что в разрезе Сизова оказались песчаники и сланцы мощностью в 150—210 м (?). Но даже и при таких «наблюдениях» разрез Сизова представлял собой вопиющую неграмотность. В тот день, когда производилось сопоставление участков разреза, я ездил в Язевку за картошкой. По возвращении в палатку ко мне зашла Таня и в ужасе убеждала меня, что Сизова надо воспитывать и непонятно почему Шарковский так спокойно к этому относится. Я ответил, что переучивать (а точнее, учить заново) Сизова себе дороже и что Михаил возьмет от него что можно, а там видно будет: – «Сизов, – стихийное бедствие, – сказал я. – Тут уже ничего не поделаешь». Так шло время.

Погода – день солнце, два дня дождь, карантин на лошадей и др. привели Шарковского в такое дурное настроение, какого я еще никогда у него не наблюдал. Ему захотелось напиться. Он предложил мне составить ему компанию. Я сказал, что вдвоем это скучно. Он решительно отверг все остальное общество.

Единственный человек, который был приемлем – Олег, но он не пил. Мы долго не знали, как поступить. Пить одним в лагере – некрасиво и не по-товарищески, пить всем вместе – никакого желания и «горючего» мало. Наконец, Шарковский предложил: – Пойдем в гости. И мы пошли к Василию Филипповичу. Я пил мало и только коньяк. Шарковский пил коньяк и спирт. Ночью мы возвращались в лагерь и говорили бог весть о чем. Я «пожалился» ему, что Таня не считает меня геологом и спросил, как я прошел свой разрез?

– Не как геолог, – ответил он, – но и не как путешественник.

Следующий день у нас был выходной. Мылись в бане, готовились к отъезду. Это было 17/VI, a 18/VI – c утра занепогодило, к тому же удрали лошади. Ночью был такой удар грома, что я подумал – скала за рекой рухнула. Не только у нас в лагере, в деревне и то все проснулись. A 19/VI – под ясным солнечным небом мы вышли на Кокколь.

С Берельского лагеря я тронулся первым – Шарковский назначил меня ведущим. Но уже за мостом мне пришлось передать свою вьючную лошадь Клавдии Ивановне и возвратиться разыскивать отставшего рабочего Толю-II. Он, не проехав и 1,5 км, уже успел отстать и свернуть не на ту дорогу. Когда я вернулся, моя вьючная лошадь уже порвала уздечку и пыталась лечь с вьюком. И в таком духе пошла вся дорога. Я постепенно отставал, пропуская вперед вышедших вслед за мной караванщиков, подгоняя уставших и поднимая «падших», перевьючивая вьюки и т. п. На седьмом километре лошадь под вьюком с картошкой стала припадать на переднюю правую. Пришлось снять с нее вьюк. Как раз подвернулся Олег, картошку погрузили на его лошадь, а он охотно пошел пешком. Кстати, еще о сборах: Олег впервые ехал верхом, Сизов оказался счастливым обладателем 6-ти пар обуви: тут были и калоши и тапочки, и ночные туфли и т. п. Олег сказал: – Семь пар сапог. Седьмая – Сизов. Таня не пожелала ехать на смирной лошади и взяла дикого «мустанга». В первый момент он сбросил ее, не дав даже сесть в седло, потом не давал седлаться, потом на него сел конюх казах Толя-III. В Язевке Олега сменили и так продолжалось до тех пор, пока нас не нагнали лошади, которых гнали порожняком. Тогда заседлали нескольких и все опять поехали верхом.

Дорога по Берели, а потом по Язевке была потрясающе красива. Я и в прошлом году ехал по ней. Но тогда, почему-то, я не так воспринимал ее красоту. Может быть в этом году мне помогли занятия ботаникой. Я наблюдал чудесный ковер субальпийских цветов: пионы, жарки, колокольчики, анютины глазки, незабудки и многие другие названия, которых я не знал и не знаю. Большинство из них я собрал и засушил в специальной гербарной сетке, взятой мною в Университете.

Альпийские луга Алтая

Менялась также и древесная растительность: внизу преобладали кудрявые березки, потом пошел смешанный лес, а за Язевкой (поселком) по правому крутому борту р. Язевке стоял густой темный дремучий лес – в основном, пихта. Деревья я, конечно, не коллекционировал, но, поскольку мне позволяла моя роль – роль ведущего-замыкающего, фотографировал их.

Так мы проехали Язевские водопады – я поклонился родным местам и не удержался, чтобы еще раз не сфотографировать, а в долине Язевского озера нам открылся вид на Белуху. Двуглавая белоснежная красавица – встала перед нами и, казалось, до нее совсем недалеко.

До ночлега оставалось 4—5 км и я, уверившись, что теперь все в порядке, решил проехать вперед, чтобы организовать стоянку. Я тронул свою лошадь рысью и, оставив позади Таню, Олега, Игоря и Женю, поехал обгонять караван. Но, только я поднялся на очередной увал, передо мной открылась картина: – дорога. Дорогу пересекает небольшой ручей, образуя болотце – даже не болотце, а густое месиво из воды и глины и в этом месиве лежит лошадь. Морда ее в грязи – видимо она пыталась встать, но не смогла. Видна также спина под вьючным седлом. Вьюки сняты. А вокруг стоят «караванщики» и смотрят. Никто не пошевельнется. Тут же лежат еще две лошади под вьюками. Я первым делом кинулся вытаскивать лошадь, потом глянул на наблюдающее скопище, в сердцах гаркнул на них, чтобы они шли дальше. Повторять приказание не пришлось. Все подхватили своих коней – вьючных и ездовых – и исчезли, как мираж.

Я влез в грязь и начал снимать вьючное седло. Подъехали Игорь и Женя. Игорь с ходу так же кинулся в грязь – даже рубашку сбросил, чтобы сподручней было, и мы втроем стащили седло, которое от налипшей глины стало многопудовым, затем стали поднимать лошадь. Она увязла прочно. Даже без седла и с нашей помощью – мы тащили ее за хвост, поднимали сбоку – она не могла встать. Тогда Игорь догадался – продел под передние ноги лошади веревку и мы стали тянуть – лошадь, наконец, выцарапалась.

Между прочим, интересно отметить, что этот эпизод очень похож на подобную историю на Обь-Енисейском водоразделе, когда мы вытаскивали увязшую в болоте лошадь. Женя даже, как Терешин отвернулся, когда мы хлестали лошадь плетью, заставляя ее подняться. Но, дальше: лошадь вытащена – она вся в грязи. В грязи седло, подпруги и даже вьюки. Решаем, что лошадь отгонят на заезжий двор в Язевое порожней, а оттуда пришлют две освободившиеся под вьючными седлами. Все уехали, я остался один. Но уже через 10—15 минут услышал крик Игоря. Я поднялся на бугор и увидел, что все наши лошади разбрелись по болоту, а ребята и девчата вытаскивают их. Я кинулся к своей кобылке, впопыхах забыл плетку, вернулся за ней и стал выгонять лошадей на дорогу. Особенно упорствовала одна – со спецчастью.

Наконец, на дороге показались Сизов и Толя-III. Сизов шел пешком в сандалиях и войлочной панаме, как пилигрим. Толя, будучи конюхом, равнодушно взирал, как я гоню лошадь. Все же я передал ее им и они исчезли, как и остальные. Я присел на вьюки передохнуть. Уже остыв, я сообразил, что лучше оставить у вьюков кого-нибудь другого, а самому все же проехать вперед. Но теперь думать об этом было поздно. Используя свободное время, я занялся сбором цветов для гербария.

Через полтора часа, когда я почти совсем замерз (в 9 часов вечера уже холодно), с противоположных сторон подъехали Сизов с двумя вьючными лошадьми (он встретил Ритулю, которая одна отважно ехала ко мне навстречу) и Шарковского с Филиппычем, которые задержались, разыскивая убежавших лошадей. Мы погрузили вьюки и седло и тронулись дальше к заезжему двору на Язевом озере. Я ехал впереди, за мной Сизов с вьючной лошадью, за ним, так же ведя вьючную лошадь, Шарковский и, последним, Василий Филиппович, ведя двух лошадей-беглянок. Вскоре мы с Сизовым оторвались и тут произошел эпизод, о котором нельзя умолчать. Сизов вдруг крикнул мне:

– Толя, подожди!

– Зачем? – спросил я.

– Подожди!

Я подождал. Сизов подъехал ко мне и сказал:

– Возьми мою вьючную лошадь.

Я удивился.

– Это еще с чего?

– Там в кустах чья-то лошадь бродит, – сказал он.

Я подумал, что, возможно, это одна из наших лошадей, которые перед этим разбежались по болоту, взял вьючную лошадь у Сизова и поехал вперед, а Сизов повернул к лесу, где он видел в кустах лошадь. Вьючная, как и всякая скотинка, которую неизвестно зачем тащат на поводу, шла упираясь, вымотала мне руку, а Сизова все не было. Наконец, он догнал меня почти у самого лагеря. Сизов был один.

– Где же лошадь? – спросил я.

– Это лошадь наших охотников, – ответил Сизов.

Когда Игорь уезжал от меня, я условился с ним, что он приведет вьючных на подсмену и, когда приехал Сизов и сказал, что взял этих лошадей у Ритули, я еще тогда подумал, что Игорь и Женя пошли на озеро ловить рыбу или пострелять уток – они оба заядлые рыболовы и охотники. Поэтому объяснение Сизова показалось мне вполне правдоподобным. И только приехав в лагерь я увидел, что наши охотники никуда не уходили и, следовательно, позади нас никакой лошади не было.

Правда, в горячке организационных дел по устройству лагеря, я не обратил на это внимания и вспомнил об «охотниках» только на следующий день, когда Сизов повторил аналогичную проделку с Шарковским. Сизов отдал ему свою вьючную с тем, чтобы поправить плохо привязанный спальник на своей лошади и 18 км «привязывал» спальник, а Шарковский тащил его вьючную лошадь. В связи с этим, я вспомнил историю военной службы Сизова, рассказанную им самим. Сизов, по его словам, одно время служил в авиадесантных частях (потом я уточнил, что это был аэросанный десант).

– Ну и как, – спросил я. – Участвовал ты в десанте?

– Нет, – ответил он.

– Почему?

– А нас выстроили и спросили: «Кто не может идти в десант?». – Я первый крикнул: – «Я!». Меня спросили: – «Почему?». «Нога стерта», – ответил я. Остальных спрашивать не стали и отправили на операцию, а я остался сторожить склад.

– У тебя правда была нога стерта? – спросил я.

– Нет, – ответил Сизов.

И отвечал он и рассказывал с легкостью необыкновенной, словно подобный поступок был проявлением солдатской смекалки и ничего предосудительного в том не было. Но, после того, как он меня и Шарковского, просто скажем, обманул при переброске каравана, я укрепился в мнении, что Сизов – филон, просто филон, даже не рационализатор. Беспокоит меня только одно – не проявилась бы только его недобросовестность в маршруте. Маршрут проверить можно, но трудно, а неверный маршрут может испортить всю карту или задать нам такую головоломную задачу, которую без проверочного дублирующего маршрута не решить. Опять же обуза, вместо помощи. Ну и «специалист» нам попался!

Я рискую свести весь свой дневник к описанию «похождений» Сизова, но обойти его молчанием тоже никак не могу. На ночлеге с ним произошел очередной эпизод. Взглянул Сизов на заезжий двор, где мы собрались ночевать и вдруг раскричался: – Это черт знает что! Инженеры, люди с высшим образованием спят на полу. Неужели нельзя было вымыть пол? Да я из своих личных денег бы заплатил 15—20 рублей. И рабочих заставляете спать в грязи…

Я никогда еще не видел Сизова таким неистовым. У него аж глаза побелели. Вымыть пол в заезжей было, конечно, не вредно, но часы показывали почти полночь, люди измотались трудной дорогой, перевьючкой, были заняты ужином и, конечно, ни о каком мытье полов в настоящий момент не могло быть и речи. Полы не просохли бы, если бы их даже и вымыли. Это чувство нереальности, полное отсутствие здравого смысла, как и во всех остальных поступках Сизова, всех развеселило и я постарался перевести разговор в шутку.

– Мы никого не заставляем, – сказал я. – Ставим вопрос на голосование: – Кто не хочет спать в заезжей?

Любителей идти за Сизовым на улицу не нашлось и он ушел один. Где он ночевал, не знаю.

21.06