Черчилль. Полная биография. «Я легко довольствуюсь самым лучшим»

Последние годы прошлого века были временами становления Черчилля как личности. Никто не мог усомниться в его личном мужестве, которое он проявил на Кубе, на северо-восточной границе Индии во время боев в Южной Африке. Речь идет не только о бесстрашии перед пулями. Будучи младшим офицером в Судане в 1898 году он обрушился в прессе на всемогущего героя дня, завоевателя Судана генерала Китченера за “безжалостное убийство раненых” и за разрушение местных святынь.

Читатели “Морнинг пост” получили живой отчет свидетеля и участника. Кампания на Ниле которая стоила Китченеру 500 убитых, в то время как дервиши потеряли 10 тысяч убитыми. Репортажи Черчилля легли в основу новой книги “Война на реке” ( ни более, ни менее – 950 страниц текста ). Друзья писали, что это “без сомнения, лучшая книга на подобную тему”. Либеральная “Манчестер гардиан” отметила “рыцарственное отношение автора к противнику”. Но “Таймс” отметила прежде всего , “беспардонное самоутверждение”.

* * *

Поэт и критик Вилфрид Блант относительно грядущего столетия сказал только одно – “оно увидит упадок Британской империи. Другие, возможно худшие империи займут ее место”. Для ослабления нежелательных процессов требовалась решимость, национальная воля. Редьярд Киплинг в знаменитой поэме, потрясшей англичан, призвал сохранить главную предпосылку этой воли – историческую память страны:

“Пусть всемогущий Бог с страной всегда пребудет,
Пока мы помним все – пока мы не забудем. “

Это благородное чувство пиетета по отношению к судьбе было характерно не для всех. Витали и более низменные чувства. Джингоизм подтачивал дух нации. Издатель “Дейли мейл” писал, что его читатели жаждут “крупной порции ненависти”. Объектом этой ненависти в самом конце века неожиданно стали потомки голландских переселенцев в Южной Африке – буры. У буров в октябре 1899 года было лишь 50 тысяч вооруженного ополчения – вдвое меньше, чем британских солдат, присланных для закрепления контроля над Южной Африкой, но они были готовы к партизанской борьбе.

Немедленно после объявления войны с бурами Уинстон Черчилль направился в Южную Африку в качестве военного корреспондента газеты “Морнинг пост”. То была, возможно, последняя “война джентльменов”, когда отправляющимся на фронт офицерам разрешали брать с собой собственную еду, выпивку, своих лошадей, неограниченный объем одежды, любимое стрелковое оружие, старых слуг и возничих. Известная лондонская фирма “Фортном и Мейсон” готовили специальные джентльменские наборы.

Корреспондент “Манчестер гардиан” описал коллегу, которого успел изучить за период долгого плавания на юг африканского континента: “Стройный, слегка рыжеватые волосы, бледный, живой, часто бродит по палубе задрав нос – именно так Браунинг изобразил Наполеона; иногда погружается в размышления, складывает руки на груди и снова их убирает – не нервно, а словно помогая себе развязать очередной умственный узел”.

Прибыв на фронт, Черчилль сразу же попал в переделку – бронепоезд англичан нарвался на засаду буров и военный журналист попал в плен. Сидение в лагере военнопленных было невыносимым. Согласно немедленно рожденному плану побега следовало отвлечь часовых и перемахнуть через стену школы. Выполняя этот план Черчилль в течение часа ждал за внешней стороной соратников. Напрасно. Оставалось идти вперед одному. У него был шоколад и 75 фунтов, но он не знал языка, у него не было ни карты, ни компаса. В наступившей темноте Черчилль прыгнул в медленно идущий товарняк, двигавшийся предположительно на восток – к португальскому Мозамбику. На рассвете выскочил из вагона и спрятался, ожидая нового поезда. Правительство буров пообещало 25 фунтов за его поимку и сотни людей читали его описание: “ 25 лет, пять футов и восемь дюймов росту, среднего телосложения, слегка хромает, волосы рыжекоричневые, почти невидимые маленькие усы, говорит в нос, не может произнести звук “с”, не говорит по-голландски, в последний раз был в коричневом костюме”.

Сочувствующий англичанин помог ему, он проследовал поездом до португальского порта Лоренцу – Маркеш, где первым делом объявился в британском консулате. В Дурбане публика вынесла Черчилля на руках. Присутствующие потребовали произнести речь и ничто не могло порадовать Черчилля больше. В день прибытия в Дурбан Уинстон Черчилль написал о неприятеле: “Отдельно взятый бур, на коне и в знакомой ему местности, стоит трех-пяти регулярных солдат. Единственный способ справиться с ними – или найти людей равного характера и ума, или собрать огромную массу войск… Здесь много работы для четверти миллиона человек … Заняты ли все джентльмены Англии ловлей лисиц? Почему здесь нет британской легкой кавалерии?”

Неся поражения от волонтеров-буров, любая профессиональная армия впала бы в отчаяние. Но не британская. Королева Виктория задала тон британской решимости, когда сказала А.Бальфуру: ”У нас никто не находится в состоянии депрессии; нас не интересуют возможности поражения; их для нас не существует”. Почти вся британская армия (исключая индийский контингент) была отправлена на южную оконечность африканского континента. На юг плыла и мать Уинстона Черчилля, организовавшая судно-госпиталь. Она просила Уинни и Джека (его брата) встретить ее: “Ведь нас всего трое в этом мире”.

Для Черчилля бурская война всегда звучала славным воспоминанием. Британские газеты помогали сделать из него героя – время побед буров требовало эмоциональной компенсации. Но и Черчилль оказался достойным столь рано добытой славы. Он сознательно сделал себя вечным тружеником и это стало главным секретом его успехов. Умственная работа стала доминантой. Книжные полки были даже в ванной комнате. Один из его друзей заметил, что он “даже спит с энциклопедиями”. Вырезки из газет хранились в огромных записных книжках. Путешествуя (а Черчилль немало ездил за границу и вынуждал себя принимать много приглашений от людей своего круга внутри Англии), он возил с собой металлический ящик, примерно метр высотой, в котором хранились черновики и письменные принадлежности. По прибытии на новое место он прежде всего просил о письменном столе. Свидетель описывает как Черчилль снял отдельное купе в поезде и всю дорогу сидел в нем с ручкой, словно в кабинете.

В единственном художественном произведении Черчилля (по существу его первой и единственной художественной книге) – “Саврола” – дан портрет героя, в котором нетрудно угадать автора. Мы видим кабинет, заполненный книгами Гиббона, Маколея, Платона, Сен-Симона. “Философия Шопенгауэра отделяла Канта от Гегеля, а Гиббон, Маколей , Дарвин и Библия сражались с ними за место на полках… Саврола, вооруженный печальной, циничной, эволюционной философией старался смотреть на мир из отдаления…В чем может быть смысл? Вселенная в конечном счете умрет и пепел растворится в холодной темноте отрицания… Несколько писем и телеграмм лежали нераспечатанными на столе, но Саврола был утомлен; в конце концов они могут подождать до утра. Он опустился в кресло. Да, это был долгий день, и день унылый. Он был молод – всего тридцать два года, но уже ощущал на себе печать трудов и забот. Его нервический темперамент не мог не быть возбужденным при виде сцен, прошедших перед его глазами за день, и подавление этих эмоций лишь распаляло его внутренний огонь. Стоит ли это того? Борьба, работа, неостановимый бег дел, жертва столь многим, что делает жизнь легкой, приятной – ради чего? Ради народного блага! Едва ли на это, он признавался себе, были направлены его усилия. Амбиция – вот главная сила, и он не мог устоять перед ней”.

Как пишет английский психолог А. Стор, “амбиция является абсолютно “нормальной” чертой любого молодого человека, взращенного в поощряющем конкуренцию климате западной цивилизации. Но амбиции Черчилля были, конечно, выше всякой нормы; и они сделали его непопулярным, когда он был молод”. Чарльз Дилк однажды написал, что Розбери был самым амбициозным человеком изо всех, кого он когда-либо видел, “до тех пор, пока я не встретил Уинстона Черчилля”.

В Савроле воплощены все качества, которыми Уинстон Черчилль восхищался: мужество, ум, широкая начитанность, ораторское искусство, внешность философа, рациональное восприятие мира “человеком, которому известны земные удовольствия”. Саврола намерен, опираясь на массовую народную поддержку, свергнуть диктатора. Книгу почти губит ее лирическая сторона, в которой автор явно не силен, и в определенной степени спасает картина военно-политической схватки, явно волнующая автора. Эта книга интересна главным образом тем, что по ней мы можем восстановить внутренний портрет молодого Черчилля. Например, об искусстве красноречия: “Ораторские триумфы экспромтом существуют лишь в воображении слушателей: цветы риторики – тепличные домашние растения”.

Черчилль получил за книгу свои сто фунтов (отдельное издание 1900 года) , но, видимо, сам пришел к выводу, что художественная проза – не его стезя и никогда не повторял эксперимента. Он желал писать на уровне Стивенсона, меньшее его не устраивало.

* * *

Уинстон Черчилль никогда не учился в смешанной школе, и его знакомство с девушками было ограниченным. Возможно, он был осторожен, зная трагическую судьбу своего отца. Первая девушка за которой он начал ухаживания – Памела Плауден, дочь британского резидента в Хайдарабаде, вышла замуж за Эрла Литтона, и Черчиллю пришлось смириться с их свадьбой.

Неудачи на одном фронте будили его энергию на другом. В 1900 году он опубликовал две книги, основанные на южноафриканском опыте – “От Лондона до Ледисмита” и “Марш Иена Гамильтона”.

Первая книга разошлась тиражом в пятнадцать тысяч экземпляров в течение четырех месяцев. Автора признали лучшим среди военных корреспондентов, хвалили за “понимание течения войны” и счастливую способность донести свои впечатления до самого простого читателя, за неизменную занимательность, смелость в суждениях. Успех следовало развить – и следует лекционное турне по Британии, США и Канаде. Марк Твен представил Уинстона Черчилля американской публике (1901): “Я думаю, что Англия совершила грех, вступив в войну в Южной Африке, равно как и мы, начав подобную войну на Филлипинах. Мистер Черчилль по отцу англичанин; по матери он американец, такое сочетание несомненно должно произвести превосходного человека. Англия и Америка, мы – родственники. А теперь, когда мы стали еще и родственниками по греху, большего уже нечего ожидать. Гармония превосходна – как и сам мистер Черчилль, которого я имею честь представить”. По окончании лекционного турне опека над ним окончилась, он стал независимым человеком : “Я заработал деньги, – писал он матери, – потому что ты вложила в меня необходимые ум и энергию”.

На выборах в сентябре 1900 года даже рупор либералов “Манчестер гардиан” подала Черчилля как “мужественного, увлекающего аудиторию и замечательно способного молодого человека”.

Когда Черчилль был избран осенью 1900 года в палату общин от консервативной партии, его отца, лорда Рендольфа Черчилля, помнили еще многие. Пожалуй, самая яркая унаследованная от отца черта – своего рода бесшабашность, почти авантюризм, страсть к высшему напряжению, энергичная игра с фортуной. Оба, и отец и сын обладали предприимчивостью и мужеством. У них было не так уж много другого капитала и обоим как “солдатам фортуны” приходилось идти в этой жизни на риск. Уинстон Черчилль имел все основания присоединиться к словам еще одного авантюрно настроенного деятеля английской истории – Дизраэли: “Как тогда, когда я был молод и боролся против всех враждебных обстоятельств, так и сейчас, когда я преуспел, они приклеили мне ярлык авантюриста”. И не без основания.

Личный врач Черчиллей доктор Руз так описал карьеру депутата: “Многие входят в парламентскую жизнь влекомые идеей исполнить важную миссию; но проходит сессия за сессией и они никак не приближаются к своей цели. Между тем нужно слушать, вечер за вечером, непрерывный поток речей, большая часть которой не влечет за собой никакого практического результата… Существуют и другие причины для разочарования и отвращения. Среди депутатов разливается беспокойство. Многие спрашивают себя, стоит ли игра свеч, не следует ли покончить со скукой и выйти на более спокойные дороги жизни, не ведут ли эти дороги ближе к счастью, чем непрестанный вихрь возбуждения и беспокойства”.

Черчилль не принадлежал к таким сомневающимся. “Вы знаете, что я безгранично верю в себя”, – писал он своей родственнице. Он никогда не пытался скрыть своих амбиций. “Амбиции так же возбуждают воображение, как и воображение амбиции”. С его точки зрения такая “открытость карт” неизбежно должна показаться окружающим привлекательной. Но, не у всех “открытый стиль” молодого Черчилля вызывал симпатию симпатию. Дж. Чармли напоминает, что “амбиция была (и поныне) осуждаема на британской политической сцене; на неприкрытую амбицию смотрят как на ростение, которое подлежит культивации”. Как пишет английский историк Р.Джеймс, “ошибочно полагать, что в Англии на Юность и Амбицию смотрят с одобрением. В действительности же Юность считается достойной сожаления интерлюдией к достижению зрелого терпения и скромности; к Амбиции же относятся терпимо только в том случае, если ее тщательно скрывают. У молодого Черчилля были оба эти качества. Он был резким, эгоцентричным, полностью поглощенным своей политической карьерой”. Сам Черчилль говорил, что “с самого начала его целью было личное отличие”. Более других участвовавший в начальной фазе карьеры Черчилля Г. Асквит пишет: “Он никогда не находится в естественном контакте с тем, с кем говорит в данный момент, потому что он гораздо более интересуется собой и своими заботами, чем чем бы то ни было, что может дать ему собеседник”.

В общем и целом отсутствие оксфордского образования (полагала Виолет Асквит) явилось благоприятным для Черчилля обстоятельством. “Для Уинстона Черчилля все под солнцем было новым – словно в первый день творения. Его обращение к жизни было полно азарта и удивления. Даже вечные истины представлялись ему волнующими личными открытиями”. Он не стеснялся говорить искренне о том, что другим казалось бесспорным трюизмом.

* * *

22 января 1901 года скончалась королева Виктория. Когда она взошла в 1837 году на престол, Англия была преимущественно сельскохозяйственной страной. У нее еще не было развитой индустрии, а границы империи не были четко обозначены. Спустя шестьдесят четыре года Англия являлась крупнейшей индустриальной жержавой мира, а империю населяло 412 млн. подданных. В том далеком мире 1901 года никто не мог сравниться в этой колоссальной империей. Постоянная соперница – огромная Российская империя имела вдвое меньше население, а во второй по величине англосаксонской стране – Соединенных Штатах жило тогда лишь 76 млн. человек. В этом году Уинстон Черчилль еще не знал, что его ждет. Ничего не знал о своем будущем и девятнадцатилетний студент Гарвардского университета Франклин Рузвельт – ничто в его студенческих делах не предвещало быстрого политического подъема. В том году двадцатиоднолетний Сталин был изгнан с единственной неполитической работы, которую он имел в своей жизни, с должности наблюдателя в Тифлисской обсерватории.

Мир, в котором Уинстону Черчиллю предстояло занять свое место, быстро менялся. Газеты едва ли не ежедневно сообщали о технических новинках и прорывах в науке. Рентген открыл свои лучи, Мария Кюри обнаружила эффект радиации, Эйнштейн определил формулу Е= МС2. Медицина начала сообщать о генах, гормонах и витаминах. Из России сообщали об опытах Павлова с условными рефлексами. Популярными становились идеи Фрейда о подсознательном. В 1903 году, благодаря изобретению Маркони, английский король разговаривал с президентом Теодором Рузвельтом по (как его тогда называли ) беспроволочному телеграфу. В этом же году братья Райт взлетели в воздух на аппарате тяжелее воздуха. В России завершили работы на великой транссибирской магистрали. В 1905 году компания “Остин” начала серийное производство автомобилей. В 1904 году “Северогерманский Ллойд” при помощи своего парохода “Кайзер Карл-Вильгельм II” установила мировой рекорд скорости пересечения Атлантики – 5 дней 11 часов. Англичане не могли выдержать унижения, и вскоре лайнер “Мавритания” компании “Кунард” преодолел Атлантику почти на сутки быстрее.

Происходила своего рода революция и в военном деле. Англичане создавали не только крупнейшие в мире пассажирские суда. Со стапелей сошел корабль класса “Дредноут” – крупнейшее военное судно своего времени. Дредноутами стали называть сверхлинкоры, а строили их прежде всего две державы – Англия и Германия.

Многих англичан весь этот поток изобретений и перемен лишал душевного комфорта. Мир менялся слишком быстро.

С завоеванием в 1903 году Северной Нигерии политическая карта мира уже не имела белых пятен – отныне перед Британией не стояла задача бесконечного расширения, возник новый императив – удержать имеющееся. Эта ситуация принесла иной психологический климат, она определенно ограничивала традиционные качества англичан – инициативу и воображение. Та энергия, с которой Британия расширяла свои просторы в течении 100 лет, как бы повернулась вовнутрь. Самый длительный период мира позволил произвести внутренние усовершенствования. Начинается социальный взрыв, называемый демократизацией общества. Огромное влияние приобретают средства массовой информации, прежде всего газеты. Оформляются массовые политические движения. Англия встала перед двумя крупными вызовами: на континенте Германия грозила оттеснить ее с положения международного арбитра, а внутри страны огромные массы английского населения стали требовать свои права, что вскоре дало силу новому фактору – лейбористской партии. Решение обеих проблем оказалось тесно связанным с сохранением принципа свободной торговли, со степенью зависимости Британии от внешнеполитических обязательств.

В момент образования второго рейха Гогенцоллернов британское правительство было расположено благожелательно к Германии, несмотря на все предупреждения французов. Одной из причин этого было то, что в период 1870-1900 годов германский военно-морской флот, как бы выполняя завещание Мольтке, не пытался превзойти британскую морскую мощь. Но в 1900 году Берлин принял закон о военно-морском флоте, что послужило началом перегруппировки дипломатических сил в Европе.

В 1901 году Англия в последний раз отвергла участие в континентальных союзах. Какие заботы беспокоили Англию в начале века видно из речи короля Эдуарда У11 при открытии сессии парламента 14 февраля 1901 года. Засуха в Индии прекратилась. Австралия 6 недель назад стала доминионом. В Пекин, сокрушив боксерское восстание, вошли войска союзных с Англией государств. На юге Африки английские войска, после неожиданно трудной войны, все же подавили сопротивление буров. Насколько уникален был мир начала века, свидетельствует то, что Эдуард У11 счел нужным пообещать своим подданным, что никогда не будет вассалом папы.

Эдвардианская эпоха была “славным периодом” – первый приветливый король после Карла Второго. Короля любили за то, что он, как сказал лорд Гренвиль, “имел все недостатки, в которых обвиняли англичан”. В Европе царили родственные династии. Племянница Эдуарда была русской императрицей, вторая племянница – королевой Испании, его дочь была королевой Норвегии. Германский император приходился ему племянником, а короли Дании и Греции – двоюродными братьями.

Война с бурами несколько поколебала самоуверенность англичан, но империя стояла еще во всем блеске. Фунт стерлингов был главной мировой волютой, британский флот правил океанами. Внутри страны продолжалось формирование среднего класса, но зияли и уязвимые места. Треть англичан в начале века жила практически в трущобах и работала в самых тяжелых условиях. В стране еще сосуществовали две дизраэлевские Англии – богатая и бедная. Всеобщее избирательное право уже готовило почву для лейборизма. Что же касается богатых, то, как оценивает современник, “налоги и стоимость жизни были низкими; деньги тратились широко и богатство было видно повсюду… Едва ли в какой-либо другой период современной истории существовало столь открытое миру средоточение богатства и роскоши, как это было в правление короля Эдуарда… Обеды давались в стиле Гаргантюа, шампанское, портвейн и выдержанное бренди лились рекой. Женская одежда была исключительно роскошной. Блеск драгоценных камней в опере был изумительным. В больших поместьях работали потрясающе молчаливые слуги. Уже к восьми часам утра трава была свежевыстрижена, опавшие листья собраны, благоухающие цветы поставлены в вазы. Завтрак был готов, но гостей не будили.”

Англия была богата, она могла себе позволить многое – несколько поколений неутомимых тружеников создали ей уникальное место в мире. Британские инвестиции собирали дивиденды со всего мира. Но колокол истории уже прозвучал. В первые годы века Соединенные Штаты оказались впереди Англии по производству стали, железа и добыче угля, а Германия – по производству стали. Теперь уже Англия догоняла своих соперников в электротехнической и химической индустрии.

Недавно избранный в палату общин Черчилль слушал инаугурационную речь короля в обстановке, которая станет его привычным полем словесной битвы на протяжении следующих 63 лет. Напомним, что архитектурное оформление Вестминстера было завершено в 1708 году. Под деревянным потолком на возвышении стояло (и стоит ныне) резное кресло спикера, который определял, кому из депутатов дать слово. С правой стороны от него в пять рядов располагались скамьи правящей партии. Оппозиция сидела по левую руку спикера. Перед ним размещалась правительственная скамья, которую занимал премьер-министр и его кабинет. Мест в палате общин было недостаточно, что позволяло избранникам чувствовать близость соседа и облегчало ведение бесед во время заседаний. В определенном смысле теснота помещения придавала всему происходящему чувство экстренности и драматизма.

Кого называли политическими звездами первой величины этого периода? Говорили о Джозефе Чемберлене. Среди молодого поколения консерваторов выделялся Бальфур. Самыми талантливыми среди находившихся в оппозиции либералов виделись Асквит, Грей и Холдейн (так называемые либеральные империалисты). Лидером либералов был сэр Генри Кемпбелл-Баннерман. Среди наиболее близких к Черчиллю людей было несколько представителей так называемого радикального крыла либералов. В их среде выделялся Дэвид Ллойд Джордж.

17 февраля 1901 года Черчилль выступил с первой речью в палате общин. Обращаясь со стороны тори, он смотрел в лицо лидерам оппозиции: Баннерману, Асквиту и Грею. Наиболее яркий среди “своих” Джозеф Чемберлен как всегда задавал тон безупречным костюмом с непременной орхидеей в петлице и моноклем. На галерее находилась Дженни Черчилль и еще четверо родственников. Как писала газета “Йоркшир пост”, “в заполненном зале все хотели знать, что за тип политика они видят перед собой”.

Черчилль за свою политическую жизнь выступил по множеству различных вопросов. При этом общая схема была примерно одинакова. Готовясь к речи, он с удивительной смелостью подходил к незнакомому предмету, о котором личный опыт пока ему не говорил ничего. Он даже как бы гордился на этом этапе своей неосведомленностью. Но этой внешней бравадой подготовка не кончалась. Как важнейшее дело жизни он изучал избранный предмет и благодаря необыкновенному упорству овладевал им. Итогом был написанный прекрасной прозой анализ вопроса. Теперь можно было рассылать меморандум членам кабинета, а самому устремляться к трибуне палаты общин. Первый том своих речей Уинстон Черчилль опубликовал, когда ему еще не было тридцати лет, а к концу жизни на полке стояли восемнадцать томов его публичных выступлений.

Первую свою речь Черчилль готовил шесть недель. “Я выучил ее так, что мне было неважно, откуда начинать текст”. Он игнорировал совет, что острая тема не годится для дебюта, что следует подождать несколько месяцев, узнать ближе палату общин и лишь потом обратиться к вопросам внешней политики. Накануне дебюта Черчилль провел несколько дней перед зеркалом (так же когда-то готовился к парламентским выходам его отец). Новичок выступил со своей оценкой международной обстановки. “Европа стонет под тяжестью вооружений. Нет ни одного представляющего значимость правительства, чьи финансы не испытывали бы напряжения; нет такого парламента или народа, который не издавал бы криков усталости”.

Оратор видел в общем безумии долю вины Англии. Он довольно остро критиковал политику правительства в деле создания сухопутной армии. “Эта армия не обеспечит нам безопасности, ну а если мы вступим в войну с любой из великих держав, эти три армейских корпуса (создания которых требовали военный министр. – А.У. ) едва ли смогут сыграть даже роль авангарда. Если мы обречены на ненависть, эти корпуса не заставят потенциального противника нас любить. Если же мы окажемся в опасности, они не прикроют нас. Но их достаточно, чтобы вызвать раздражение, при этом они никого не смогут запугать. И хотя они не сделают нас неуязвимыми, они увеличат в нас страсть к авантюрам.”

В процессе обсуждения военного бюджета молодой Черчилль заявил, что честь и безопасность Британской империи не зависят и никогда не будут зависеть от наземной армии, и что “единственное оружие, при помощи которого мы можем совладать с другими великими нациями, является наш военно-морской флот”. Один из ветеранов палаты общин саркастически спросил его: “Что же произойдет в будущем, если разразится война на континенте и какими будут в этом случае возможности нашего военного флота?” На это Черчилль ответил, что “такое развитие событий немыслимо, я не могу представить себе войну между Британией и континентальными державами”. Это говорил политик, которому дважды в жизни придется создавать многомиллионные армии для европейских сражений.

Выступление Черчилля произвело впечатление на окружающих. Либеральный журналист А.Гардинер писал: “Он принадлежит к той касте, которая не ведает сомнений в себе и поэтому презирает всякую маскировку”. Многим казалось, что на таком пути неизбежны роковые ошибки. Суровым было суждение Беатрисы Вебб (1903 год): “Черчилль обречен быть непопулярным, потому, что каждый чувствует в нем беспокойную, сосредоточенную на себе личность, отличающуюся отсутствием моральной или интеллектуальной скрупулезности”. Обвиняя Черчилля в отсутствии идеалов, Б. Вебб соглашалась, что он “зажигателен, имеет мужество, его внутренние ресурсы впечатляют и великая традиция может повести его вперед, если он сам не станет причиной собственного крушения, как его отец”.

В ходе парламентской борьбы складывался стиль молодого политика. То обстоятельство, что Черчилль говорил по заученному тексту, в определенной мере сковывало его фантазию, лишало речь легкости и экспромта. Так в апреле 1904 года он внезапно потерял нить рассуждений и вынужден был сконфуженно сесть на место. Премьер Бальфур заметил, что Уинстон может выдвинуть против оппонентов тяжелую артиллерию своих аргументов, но эта артиллерия “не очень мобильна”. Сам Бальфур не делал заметок, не меморизировал тексты, но всегда внимательно слушал выступающих, зная, что его безупречный мыслительный процесс найдет верный синтез услышанных аргументов. Черчилль попытался говорить при помощи кратких заметок, но эта техника оказалась не очень эффективной – после нескольких неудач Черчилль снова вернулся к заучиванию речей. Привычка меморизировать тексты облабляла способности Черчилля быть словесным борцом в палате общин – он должен был следовать уже замершему на страницах красноречию. Вышедший на национальную арену вместе с ним Ллойд Джордж был более раскованным участником словесных схваток, как и Бонар Лоу, Эдвард Карсон, Герберт Асквит. Черчилль же был привязан к заведомо более помпезной и цветистой прозе. Э. Бивен сказал о нем, что “в бою он должен был долго поворачивать себя как огромное орудие”. Черчилль обожал цитатники, одним из его самых любимых сборников были “Знакомые выражения” Бартлета.

Черчилль в молодые годы не был хорошим членом команды. Действуя словно таран, он двигался по самым разным направлениям без всягого согласования с партийной верхушкой. Он выступил за более экономное ведение государственного хозяйства, предложил новую систему взаимоотношений метрополии с доминионами, и многое другое. Казалось, что отец (чью биографию в это время писал Уинстон) разбросом своих интересов и грубым эгоцентризмом влиял на сына, что сын усвоил главную заповедь отца: приобрести имя можно только нападая на признанных авторитетов. Самоутверждение и эпатаж очень соответствовали психологическому складу Уинстона Черчилля, его интуитивному желанию быть в центре сцены. В частном письме Ллойд Джордж написал о нем в 1907 году: “Его ноздри раздувались лишь от аплодисментов палаты общин. Он настоящий актер. Он более всего любит быть в центре внимания”.

Английский историк Ч.Мастермен так анализирует мыслительный процесс Черчилля: “Идея приходит в его сознание извне. Затем она обволакивает его мозг, набирая силу как снежный ком. После вихревых порывов риторики, он начинает убеждаться в том, что прав, это дает ему силу отбиваться от каждого, кто его критикует. Он “риторик” в греческом смысле этого слова, раб слов, при помощи которых его мозг формирует свои идеи. Он отдает свои идеи риторике так, как музыкант отдает свои идеи музыке. Он может убедить себя в почти любой истине, если она начинает стремительное продвижение вперед посредством риторической механики”.

Сказанное не означает, что Черчилль брался за любую идею, заботясь лишь о словесном ее оформлении, он не был поверхностным бретером и примитивным демагогом. Но страсть к слову была попросту неотделима от его личности. Сэр Исайя Берлин так характеризовал особенности его мировосприятия: “Черчилль живет в своем собственном пестром мире и неясна степень его осведомленности о том, что происходит в душах других людей. Он не реагирует, он действует самостоятельно; он не отражает зеркально, он воздействует на других и изменяет их в соответствии с собственными желаниями”. Другой свидетель – Дж. Гардинер заметил в 1921 году: “Он не желает выслушивать изложения ваших взглядов. Он не желает тревожить прекрасную ясность собственных мыслительных построений … Он не спорит с вами, он излагает вам свою точку зрения”.

Подобно отцу Уинстон Черчилль верил в “застольную дипломатию”, он с охотой обсуждал проблемы за ресторанным столом. Его старшим другом и союзником стал недавний премьер-либерал лорд Розбери, известный независимостью своих взглядов, – типичный британский политик традиции “вигов” – богатый, щедрый, широкообразованный, блестящий оратор – и в то же время истинный философ, лишенный тяги к разлитому повсюду честолюбию. Розбери смотрел вперед : в двадцатом веке Британии не избежать серьезных реформ. Розбери призвал либеральную партию смело взглянуть в будущее и начать с “чистого листа” – обеспечить эффективность нации посредством широкой программы всеобщего образования, строительства жилищ для народа и т. п.

До встреч с Розбери Черчилль гораздо меньше размышлял над социальными проблемами своего века и своей страны. Розбери вызывал восхищение Черчилля как сторонник “либерального империализма” и “национальной эффективности”. Черчиллю импонировал стиль Розбери и широта его жизненных интересов, его глубокое знакомство с современной литературой, нравами, политикой, цивилизацией в целом, свежесть его подхода к любому предмету. Но Розбери не спешил создавать политическую базу в защиту своих взглядов, в этом они с Черчиллем, кипевшим энтузиазмом, расходились. Новым политикам пришлось реформировать закосневшую двухпартийную систему “тори – либералы”. Удачей Черчилля было то, что он успел вскочить в их вагон. Сказался и фактор близкого знакомства с Ллойдом Джорджем, о котором Черчилль писал: “Естественно, что такой человек в огромной степени повлиял на меня”.