Харбинский круг

– Так, так. Ну, что ж? Это означает, что наш план вступает в активную фазу. Держи меня в курсе дела. Определитесь в сроках. Я же займусь подготовкой «тарханской грамоты» для перехода границы и всего остального. («Тарханская грамота» давала ее обладателю огромную власть и предусматривала его ответственность только перед Московским Государем. Прим. авт.). Хозяин квартиры замолчал, покосился на графинчик и вопросительно глянул на гостя. Тот отрицательно покачал головой, бросил последний взгляд на картину и сказал: – Мне, пожалуй, пора, – встал с кресла, направился в коридор, поднял с пола тулуп, влез в него, надел шапку, прощально поднял руку, прислушался, осторожно и бесшумно открыл дверь и покинул квартиру. Хозяин подошел к приоткрытой двери, тоже прислушался и мягко и беззвучно закрыл ее. Вернулся в комнату, сел в кресло и закурил. Теперь его лицо выражало усталость и разочарование. Сизые кольца поплыли к потолку. Мужчина прикрыл глаза и задумался: «Столько времени потрачено, столько усилий. И все впустую, все напрасно. Остается только надежда на удачу». Он, начальник Спецотдела ОГПУ Глеб Бокий, получил мощный и совершенно неожиданный удар, поставивший крест на его тайных планах. А дело было так. Вчера около полудня к нему в кабинет на Малой Лубянке вдруг самолично пожаловал Менжинский, прикрыл за собой дверь, жестом подозвал к себе и без предисловий тихо, но внятно и с расстановкой сказал: – Надо максимально ускорить отправку ваших двоих ребят транзитом через Харбин в Тибет. Через Харбин, вы поняли? Об исполнении доложите. – Повернулся, хрустнул суставом больной ноги и ушел. Выглядело внешне так, как будто все было согласовано, решено и подготовлено заранее, и оставалось только определиться в сроках. Менжинский не снизошел даже до того, чтобы насладиться достигнутым эффектом и так и оставил Бокия у двери кабинета в нелепой позе и с застывшим в глазах вопросом: «Как? Как ты узнал об этих двоих? И зачем, зачем отправлять их именно через Харбин»?

Теперь на последний вопрос он мог дать ответ. Информация, поступившая в Центр от агента из окружения Кутепова, ответ Центра парижскому агенту и задание резиденту в Харбине – все это прошло через шифровальщиков его Спецотдела, то есть через его руки. Сопоставив одно с другим, он пришел к выводу, что его ребята, втемную, ни о чём не догадываясь, должны стать для Кутепова и белоэмигрантской контрразведки в Харбине приманкой, а для резидента советской разведки в Харбине прикрытием и одновременно испытательным материалом для проверки надежности какой-то оперативной схемы.

Итак, ответ на второй вопрос имелся, первый же оставался открытым и требовал ответа.

И, как это частенько бывает в жизни, рядом с большим минусом всегда вдруг обнаруживается пусть маленький, но плюс. Отпала необходимость ломать комедию, изворачиваться и хитрить по поводу «тарханской грамоты» для перехода Соколовым и Крюковым границы, валять дурака перед собственными подчиненными из третьего отделения, «липачами» как их называют, легендируя изготовление разрешительных документов для пребывания пары в советской дальневосточной погранзоне.

Глава УII. Харбин – Москва. Мизансцены.

Было около полудня. В окно ворвалось ярчайшее зимнее солнце, обрушив поток света на левую часть лица Николаева, заставляя его щуриться и гримасничать. Если бы не морозный рисунок на оконном стекле, можно было бы подумать, что и там, за окном, от этого солнца тепло и уютно, как здесь в кабинете.

Сегодня Николаев получил из Парижа документ, подписанный размашистой кутеповской подписью, с изложением полученной в Германии информации.

В резюмирующей части Кутепов настоятельно просил, даже, скорее, требовал мобилизовать все имеющиеся силы на поиск фактического материала и о сотрудничестве нацистской партии с Советами, и по выявлению экспедиций, и, как было сказано в документе, – «негласному сопровождению с конечной целью заполучения результатов экспедиционных работ в районах Тибета и Гималаев». – «Вот это задача»! – подумал Николаев, – и стал читать далее: «понимая трудность организации этой работы в столь обширном регионе любые дополнительные данные, имеющие отношение к подготовке экспедиций, будут незамедлительно вам предоставлены».

Николаев пригласил Лагина и, когда тот вошел в кабинет, попросил его присесть, ознакомиться с документом и высказать свои соображения. Лагин закончил чтение, оторвал взгляд от текста и посмотрел на Николаева. Тот невольно усмехнулся, подумав: «Неужели и у меня было такое же выражение лица?» Возвратив документ, Лагин произнес: – Конечно, все это выглядит довольно странно, но должен доложить, что идея поисков тибетских знаний не нова.

– Поясните, что вы имеете в виду?

– Вы знаете, – я служил в контрразведке армии Романа Федоровича Унгерна барона фон Штернберга. При нем состоял молодой тибетец по имени Дамдин. Личность совершенно неординарная. Он в равной степени свободно владел русским, монгольским, китайским и, разумеется, тибетским языками. Унгерн – сухой, педантичный и жестокий человек, души в нем не чаял. Присвоил ему звание штабс-ротмистра и держал при себе и в качестве офицера по особым поручениям, и адъютанта, и переводчика, и министра иностранных дел Срединной Империи, созданием которой болел и бредил в то время властолюбивый тевтон.

– Да, да, я слышал об этом. Я был знаком с бароном и его геополитическими идеями. Хорошо. Продолжайте.

– Да. Дамдин как-то привел к барону тибетского монаха. Тот шел из Тибета в Даурию к местному ламе с поручением далай-ламы. Дамдин пояснил Унгерну, что этот человек имеет выдающиеся способности и может их тотчас продемонстрировать. Барон согласно кивнул, Дамдин что-то сказал монаху на родном языке, тот здесь же скинул с себя верхнюю одежду и обувь, разделся по пояс, вышел из дома и, скрестив ноги, сел на крыльце. Все это происходило на русской заимке в Северо-Восточной Монголии в январе 1920 года. Мороз стоял лютый. Через полчаса Дамдин и один из казаков охраны под руки внесли замерзшее тело в дом и посадили около гудящей от огня печки. Барон осмотрел тело и приказал принести водки. Налили, выпили за упокой души. По второй выпить не успели. Тело задвигалось, засучило штанину на босой ноге, открыло топочную дверцу печи и, к нашему изумлению, сунуло ногу в огонь. Мы все почувствовали запах горелого мяса. Несколько секунд, пока нога жарилась в печи, мне показались вечностью. Затем человек извлек ногу из топки, встал и, как ни в чем ни бывало, стал одеваться. Никаких видимых следов обморожения и ожогов мы не обнаружили. Тут уж пришлось выпить и по второй, и по третьей. Барон потом увел монаха и Дамдина и о чем-то долго говорил с ними с глазу на глаз. Через два месяца монах снова оказался в расположении наших частей. Он возвращался в Тибет. Никаких чудес больше не показывал и скоро тихо исчез. Вместе с ним исчез и Дамдин.

– Так, так, и что же дальше?

– Через полгода Дамдин вернулся. Но это был уже совсем не тот Дамдин. Этот был погружен в себя и отрешен от мира. Барону он заявил, что пришел к нему лишь потому, что обещал вернуться. И тут же заявил, что не будет более служить барону, поскольку должен служить одному лишь Богу. Барон вспылил, возмутился и хотел, было, расстрелять его, но, поразмыслив, успокоился, смягчился и отпустил бывшего ротмистра на все четыре стороны. Два года назад Дамдин объявился в Харбине. Он рассказал мне, что красные выгнали его из дацана в Агинской Бурятии, где все эти годы он служил Богу, а сам дацан разобрали на бревна. Он пытался воспрепятствовать этому, его избили и хотели расстрелять, но Бог спас, и ему удалось бежать. Красных он итак ненавидел, а после этого возненавидел люто и теперь считает, что его путь служения богу – это борьба с красными безбожниками.

– Чем он занимается сейчас?

– Служит в армейской контрразведке Хинганского корпуса атамана Семенова.

– Держите его в поле зрения, он может быть полезен нам

– Хорошо. Сергей Романович, позвольте спросить, так вы были знакомы с Унгерном?

– Да, я познакомился с ним при весьма щекотливых обстоятельствах, – Николаев чуть прищурился, напрягая память, – это было летом 1919 года. Мы захватили тогда Урал, взяли Пермь. Дорога на Москву была открыта. Казалось, последний рывок, последний удар и красное наваждение рухнет. Эйфория победы охватила всех. Но командующий Южным корпусом генерал Каппель Владимир Оскарович видел и другое. Плохое взаимодействие северной и южной группировки наших войск из-за удаленности командующего от театра военных действий, почти полное отсутствие координации на юге с армией Антона Ивановича Деникина. Как следствие – выйти к Царицыну и перерезать единственную на то время хлебную артерию большевиков не удалось. Красные оказали на юге отчаянное сопротивление, и все время усиливали там свою группировку. Каппель не мог оставить армию и потому отправил в Омск меня с устным донесением об обстановке, просьбой перенести ставку поближе к действующей армии и начать, наконец, личные переговоры с Деникиным и Юденичем о совместных действиях. А Унгерну и атаману Сибирского казачьего войска генералу Семенову я должен был передать письма с просьбой поддержать предложения Каппеля. Семенова в Омске не случилось, он был в Чите, а Унгерну я письмо передал. Барон прочитал письмо, и мы сразу направились в штаб. Адмирал Колчак принял меня, внимательно выслушал, докурил трубку и проронил: – Полковник, вы свободны. – И все. Следом к адмиралу зашел Унгерн. Вечерело. Идти мне было некуда, и я решил дождаться барона. Тот вышел через полчаса и был явно не в себе. Увидел меня, спросил где я остановился, получил ответ, что нигде, подумал и сказал: – Прошу принять приглашение. У меня апартаменты в «Империи». Места хватит. – За ужином говорили обо всем. Барон возвышенно и убежденно говорил о концепции создания на обломках Российской Империи Срединной Империи. С территорией от Индийского до Северного Ледовитого океана. От Уральских гор до Японских островов. Звучало это весьма увлекательно, фантазийно и смело.

Помню, барон страшно ругал императора Николая II за то, что тот по своей тупости ввязался в спровоцированную американскими евреями ненужную ни Империи, ни русскому народу войну с Германией. Барон возмущался, мол, каким нужно было быть идиотом, чтобы клюнуть на лживое обещание стран Антанты передать после войны России проливы Босфор и Дарданеллы. И каким нужно быть недалеким человеком, чтобы не понимать, что владение этими проливами в век дредноутов, подводных лодок и аэропланов не дает России ничего ни в военном, ни в экономическом отношении. Каким надо быть бездарем, чтобы так бесславно и бездарно положить на германском фронте сотни тысяч лучших голов, довести Империю до ручки и тем вызвать на историческую арену большевистских бестий. Каким нужно быть слабовольным, никчемным и трусливым человеком, чтобы в военное время отречься от Престола и бросить Империю на растерзание.

Право, говорил барон, лучше бы те сотни тысяч – разорванные в клочья снарядами, полегшие под пулеметами и сгнившие в провонявших смертью окопах – он, бездарь и сволочь, переселил как ему советовал Столыпин, в Сибирь. Барон тогда разложил прямо на полу карту Забайкалья и говорил, смотри, сколько земли, какая сеть рек. Какая красота! Река Ингода! Красивейшие ущелья! Прелесть! Климат, конечно, не простой. Но триста солнечных дней в году! И есть все! И железо, и свинец, и золото, и уголь, и лес. Людей мало! Что такое сто пятьдесят тысяч на такую территорию? Мелочь. – В тот вечер мы крепко выпили. Но мыслил барон трезво, и я запомнил слова, сказанные им с горечью и болью: «Влияние изощренной жидовско-большевистской пропаганды в армии растет, а авторитет Колчака как командующего стремительно падает. Сидит Колчак в Омске как Кощей и чахнет над златом. (в Омске в то время находилась большая часть золотого запаса Российской Империи. Прим. авт.). Американский представитель Будберг, мы с ним иногда общались, как-то верно заметил, что адмирал Колчак по жизни ребенок, а в политике и вовсе младенец. Это надо же? Отказаться от предложения Карла – Густава Маннергейма – регента Финляндии – предоставить в распоряжение генерала Юденича стотысячный корпус для похода на красный Петроград в обмен на обещание предоставить финнам независимость. На обещание!!! О, Боже, Боже! А от себя вот что скажу: – Ни черта адмирал не знает сухопутной армии и имеет весьма туманные понятия об организации военного управления и планирования. Мало этого – лампасами, словно юный корнет, запутался в юбке и шагу не может ступить. В сердце слепая страсть, в голове ядовитый дурман. Нашел время увлечься бабой. Штабной вагон превратил в салон кокотки. Остались от адмирала только член, кортик и кокарда. Да-а. Сядем мы на мель с таким адмиралом, сядем». – Николаев вздохнул: – Увы, пророческими оказались слова барона, поистине пророческими.

– И что же? – вклинился Лагин, – ваш доклад адмиралу не возымел никакого действия?

– Ну, почему же? Через месяц Колчак назначил Каппеля командующим фронтом. Но это была полумера. А дальше? А дальше запоздалое признание Деникиным и Юденичем Колчака Верховным Правителем России. Ирония судьбы. Адмирал к тому времени уже ничем не мог управлять. Остатки некогда полумиллионной армии под ударами красных покатились на восток. Впрочем, вы сами были свидетелем этого. Грустно. Но мы отвлеклись. Итак, ваши соображения по письму Кутепова?

– Соображения мои таковы, если позволите, – группу розыска и сопровождения надо подготовить. А вот направлять их в означенный район, пока мы не получим дополнительные данные об экспедиции или экспедициях бессмысленно. Это все равно, что искать иголку в стоге сена. У иголки, по крайней мере, есть реальные параметры. В нашем случае вообще ничего. По составу группы – нужен китаец, индиец или тибетец, а еще лучше и тот, и другой, и третий. Я займусь подбором людей. Кандидатуры наших соотечественников представлю в ближайшие дни. В отношении Дамдина я совершенно с вами согласен. Он может быть полезен. Но, вы знаете непростой нрав атамана Семенова. Он обретается сейчас в Японии, но без него никакие решения здесь не принимаются. Мне кажется, с ним стоит переговорить заранее.

– Да, я сделаю это, я свяжусь и переговорю с ним.

Николаев отпустил Лагина, отметив, что тему военно-исторического и историко-археологического сотрудничества нацистов с Советами тот вообще не затронул. Если потому, что это выглядит бредом, то, извините, что же тогда за всем этим видит Кутепов и его «Общевоинский союз»?

Этот день преподнес Николаеву еще один сюрприз. Некто Каеда, назвавшись частным лицом, просил уделить ему некоторое время для конфиденциальной беседы. Просьба была удовлетворена. Перед Николаевым предстал чуть выше среднего роста хорошо сложенный, спортивного вида японец, возраст которого определить было затруднительно. Вообще возраст мужчин азиатских национальностей определять довольно трудно. По достижении зрелого возраста, они как бы консервируются на долгие годы. Визитер заговорил первым:

– Здравствуйте, Сергей Романович, моя фамилия Каеда. Я неоднократно бывал в Харбине, но представлен вам не был и вот, пользуясь случаем, решил нанести визит. – Все это было произнесено на русском языке непринужденно, с легким, почти неуловимым акцентом. Удивленный и заинтригованный Николаев предложил гостю присесть и поинтересовался целью его визита.

– Я, – начал визитер, – не буду ходить, как у вас говорят, вокруг да около, а сразу возьму быка за рога. – Продемонстрировав, таким образом, знание русского фольклора, продолжил: – Итак, я служу Императору, я разведчик. И прибыл к вам с предложением.

– «Оригинальное вступление», – подумал Николаев и спросил:

– За предложениями разведчика обычно следует вербовка. Вы намерены вербовать меня?

– Конечно, – ответил японец, – но не вас персонально, а в целом организацию БРЭМ, а точнее ту ее часть, которую можно назвать информационно-исследовательской, выполняющую специфические функции, не подлежащие, так сказать, огласке. И не меняйтесь в лице, господин полковник, это деловой разговор. Речь пойдет о равноправном сотрудничестве.

– Хорошо, слушаю вас, продолжайте.

– Буду краток. Есть одна вещь, на которую мы смотрим с разных позиций, но видим одинаково. Это – Советская Россия. Это ваш враг. И наш враг. А враг моего врага – мой друг, не так ли? Это первое и главное. Второе. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что с недавних пор вас интересует район Тибета и Гималаев.

«Точно, совсем с недавних пор, не далее, как с сегодняшнего дня», – мысленно согласился Николаев, исподволь разглядывая занятного гостя.

– Так вот, – не дожидаясь ответа, продолжил Каеда, – и нас с недавнего времени интересует этот же район.

– Господин Каеда, поясните, пожалуйста, в части Тибета и Гималаев. Что же вас там может интересовать?

– Увы, то же самое, что и вас. Самостоятельные лингвистические, антропологические, историко-археологические изыскания, нас, как и вас, не интересуют. Все гораздо прозаичнее. Я говорю без каких-либо экивоков, прямо и откровенно: нас интересует – кто и что там намерен искать, и, если что-то будет найдено, то – что именно? В достижении этой цели вы и мы заинтересованы в одинаковой степени, как в одинаковой степени можем быть полезны друг другу, разумеется, сохраняя все это в тайне. Я предлагаю союз. Что вы на это скажете? Согласны? Если да, то, понятно, никаких договоров и протоколов мы подписывать не будем. Мне достаточно вашего слова офицера. Я, со своей стороны, готов дать такое же обязательство. Итак?

– Чем же вы можете быть полезны? – Николаев не испытывал колебаний поскольку имел все основания полагать, что в таком фантастическом предприятии – поисках на огромной территории кого-то, разыскивающего что-то – сильный партнер гораздо предпочтительнее сильного конкурента

– Людьми, деньгами, снаряжением. Да мало ли еще чем? – быстро ответил японец.

– Ну, что ж, я согласен.

– По рукам?

После рукопожатия Каеда заявил:

– Предлагаю определить исходные позиции. Я бы хотел, чтобы мы поняли друг друга в концептуальном, общеполитическом и общечеловеческом смысле. Прошу уделить некоторое время, здесь коротко не скажешь. – Последовал согласный кивок Николаева, и японец продолжил: – Мне кажется, это облегчит взаимопонимание, ведь лучший вариант в межличностных отношениях – это отсутствие недосказанного, недопонятого и уж, конечно, исключение всякой лукавости даже в мелочах. Как говорят русские – маленькая ложь порождает большое недоверие, а от недоверия до противостояния – один шаг. Вам, наверное, странно слышать подобные сентенции от разведчика, но, клянусь, все это я говорю по убеждению.

Немного расскажу о себе, тем более, что в ваших глазах так и застыл этот вопрос. О языке и образовании. Я историк и славист. Учиться в России мне, к сожалению, не довелось. После войны 1904 – 1905 годов отношения между нашими странами были более чем прохладными. Я обучался в Софийском университете. Кафедра русского языка и словесности была там очень приличной, поскольку патронировалась Российской Императорской Академией. А задолго до этого, можно сказать в нежном возрасте, у меня была возможность изучать русский разговорный язык. Тогда мы жили в Гонконге, в европейском квартале, точнее, в его русской части. Так что недостатка в языковой практике я не испытывал. На императорскую службу я поступил в 1917 году, когда у вас на родине произошел октябрьский переворот, который теперь так пышно величают Великой Революцией. До этого я и не думал, что стану государственным служащим. Должен сказать, что мотивация моего поступления на императорскую службу тождественна вашей мотивации. Поясню. Вы потеряли все: Родину, дом, образ жизни, перспективу, друзей. Словом, все то, что наполняет жизнь и, может быть, и составляет ее смысл. И теперь выброшенный из своего дома полковник Николаев борется с теми, кто сотворил это. Мне это понятно. Теперь и вы поймите – ваши враги это и мои враги по той простой причине, что мне вовсе не хочется повторить вашу судьбу. Из интереса, да и по долгу службы, я изучаю теорию коммунизма. Не буду говорить долго и нудно, а скажу просто. Всё у советских коммунистов сводится вот к чему: выжить, насадив у себя дома коммунистические догмы, и затем распространить эти догмы на весь Мир. Это именуется победой Мировой Революции. Так что первая часть задачи ими решена – выжили, на очереди следующий пункт программы. А ведь наши страны – ближайшие соседи. И я не могу утверждать, что у нас в Японии не приемлют идей этой новой России, вовсе не могу. В общем, если говорить языком наших оппонентов, у нас с вами налицо полная идейная общность, а идея, овладевая массами, ведь мы тоже масса, становится материальной силой. И здесь с коммунистами невозможно не согласиться.

В свое время относительно первой задачи коммунистов, то есть – выжить, – я питал некоторые иллюзии. Нет, не имелось в виду их возможное военное поражение в Гражданской войне. Уже после нее. Основа иллюзий – знание того, кем являются в большинстве своем творцы революции, профессиональные революционеры. Да, да, я говорю именно об этом, в большинстве своем, это евреи. На чем строились иллюзии? Я рассуждал как историк и, чтобы вы поняли мою логику, обращусь к истории. Начнем с иудейского царя Саула. У него был любимец – Давид. Когда Давид победил гиганта филистимлянина Голиафа, раскроив ему череп лихо запущенным из пращи камнем, Саул сделал его военачальником. Затем почему-то приревновал, стал завидовать славе Давида, да так, что задумал его убить. Давиду повезло: его предупредили о царской затее и он успел скрыться. И где же он скрылся? У врагов – у филистимлян, у родственников убитого им Голиафа! Скрылся и все? Нет! Он перешел на службу к филистимлянам. (Филистея – древняя Палестина. Прим. авт.). И служил им верой и правдой, безжалостно уничтожая всех, кого прикажут, и, в том числе, сынов народа своего. Вот так история! Но это ему не помешало! После смерти Саула Давид стал царем. Товарищ Ленин в своих многотрудных писаниях в таких случаях выражал собственные эмоции кратким латинским – SIC! Так! Царствование Давида и его сына – Соломона – было временем расцвета Иудеи. Однако недолго счастье длилось. После смерти Соломона на престоле воцарился его сын Ровоам со своей простой философией: «Если отец мой – Соломон – наложил на вас (народ иудейский) иго, то я увеличу его; если он наказывал вас бичами, то я буду наказывать вас скорпионами (бич с нанизанными на него металлическими шестигранниками)». Вот такой у Соломона был сынок – экстремал. Кому такое может понравиться? Естественно, возникло недовольство, потом возмущение, затем восстание и, в конце концов, раскол. Из двенадцати колен (родов) израилевых под властью Ровоама осталось два: иудино и вениаминово. Они назвали свое царство Иудейским со столицей в Иерусалиме. Отколовшиеся десять колен образовали государство Израиль. Столицей его стал город Самария. А после этого и пошло, и поехало. Два государства, населенные одним народом, говорящие на одном языке, имеющие один уклад жизни, один Ковчег Завета и один Закон Моисея стали с завидным упорством истреблять друг друга в непрерывных войнах. Длилась эта иудейская бойня почти четверть тысячелетия. Естественно, после такого затянувшегося кровопускания оба государства ослабли и поочередно стали добычей иностранных пришельцев. Хетты, ассирийцы, вавилоняне, парфяне, сирийцы. Прошли века. Наконец, династии Хасмонеев удалось сплотить народ и поднять на борьбу за независимость. Сто с лишним лет непрерывной войны и вот она – победа, вот она – независимость! Но власть! Кому достанется власть? Родные братья хасмонейской династии Гиркан и Аристовул не смогли поделить ее и столкнулись лбами. Но обессиленный народ не хотел проливать кровь ни за того, ни за другого. Что же делать? На ту беду братьев одновременно посетила одна и та же пагубная мысль: убрать с дороги соперника руками Рима, руками Гнея Помпея, который в то время стоял с легионами в Антиохии и с изумлением наблюдал за тем, как сначала один брат, потом другой пытаются загрести жар его руками. Опасно играть с Римом! Чем это закончилось известно. Иудея стала частью Римского мира, ставленником римской власти стал даже не иудей, а араб-идумеянин Ирод, который озаботился и с великим арабским тщанием под корень изничтожил династию Хасмонеев. Не пожалел даже жену и собственных сыновей! Вот так. И во все времена: от Соломона до Хасмонеев и после, – появлялись пророки. На них снисходило откровение Господне, все ожидали Мессию. И вот пришел Иисус, пришел, утверждается, точно так, как описано в древних пророчествах. И придя, в своей знаменитой Нагорной проповеди прямо сказал: «Не думайте, что я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел я, но исполнить». Имелся в виду Закон Моисея. Казалось бы, все хорошо. Но – нет. Проповеди Иисуса очень и очень не понравились иудейским иерархам. Почему не понравились – это отдельная и очень серьезная тема. Касаться ее не будем. Заметим только, что тему эту старательно обходят все четыре Канонические Евангелия, скромно замалчивают и Католическая и Православная Церкви, и даже состоящие с ними в контрах многочисленные сектантские течения. (См. роман «Параллель: операция «Вирус» и дело Понтия Пилата. А. Самсонов.) Так вот – Иисуса стали травить, «стали искать погибели его». Какое-то время ему удавалось избегать многочисленных ловушек. Но, когда в небольшой на то время группе учеников Иисуса появился предатель – Иуда – все было кончено.

К чему я это вам рассказываю? Иллюзии, да иллюзии! Я надеялся, что в силу этих исторических тенденций, о чем я сейчас упомянул, в когорте победивших в России революционеров начнутся внутренние процессы брожения, которые со временем и взорвут эту компанию. Однако этого не произошло. И даже конфликт, причем конфликт серьезный и застарелый между Сталиным и Троцким, которого Ленин называл «Иудушкой», и тот не привел ни к чему. Троцкого удалили с политической сцены в далекую Алма-Ату, а затем и вовсе выгнали из страны. И, знаете, я сделал для себя печальный вывод. Этот человек – Сталин – на голову выше своего хитроумного окружения, он все время в движении, движении совершенствования, он успевает всё, и он может всё. По крайней мере, своими соратниками он уже манипулирует. Ему – товарищу Сталину – в отношениях с его «гирканами» и «аристовулами» удалось поставить себя на место Гнея Помпея. Вот так! Если вам будет интересно, я как-нибудь расскажу каким образом, прежде чем отправить Троцкого в ссылку в Алма-Ату, Сталин продемонстрировал свои блестящие способности, уничтожив его теоретически, идейно. Троцкого! Теоретика и трибуна большевизма!

– Господин Каеда, скажите, вы антисемит?

– Упаси бог, нет, я историк. Правда, теперь это всего лишь увлечение. А когда-то, по молодости, это было смыслом жизни и настолько захватило меня, что, представляете, я даже изучал латынь. Да. Но мы отвлеклись, вернемся к нашим баранам. Итак, наше сотрудничество. Я вам скажу откровенно, полковник, мне не очень по душе и как-то настораживает сама постановка задачи и будущее поле совместной деятельности. Имеется в виду тибетско – гималайская тема. И дело не в сложности, не в моральном и не в профессиональном аспекте. Нет. Я офицер, я на службе и должен выполнять приказ. Но что-то интуитивно, подсознательно, беспокоит меня. Скажите, вы не чувствуете что-либо подобное?