Немой набат. 2018-2020 - читать онлайн бесплатно, автор Анатолий Салуцкий, ЛитПортал
bannerbanner
На страницу:
19 из 73
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Да-а, – сочувственно покачал головой Суховей. – Вопрос не мой, однако я дал слово вам помочь. Подскажите, Аркадий Михайлович, – чем? Чего вы от меня ждёте? – В своей шутливой манере, но явно с подтекстом сказал: – Что под жернов насыпят, то он и перемелет. Впрочем, в современном мире эта старая формула звучит иначе: каким софтом железо загрузят, в таком ключе программа и результат выдаст. – И тоже подчеркнул свою близость к Винтропу: – Как говорит наш с вами общий друг, кстати, великий реалист, у него на родине любят держаться такого принципа: надеяться на лучшее, готовиться к худшему и соглашаться на среднее.

Кстати, я его для себя как бы окрестил словом «SOS».

– SOS? Сигналом тревоги? – удивился Подлевский.

– Не-ет, Аркадий Михалыч. В нашей среде это слово расшифровывают иначе, по смыслу букв. В переводе на русский это значит «медленнее, старше, умнее».

– Надо взять на заметку, – улыбнулся Подлевский, а сам напряжённо думал, как вести себя с этим опытным человеком.

Именно вопрос, что просить у Суховея, был для него самым трудным, уже несколько недель он ломал над ним голову. Сопоставляя новую политическую ситуацию в стране с той мерой вседозволенности, какая допустима теперь лично для него, Аркадий всё более утверждался во мнении, что формат наступающей эпохи, неконцептуальной, чреватой идейным тупиком, позволяет действовать дерзко. Как в девяностые, вновь замелькал впереди призрак солженицынского «разграба», засветила заветная жизнь во весь размах рук. Богодуховы перестали для него быть Верой и Катериной Сергевной, превратившись в безымянных наследников умершего владельца квартиры, должника его отца. Он уже не задумывался о происхождении долга – какое это имеет значение? Долг был! И пусть теперь он тянет только на стоимость одной комнаты, это неважно. Но комната по праву должна принадлежать ему, за неё уплачено четверть века назад. А дальнейшее – дело техники. Не зря говорят, что стыд уходит вместе со снимаемой одеждой, а совесть испаряется с вожделениями стяжательства. В конце концов, незыблемый принцип Парето гласит: богатство всегда находится в руках немногих.

Подлевский уже давно раздумывал над атакующим вариантом – никаких адвокатов он, разумеется, не привлекал, всё выдумка. На самом деле он ставил на Горбоноса, за хорошие деньги тот займётся этим делом, взыграет ретивое, в девяностые перебивался подобным. «Вообще-то в этом вопросе мне никакой Суховей не нужен!» – думал Аркадий поначалу. Но анализируя ситуацию глубже, понял, что без прикрытия не обойтись. Богодуховы могут кинуться в полицию. И хотя с полицейской низовкой Подлевскому игра по карману, барсетка пухлая, жалобы лягут под сукно, однако та публика – на юбилее Катерины, – полезет и повыше. Тут-то и поможет Суховей.

Но тогда придётся выложить ему всё начистоту.

А следует ли быть полностью откровенным? Отступать поздно, надо идти до конца, но последний шаг всегда самый трудный. У Аркадия даже начали покалывать кончики пальцев. Он колебался, а сомневансы обычно склоняли его к осторожности. Раскрыться при первой встрече? Да, залогом служит Боб! Но Винтропу он изложил совсем другую версию, и в случае нестыковки… Нет, надо повременить, сойтись с Суховеем ближе. Понять, кто он – расФасовщик или расПасовщик? Исполнитель конкретных дел или мастер широких договорённостей? Но, так или иначе, к нему с обнимашками не полезешь.

– Чего я от вас жду? – задумчиво повторил вопрос Аркадий. – Ну, прежде всего, доброго совета. Боб рекомендовал вас как весьма опытного чиновника, знающего все ходы-выходы. Кроме того, речь может идти о содействии в решении какой-то части моих устроительных задач, этой утомительной мозгомойки, миль пардон. – Не выдержал и как бы мимоходом заметил: – Ну, скажем, взаимодействие с полицейскими чинами, обожающими совать нос в имущественные сделки.

– Аркадий Михайлович, я начинаю проникаться и даже – не удивляйтесь – увлекаться вашей проблемой. – Суховей по-прежнему был полон доброжелательности. – Но пока мне трудно прикинуть свою роль в её решении. Знаете, чиновное племя – особый подвид людей, мы не вправе совершать действия до уяснения сути дела. Нельзя! Как нельзя пить пиво после водки. Может быть, мы с вами возьмём тайм-аут на обдумывание? Как говорится, расчехлим мозги. Но затягивать повторную встречу не будем, как только вы созреете, сразу найду время, не такой уж я раб календаря, сиесту всегда устроим. Кстати, о полиции. Это ближе к моим профинтересам.

Подлевский внутренне вспыхнул и был готов продолжить разговор на важнейшую для него тему. Однако Суховей явно настроился на завершение встречи, и Аркадию оставалось лишь согласиться. Впрочем, по пути в Москву он пришёл к выводу, что Суховей, пожалуй, человек действительно весьма опытный. Он почувствовал в рассказе Аркадия криминальный привкус и не хотел говорить начистоту при первой встрече. Вдруг Подлевского осенило: он не хотел идти на глубину в служебном кабинете! Интересно, где он назначит второй раунд? Если не в кабинете, значит, всё о’кей! Он снова с теплотой подумал о Винтропе.

Выехав на своей «весте» из Красногорска в субботу утром, к полудню Валентин и Глаша свернули с трассы и припарковались у спрятанной в лесной чащобе гостиницы – четырёхэтажной, вполне современной. Номер заказали заранее, а потому в спешке побросав стрень-брень – скудные дорожные пожитки, наскоро перекусив в местном ресторанчике, снова заторопились к машине и минут через десять были у Ясной Поляны.

В музей, в домашние покои заходить не стали, бывали здесь так много раз, что наизусть знали проповеди местных экскурсоводов. Купив цветы, двинулись по главной аллее в глубину усадьбы к могиле Льва Николаевича, долго, молча стояли около пышного, словно огромная клумба, захоронения.

Для них это был давний ритуал. В переломные дни жизни, в минуты колебаний они ехали именно в Ясную Поляну, много часов гуляли по аллеям толстовского парка, обсуждая жгучие в тот период головоломки. Наверное, у каждого есть на земле особое место притяжения, реальных сновидений, где ему лучше думается, где ум просветляется, где отлетают сиюминутные частности и на передний план выходят глубины бытия. Для Суховеев – а Глаша уже двенадцать лет носила эту фамилию, ещё со времён минской разведшколы, – таким местом притяжения стала Ясная Поляна. Дух великого провидца, витавший над усадьбой, над вековой лесной чащей, как бы осенял их, рождая смелые думы, позволяя находить ответы на самые тонкие деликатные вопросы. Но что ещё важнее, – угадывать нераспознанные при обычном анализе опасности, а они, по образному мнению Валентина, могут таиться в самой обычной с виду придорожной пыли, которая, по народному присловью, небо не коптит.

В Ясной Поляне у них, словно в стране чудес, проявлялись особые способности по части смысловых исканий. Валентин в шутку называл себя тренированным охотничьим псом, чей незаурядный нюх помогал устойчиво идти по следу зверя. А Глаша отличалась верхним чутьём, которое среди охотничьей братии ценится выше низового нюха, позволяя издали «видеть» дичь. «Да-а, желтизна в хрустале породистее синевы», – говорил по этому поводу Валентин, искренне признавая Глашино превосходство в глубокомыслии.

Для него главным смыслом жизни были бесконечные и, увы, абстрактные поиски эльдорадо, где нужды государства можно было бы согласовать с народной психологией.

Она неуклонно держалась основного посыла философии – соизмеряй и сравнивай.

Эти различия позволяли им идеально дополнять друг друга. Особенно в Ясной Поляне, которая давала полный простор самовыражению. Святое русское место, космодром мысли, творчества и великого самостояния, открывал их души, как штопором, – говоря словами яснополянского гения муфусаиловых сроков жизни.

– Валя, сперва я тебя хочу выслушать, – сказала Глаша, когда улеглись привычные восторги от очередного общения с яснополянской духовной аурой. – Клара слишком быстро вызвала меня на очередной сеанс маникюрной магии: какие-то жутко модные наклейки появились. Я отказалась, и без того меняю ногти, как перчатки.

Но флакон с высохшим лаком она вернула. Что там?

– Видимо, этот Подлевский, считая, что у него непроницаемое прошлое, задумал серьёзную аферу. Бывший владелец квартиры Богодухов не умер, а выкинулся из окна. За какой-то долг его поставили на бабки – мы с тобой девяностые изучали, – и требовали расплатиться квартирой. Происхождение долга неизвестно. Дело закрыли за отсутствием улик, хотя были указания на попытки насильственного захвата квартиры. Подлевский, не подозревая о моих возможностях поднять старые дела, по сути, открытым текстом признал, что кашу четвертьвековой давности заварил его отец. Формально этот «достойный» в кавычках отпрыск качает гражданские права, но я убеждён, что сын вознамерился пойти отцовским путём.

Нехорошая квартира! Булгаков.

– И на кого наезд?

– Там живут вдова и незамужняя дочь в возрасте, как говорится, «божья невеста», умученная жизнью. Он угрозами намерен требовать у них одну комнату, чтобы зацепиться и потом вышвырнуть бедолаг на улицу. Дятлы с ТВ каждый вечер бубнят о таких историях.

– Отцовский промысел! – с негодованием фыркнула Глаша. – Мы обязаны сорвать аферу, предупредить.

Валентин нахмурился.

– Ты с ума сошла! Это совсем не в кассу. Войти в дело не на стороне Подлевского – на сто процентов раскрыться. Пойми, Глашка, я не знаком с богодуховским кругом, малейшее движение – и меня засекут. Винтропу плевать на Подлевского, ему надо, чтобы в любой ситуации я его прикрыл. Говорил же тебе: он обязательно расставит ловушки.

– Проклятье! Опять клинч между совестью и служебными надобностями! – Глаша остановилась, долго разглядывала гигантские ели, словно ища ответ среди их разлапистых крыльев.

Валентин попытался разрядить обстановку:

– У тебя такой вид, будто ты мучительно вспоминаешь, выключила утюг перед отъездом из дома или позабыла.

Но Глаша не желала отвлекаться от темы.

– Картина ясна: некий Богодухов принял мученическую смерть, чтобы сохранить родовое гнездо от посягательств Подлевского. И вот второй наезд. От кого? От сына всё того же Подлевского! Кто он такой?

– Через Клару я этот вопрос задал. Ничего интересного, фрилансер, трётся в деловых и биржевых кругах, подрабатывает решалой. Из протечек – грехи по неуплате налогов. Проходная фигура. Для Винтропа – служебная. Грохочет, как пустое ведро, брошенное на лестницу.

– И отдать приличных людей на растерзание этому аллигатору? Обречь на нецензурные мытарства? – Глаша не могла успокоиться. – Неужели нельзя сделать косвенное предупреждение?

– Нельзя, Глаша, нельзя. Мы с тобой отрабатываем важную задачу, очень близко подошли к Винтропу. Чувствую: у него на меня виды. Побочные манёвры у нас даже не будут рассматривать, я не вправе ставить такие вопросы, мы с тобой люди опогоненные. Моя задача – так отлайкать Подлевского, чтобы он пришёл в восторг.

– Ты вторично говоришь о прикрытии Подлевского.

– Похоже, этот наглец склоняется к авантюрному варианту. Но Богодуховы не в вакууме, у них друзья, близкие. Они будут защищаться. Вот Подлевскому и нужна моя помощь – выйти сухим из воды. Хочет ремнём безопасности пристегнуться, как в самолёте. А главное – ни в коем случае не публичить дело, не вляпаться в информационный навоз.

– Валя, ты же понимаешь, что лично он в афере участвовать не будет. Формально комнату запишут не на него.

– В этом сложность. Мне надо узнавать о развитии ситуации раньше самого Подлевского, чтобы сразу включиться в игру. На его стороне. Но как туда влезть?

– Я тебя слишком хорошо знаю. Ты на сто процентов уверен, что замысел Подлевского лопнет.

– Не будем об этом; чего загадывать? Па-асмотрим! Важнее вопрос, который меня тревожит. Видеокамеру установить, что ли? Шутка! Он сам обозначил, что ему понадобится полицейское прикрытие. Но, пожалуй, его прикрытие, – сделал акцент на слове «его», словно компьютерную клавишу капслок нажал, – мне нужнее, чем ему.

Суховей мысленно продолжал обдумывать узловой вопрос операции, и постепенно в голове сложился вывод, которым можно было поделиться с Глашей. Разъяснил:

– В общем, так. В любом варианте мне надо выходить на полицейское начальство районного звена. Самому, без нашей помощи.

Всё должно быть предельно чисто.

Но Глашу продолжало волновать чужое, дальнее горе, и она зашла на проблему с другого боку:

– Как ты думаешь, почему Подлевский, если ты его верно раскусил, так осмелел именно сейчас? Интуиция подсказывает, что на эту квартиру он запал давно. А к решительным действиям приступает только сейчас. С чего бы это?

– Вот оно, твоё верховое чутьё! Я пашу носом на земле, меня не интересует ничего, кроме конкретной проблемы. И, кажется, удалось нащупать след – через подполковника полиции. А ты вопрос ставишь по-крупному. Действительно, почему Подлевский именно сейчас и почему так явно, безбоязненно готовится к повторению криминального отцовского манёвра? Я над этим вопросом не задумывался, а ответ на него – ключ не только к делу Богодуховых, но и к отношениям с Винтропом, которые, могут увести нас с тобой далеко, в том числе территориально.

– Об этом и не думай! – резко повернулась Глаша. – На следующий год буду рожать. Исходите из этой данности. Возраст у предела.

Валентин нежно обнял её, но Глаша отстранилась.

– Нахал! Здесь же люди ходят, а мы не малолетки.

Впереди как раз обозначился переполненный тестостероном пунцоворожий качок, истый бодипозитив, горой нависавший над идущей рядом худенькой девушкой модельной внешности.

– «Нахал!» не значит «Прекратите!», – отшутился Валентин. – Дорогая, ты же знаешь, я об этом тоже мечтаю. Кстати, с Константин Васильевичем была договорённость: таллинская инсценировка, которую заранее ограничили по срокам, считалась в некоем смысле последней. После неё нас с тобой ждала пауза для решения семейных проблем. – Успокоил ещё крепче. – Да ведь так и получается: если с Подлевским разберусь удачно, Винтроп переведёт меня в Москву. А на новом месте минимум года три пахать. Вот тебе и пауза. Что завещал архимандрит Иоанн Крестьянкин?

У Бога всё бывает вовремя для тех, кто умеет ждать.

Глаша глубоко вздохнула.

– Вот жизнь! За решение своих проблем приходится расплачиваться чужой трагедией. Так под Луной устроено.

– Почему под Луной, а не под Солнцем?

– Да потому, что это невидимые миру слёзы. Несчастная у нас, Валь, профессия, знаем то, о чём лучше не знать, видим оборотную сторону жизни. Я от этого страдаю. Сегодня слабому лучше не жить.

Зная глубокие Глашкины миноры, Валентин вернул её к прежнему вопросу: почему Подлевский именно сейчас так осмелел? Она ответила не сразу. Предложила:

– Давай-ка снова к могиле Льва Николаевича сходим. Около него думается масштабно, промыслительно. Священноначалием не обласканный, он думы даровитых людей России на новые высоты поднимает, такие дали прозрения открывает, что в бинокли не увидишь, – только сердцем, интуицией можно узреть. Помнишь, ладью из его Записок? Гребцы-молодцы во всю силу на вёсла налегают, только сидят-то спиной по движению, куда ладья рвётся, не видят. Курс подсказывает тот, кто на корме, кто в лица гребцов вглядывается и вперёд глядит. А он увлёкся, сам за вёсла сел, ладья ещё быстрее полетела, в глазах гребцов горох и звёздочки. Но некому теперь понять, что летит ладья на рифы, на камни.

– Гений! – негромко сказал Суховей. – Нынешний день предвидел.

– Гений-то гений. Но не всё, что Толстым писано, – читано, лень в чащобу его языка лезть. А если читано, то не понято. Или понято совсем не так. Кстати, помнишь цитацию: «Внутри горы бездействует кумир»? Это Мандельштам, конечно, не про Толстого, о Ленине в Мавзолее. Но здесь, у могилы Льва Николаевича, с его бессмертными провидениями будущего, эти строки тоже на ум приходят. По-крупному он сегодня бездействует. Чтут, но не читают, не понимают. И именно те, для кого его творчество – кладезь государственной мудрости. Какова ладья, а! Толстой-то увековечен, а творчество его изувечено, заслонено испражнениями креаклов, интернетным сором, литературным холопством, гламурной хренью. Цирк лилипутов, мечтающих о новой европейской России – с вывозом сырья, но без культурного величия.

Они снова пришли к могиле великого яснополянца, долго стояли там в окружении могучего русского леса, вкушая духмяный запах трав, словно заряжаясь мысленной энергией, сгущённой в этом особом месте, где не угасает величья русского заря.

Наконец заговорила Глаша:

– Вот я чистопородная татарка. Ты же знаешь, иногда в мечети хожу, халяльным побаловаться непрочь, нацию свою уважаю. Но для меня, как для тебя, жизнь – это Россия, только Россией оба живём, это и для любви нашей основа прочная, всё вкупе и влюбе, строй души единый, чувства никогда не никнут. Такие великие символы, как Лев Толстой, Ясная Поляна, – я их воспринимаю своими, родными.

Но неожиданно, как часто с ней бывало, сменила тему, вернувшись к предыдущему разговору.

– Ты, Валя, задал вопрос: с чего это Подлевский вдруг осмелел, почему именно сейчас решил повторить криминальный манёвр папаши, который, по всему, в девяностые крупно ураганил, крысятничал, скорее всего, мошенничеством? Подлевского твоего я в глаза не видела, личного впечатления не имею, хотя полагаю его подлецом расподлейшим. Вообще этот тип с орнаментами новояза неинтересен, как говорится, не пёсий благотворитель с сорока парами штанов. Вот его жертвы – их жалко. Но их я тоже не знаю, это дело мимо меня плывёт, а нас, как ты помнишь, учили в чужие передряги нос не совать. Здесь я только связная. Сперва, правда, погорячилась – как людям помочь? – сунулась было в реальный поток жизни, а теперь мысли на другой круг ушли. Лев Николаевич помогает над фактами возвыситься, весь небосклон взглядом окинуть, всю историческую ситуацию умом охватить. Ведь и верно: отчего Подлевский так обнаглел? Что, торопит повторить аферу девяностых? И тут как раз важно, что я ни его не знаю, ни бедолаг из нехорошей квартиры. Поэтому мысли не о нём, не о них, а о днях наших бренных. В голове крутится: почему сейчас? Почему почти буквальный повтор? Почему так схожи нюансы? Как писал Леонардо: «Постигни причину!»

Глашей опять овладело раздумье:

– Нет, эта нехорошая квартира меня не щекочет, не в ней дело. Да ведь и Булгаков не жилищным вопросом увлекался, он выше глядел, до самых Истоков добрался. Вот это замах! И я сейчас дальше смотрю: замысел Подлевского – словно символ! А символ чего? Эта неразгаданность меня тревожит. Помнишь, во время пира мифологического на стене зажглись огненные слова «Мене, тэкел, фарес»? Никто предостережению не внял, и все погибли. Подлевский с нехорошей квартирой – тоже «Мене, тэкел, фарес». Как разгадать предупреждение?

– Твоя сила в логике, начинай по пунктам, – подбодрил Валентин.

– Не-ет, Валя, сегодня так не пойдёт, – грустно улыбнулась Глаша. – Хотя для разгону начать можно по пунктам. Первый: почему именно сейчас? Не до марта, не до выборов, а после? Кажется, какое отношение его афера имеет к выборам? Формально вроде никакого.

– Что означает «вроде»?

– А тут, дорогой мой, собака и зарыта. Что после выборов изменилось?

Валентин наморщил лоб, пожал плечами.

– Выборы прошли по плану. Ничего не изменилось.

– Стоп! В том-то и дело, что ничего. Ни-че-го! Все ждали перемен, чуть ли не кадровой революции, но основные фигуры на местах. Стабильность! Или застой, фальшивый ренессанс? А Подлевский парень мышлявый, крепко врос в прежнюю систему, он верняк перемен страшился. Но выяснилось, все кореша при деле, живут в свою задницу! Даже лёгкой контузии не получил. Вот он себя увереннее и почувствовал, на Винтропа основательнее облокотился. Всё можно!

– Та-ак. Что дальше?

– А дальше, Валя, логический тупик. Потому что мысли утекают от Подлевского. Говорю же: не в нём дело. Он заставляет о другом думать. – Вдруг зажглась, перешла на скороговорку: – Смотри, перед выборами Путин на голубом глазу твердил: теперь главное – внутренние проблемы. Но пресс-секретарём оставил международника! Сделай его послом, замминистра, кем угодно, ясно же, Песков во внутренних проблемах – нуль! Президент меняет главный вектор, значит, голос, который доносит народу, миру его мнение, должен стать другим, нужен человек, владеющий новой тематикой. Если этого не случилось, одно из двух: либо обман – крутого приоритета внутренних дел не будет, либо президент не свободен, подмят окружением. Ну, мне Песков, как говорится, на зуб попался, таких примеров невпроворот.

После паузы продолжила:

– И тут мысля моя берёт новый разгон. Говоришь, ничего не изменилось. Но так не бывает, ничего не меняться не может. Жизнь всегда движется вперёд – должна двигаться! И если сие не происходит, её неизбежно сносит назад. А куда назад? Здесь-то Подлевский очень в подмогу. В девяностые! Об этом уж в очередях поговаривают, я же по магазинам хожу, с людьми общаюсь, в транспорте. Даже многописец Быков завыл, что атмосфера жизни тревожнее, чем в 90-х. Да что разговоры! Много сору накопилось в государстве, уборка нужна. Народ чувствует, что пришло время дать оценку временам Ельцина, а вместо этого ельцинский клан, Семья публично набирает силу. В Кремле советниками обосновались, в Москве ещё один шикарный Ельцин-центр громоздят. Девяностыми отовсюду веет, в воздусях запахи витают. Тень Ельцина, словно солнечное затмение, на страну наползает. Опять всё можно! Днём с огнём не сыщешь высокого чиновника, у которого дети без западного гражданства. В Кремле австрийские подданные сидят. Сыновья высших сановников за границей вступают друг с другом в однополые браки – мадам, бриться! Россию эти люди ненавидят глухо, исподтишка, она им мешает. Живут по принципу: после нас хоть опять Ельцин. В соцсетях по этому поводу хайп чудовищный – и никакого эффекта! В ответ сплошная развлекуха, бренчат хиточки с хохоточками и присвистом, отовсюду фэйкомёты торчат, балагурное юродство, в одичании тягаются, кунштюки ловкие предъявляют. В девяностые при ваучеризаторе Чубайсе американцы распоясались в России, как при Бироне. А сегодня Винтропы опять в чести. Наглый вызов национальному чувству, нравственной дряблости добиваются. Зато соловьи нового времени на семь колен щёлкают, воспевая обещанный прорыв. А ведь ныне каждый понимает: если должно стать лучше, значит, должно быть по-иному.

Валентин хорошо знал Глашу, чувствовал, что этот набор – нечто вроде гарнира, её мысль прорывается выше. Сейчас она зарядит главный калибр.

– Но ты же, Валька, не можешь не понимать, что на Западе этот новый – после духоподъёмного Крыма и всенародного ликования, – стиль прекрасно просчитывают. В девяностые американцы дали маху, не дожали Россию – сама догниёт. А сейчас-то шанс упустить не хотят. Винтропы, агенты влияния на разных этажах государственного управления, в духовной индустрии захватывают власть, люборусов с вольтерянцами стравливают, ждут, когда снова наступят в стране тёмные годы идейных блужданий. Мне порой страшное мыслепреступление темяшется: а мы-то с тобой на кого работаем? Мы в чистом виде слуги народа! Слишком размашисты стали шатания между твёрдой властью и неограниченной свободой. Ладья Льва Николаевича, по недосмотру плывущая на рифы, из головы нейдёт. А ещё, ещё… – Вдруг встрепенулась. – Помнишь, в Россию Обама приезжал? Как его тогдашний премьер Путин встретил? Это же потрясающий спектакль был, Обама аж очумел. Владимир Владимирович принял его на веранде, с русским самоваром, который раздувал сапогом – сапогом! – мужик в красной косоворотке. Тысячей слов не выскажешь, что Путин в истинно русском царском стиле предъявил американцу. Но способен ли на подобный сильный политический шаг полированный западными манерами президент? В 2013-м он Валдайскую речь о России сказал, а в 2018-м заговорил о «Дремучем охранительстве». Дураков же нет, эту «дремучесть» ему неспроста подсунули. И сравни послекрымские настроения народа с нынешними: был взлёт духа, теперь – депрессуха. Историческая мигрень одолела.

– Тут ты перебираешь, – остановил Валентин. – Если встать на твою точку зрения, народ опасается предательства государственной элиты, которая припарковала за рубежом свои богатства, в любой момент может туда рвануть – на чемоданах сидит! – мечтает сдаться на любых условиях, а в качестве заслуг перед Западом системно тормозит развитие русской экономики. Предположим – так! Но ты же не можешь отрицать, что есть человек на вершине государства, которого никогда не примут на Западе.

– Во-первых, никогда не говори никогда. Во-вторых, мы же с тобой не тёртые ашкеназские спорщики, с полуслова друг друга понимаем. Загадка здесь действительно неразрешимая, для меня, во всяком случае. Но вопрос о главной плите нации – для иного разговора, других размышлений. А мне-то после твоих слов главное приоткрылось. Квартира, гнусный Подлевский, нагло, с жаром, пылко́м на неё претендующий, – это образы России и Запада. Снова, как в девяностые, пошла атака на Россию, а курс – разрушение государства. Опять изнутри! Why not? Вот, Валя, что меня растревожило в твоём Подлевском, вот смысл нового «Мене, тэкел, фарес». Как писал Ильин, заразить нас хотят «духовной чумой», чтобы не допустить русского успеха, чтобы погрязли мы в серенькой суете выживания. Вот в чём опасность новых времён. Перекрестись, чтоб сбереглась Россия. А я всемогущего Аллаха молить буду, чтоб политику не разменяли на аппаратные интриги.

На страницу:
19 из 73