Сердоликовая стоянка (из рассказов геолога)

– Что же было, упустить его?

– Мы теряем время.

Герасим промолчал, потом сказал, будто Нюкжин обращался вовсе не к нему:

– Андрей! Пойдем, поможешь принести.

Конечно, теперь надо разделать тушу, выбрать и принести мясо, принять меры к его сохранению. И как бы не хотелось продолжить маршрут, предстояло поставить лагерь.

Распаковали "трехсотку", достали топоры, ведра, рюкзаки, небольшой брезент, пустые мешки. Полешкин осмотрел все хозяйским взглядом, полез в кухонный ящик и достал брусок. Обнажив охотничий нож, что висел у него на поясе, он стал оттачивать лезвие. Вслед за ним то же самое проделал Андрей.

Полешкин попробовал остроту лезвия на ноготь и удовлетворенно сунул нож в ножны.

– Пошли? – спросил он Андрея.

– Я с вами, – сказал Нюкжин. Командирские замашки Герасима раздражали, хотя его хозяйской хватке следовало отдать должное.

– А мне можно? – спросила Светлана, и трудно было определить, что побуждало ее – интерес или нежелание остаться на косе вдвоем с Асей?

Но и Асю оставлять, тем более одну, не следовало. Нюкжин на мгновение задумался, но Ася сказала:

– Идите. Я пока чайник согрею.

– Я ненадолго, – пообещал Нюкжин. – Посмотрю и вернусь.

Они углубились в заросли. Тальник стоял непроницаемой стеной. Только звериная стежка пронизывала чащу. Полешкин шел первым, расчищая дорогу топором. Второй рукой он придерживал на плече карабин. За ним следовал Андрей с рюкзаком, заполненным мешками и брезентом. В руке он нес ведро, из которого торчала ручка второго топора, прижатого мешковиной. Светлана держалась за Андреем. Она шла налегке. Нюкжин замыкал шествие. На его долю груза тоже почти не осталось, так, полупустой рюкзак. И ружье.

Идти по тропке и то было сложно. Но вот, сохатый свернул с нее. Он ломился напрямую в самую гущу тальника. Поломанные ветки и кусты, шерсть на коре, пачкающая кровью листва. Зверь не выбирал дорогу, не таился. Только вглубь… вглубь… вглубь… И поскорее!

Но уйти далеко не хватило сил. Он слышал, как чудище приближалось к нему с треском и шорохом, повернулся рогами ему навстречу, но передние ноги подкосились сами собой. Он опустился на колени. Непонятная тяжесть запрокидывала на бок. А шум приближался, грозный, неумолимый, безжалостный… И вот они увидели друг друга.

– Он еще хрипел, – сказал Полешкин. – Пришлось добить.

Сохатый лежал безобразной, потерявшей пластичность тушей. Его голова зацепилась рогом за куст, отчего казалась приподнятой. Высунутый язык прикушен. Неподвижный глаз смотрел не мигая.

Полешкин сказал Андрею:

– Расчистим. А то не подойти.

Андрей достал второй топор и они стали вырубать кусты, вздымая тучи мошкары. Накомарники не спасали. Мошка лезла под сетку, забивалась в глаза, в нос, проникала в рукава и за воротник.

Нюкжин быстро соорудил три дымокура. Трудно поверить, но в дыму дышать стало легче.

Полешкин, тем временем, вскрыл сохатому брюхо и, подстелив брезент, вывалил на него внутренности. Отделил сердце, легкие, печень и положил в ведра. Остальное выбросил в кусты. Взглянул на Нюкжина, усмехнулся:

– Лисицы растащат.

С окровавленным ножом в окровавленной руке он выглядел живодером в дословном понимании этого термина – "дерет заживо"! Но действовал Полешкин сноровисто. Сделал надрез на задней ноге и сал обнажать ее, плавно и легко отделяя шкуру от мяса.

С передней ногой возился Андрей. У него нож уходил или глубоко в мякоть или, наоборот, рвал шкуру. И если у Герасима в крови были только нож и руки, то Андрей перепачкался с головы до ног.

"Как Зигфрид!" – подумал о нем Нюкжин, вспомнив легендарного Героя Германского эпоса, который искупался в крови дракона и стал неуязвимым для вражеских стрел. Но и у Зигфрида все-таки оказалось незащищенное пятнышко под лопаткой.

И без всякой видимой связи подумал о Светлане – вот оно, уязвимое место Андрея!

Нюкжин вспомнил, какой она предстала перед ним впервые. Миловидная, изящная, подчеркнуто обрисованная модным брючным костюмом. А сейчас?.. Мошка, похоже досаждала Светлане более чем кому-либо. Она забилась между дымокурами, согнулась, съежилась. Дым першил в горле, вызывая кашель. На окровавленную тушу сохатого она смотрела с брезгливым удивлением.

Светлана напомнила ему, что на реке у лодок осталась Ася.

– Я пойду, – сказал он и взялся за ведра.

Светлана встрепенулась.

– Я с Вами.

Тяжелые ведра оттягивали руки, ветки хлестали по лицу, цеплялись за накомарник – Нюкжин не мог их отвести. Он шел наклонив голову, словно тараня густую чащу. Не оборачиваясь он слышал, как следовала за ним Светлана. Она держалась за ним, как лодка на буксире, неотступно.

Ася сидела на берегу, пугливо вздрагивая при малейшем шорохе. Дымил костер, над ним коптился большой пятилитровый чайник.

Когда Нюкжин и Светлана вышли из кустов, Ася сразу заулыбалась, но сидевшее в ней беспокойство просилось наружу. Она выдала себя, сказав:

– Страшно… Как Вы там ходите, одни?

– Нюкжин поставил ведра на гальку и тоже улыбнулся:

Мы что… Вот Вы – смелая женщина! Променять городскую столовую на тайгу… Как Вы решились?

Сама не знаю, – сказала Ася. – Пришел Герасим Арсентьевич, стал уговаривать девчат – поедемте да поедемте. И заработок вдвое, и воздух чистый, и обслуживать всего пять человек. А девчонки в раздаточной молодые, лопушастые. Не успели вылупиться, уже румянятся, губы красят, волосы. Жизни не видели, а туда же… насмешничают… "Ася, тут тебя в экспедицию приглашают". И я вдруг подумала: "А что?.. Если возьмут?.." – И не жалеете?

– Нет, что Вы! Там хуже. Шеф ругается каждый день, нецензурно. Плохо готовим! А как приготовить хорошо, когда продукты не по норме? А здесь, конечно, непривычно и страшновато, зато все по людски.

Припадая на левую ногу, она подошла к ящику с кухонной посудой, достала таз и стала выкладывать в него мясо. Потом пошла мыть его – молодая одинокая женщина, приниженная только потому, что с первых дней своего незадачливого детства ходила переваливаясь с боку на бок, как утица.

"Люди бессердечны и жестоки не только к природе, но и к самим себе…" – подумал Нюкжин.

– Хотите чаю? – спросила Светлана. Она достала сахар, хлеб, кружки. – Здесь ветерок. Благодать!.. Как бы мошкара там наших не съела…

Нюкжин от чая отказался. Смутное чувство беспокойства не оставляло его. Нет, за Герасима и Андрея он уже не беспокоился. Тогда что?.. Задержка маршрута?..