Оренбургский платок

16

Всяк своего счастья кузнец.

Не всхотелось в малограмотных киснуть. Навалились мы в Ташкенте учиться.

Миша у меня уже в горбатые стахановцы выполз. Там вламывал, «как огнём жёг».

Я вязала и смотрела дома за детишками. А вечерами – школа.

Занимались мы не стыдно сказать.

За год по два пробегали класса на стахановских курсах.

Про нас даже печатали!

Бюллетень «За грамотность» – было это в тридцать шестом – дал в отдельности наши рассказы и портреты.

А мой портрет так во всю вторую страницу обложки!

Смотрю я на себя. Не узнаю.

Передо мной на столе глобус. Одна рука на раскрытой книжке. Другой подпёрла щёку. Читаю…

Такая я вся молодая да складная…

Подпись учинили – буквищи в аршин:

«АННА БЛИНОВА, УЧЕНИЦА-ДОМОХОЗЯЙКА, ЖЕНА СТАХАНОВЦА 3-ГО СТРОЙУЧАСТКА, ОКОНЧИЛА ШКОЛУ ВЗРОСЛЫХ НА ОТЛИЧНО, ГОТОВИТСЯ К ПОСТУПЛЕНИЮ В ТЕХНИКУМ».

Листочки жёлтые. Будто переболели тяжело как…

Переворачиваю тихонько. Боюсь не рассыпать бы…

Вот моя статеечка «О картине “Юность Максима”».

Была я вся наружу. Писала безо всяких затей. Проще простого. Как говорю, так и пишу.

Ну, что я написала, то куда-то умахнули.

А под мою фамилию подвели слова, какие им надобны. Разве нас спрашивали? Что мы за букашки, чтобушко нас спрашивать?

Зато я спросила, зачем они так сделали. И мне ответили:

«Т а к н а д о».

И в бюллетене т а к меня выбелили, т а к выправили мой слог – без наркоза не станешь читать:

«Недавно я посмотрела эту замечательную картину. Который день она у меня не выходит из головы! Вот, товарищи, как завоёвывали старые большевики свободу для нас! Что за картина, как зажгла моё сердце! Нам, товарищи, так же надо стоять горой за нашу Родину, за нашу завоёванную свободу. Мы живём не так, как жил Максим до революции; мы живём в свободной стране и должны помнить, что за пределами нашей Родины фашистские банды каждый день готовятся напасть на нас, как напали они на республиканскую Испанию.

Мы все должны крепить оборону Отчизны. Я, ученица школы малограмотных, готовлюсь к сдаче норм ГТО и вызываю мужа последовать моему примеру».

Ух и боевая была я молодайка!

Куда ж он денется, последовал. Сдавали напару.

Столькое вспоминается…

А ведь никакоечкой заметушки я и не гадала попервах сама писать. Силодёром принудили. Дело до мелкой даже войнишки доскреблось.

Поджигают:

– Не хочешь писать, значит, ты несознательная. А какому передовику-стахановцу нужна несознательная жена? Ни-ка-ко-му! Не напишешь, лишим мужа почётного звания стахановца.

Докладаю Мише эту бредовину.

Недослухал – пихает почётное то званье в карман и по насяйникам-буграм[113 - Н а с я й н и к – начальник.]. Шлёп той бумаженцией по столу. Смеляком рассудил голь по заднице да вдоль:[114 - Р а с с у д и л г о л ь п о з а д н и ц е д а в д о л ь – высказал что-то некстати.]

– Забирайте своё почётное. Я свою «несознательну» жону не сменяю на вашу распочётную да рассознательную бумажку. Отруливаю от вас. Терпужишь как сто китайцев! А они… Никакой уважухи… Да через дорогу меня с руками оторвут!

А его тут же схватили в работу. От стола не успел отлипнуть. Цо-оп только что не за шиворот:

– Ёшкин кот! И ты несознательный? С перехмуру[115 - П е р е х м у р – перепой.], что ли? Наш стахановец да несознательный? Звание стахановца тебе пустой звук? В ударном темпе станешь у нас сознательный! Ахнуть не успеешь… Через минуту у нас дозреешь! И лично тоже напишешь статью про весёлую свою и счастливую советскую жизнь!

– Лише осталось разбежаться!

– Так вот и разбегайся. И кончай митрофанить, умнявый! Ты со своей прямотой далече не ускачешь… Прям же, как разрез на заднице… Смалчивал бы хоть по временам… Если ты заточил себя под злость к нам, так и мы не кинемся затачивать себя под восторг к тебе. Ведь же как слепых котят повыкинем обоих из вечерней школы! Такую тебе, солнценосец ты наш, статьяру в трудовую врисуем, что тебя не только через дорогу – в золотари нигде не прикопаешься. Иль штрафом раздавим! – нагрозил начальничий зам, тоскливый тараканий подпёрдыш. – Ну на хрена французу чум? Ввек не отработаешь! Лучше не фони!

Михаил мой до предельности размахнул в изумленье рот. Хотел матерком пустить на все буквы. А сказать ничего не может. Так и стоит молчаком.

А подпёрдыш с эдаким вывертом в насмешке стелет-долбит своё:

– Да, утюжок, кимоно-то херовато… И на какую тему дорогое молчание в массах?

– Дак жить на что? – в подломе выронил опаску Михаил. – Детишков на что питать? Детишки ж ведь не трава…

– И мы, паньмаш, про то же… Думай. Включай мозги! – И пододвигает отряхало, этот хорь в яме[116 - Х о р ь в я м е – начальник в кабинете.], пустой грязно-серый листок. – И чем быстрей начнёшь царапать, тем лучше. Видит Бог и ты тоже, время пашет пока на тебя, мозгач. Минута на отходе… По-хорошему давай приступай к этому процессу!

Так мы с Мишей сходили в «писательки»…

…Множенькое воспоминается…

Через две странички карточка Миши моего. Статеюшка «Безрадостное детство».

Это мне он Миша.

А в журнальчике напечатано всё тако строго:

«М. Блинов, штукатур-стахановец 3-го стройучастка».