Окуневая речка Уводь. Рассказы и стихи

А ведь два человека могли бы быть счастливы. А может, и нет.

Леха-мотоциклист

Почему Лешку Игнатьева выбрали секретарем комсомольской «первички» комендантского взвода, не знаю. В расположении части Лешка появлялся чаще всего после ужина, т.к. зампотех, водителем которого он был, все время куда-то ездил по делам службы. По тому и транспорт (мотоцикл «Урал»), и водитель должны были быть всегда в абсолютной готовности. В послевоенном Ирбите, где родился и рос Алексей, окончил он всего семь классов. А дальше на завод, сначала сборщиком, а потом испытателем мотоциклов. Гонщиком стать не успел, призвали в армию. Но водитель из него получился классный.

Редкие свободные дни, когда зампотех уезжал в командировки на другом транспорте, Лешка коротал в подвальной бытовке за составлением протоколов комсомольских собраний, которые он ни когда не проводил. Подобное сочинительство не напрягало его в моральном смысле абсолютно. Сложно было только интеллектуально и физически. На столе, сооруженном из старой двери, Лешка-комсорг раскладывал протоколы собраний, написанные его предшественником и чистые листы бумаги. Кряхтел, чесал в затылке и хмурил брови, однако кроме стандартного заголовка у него ничего не получалось. Подобные интеллектуальные напряги были для него сущим наказанием. В итоге шариковая ручка с грохотом приземлялась на стол. А в руках у незадачливого комсорга оказывалась гитара, на которой он играл, вернее сказать бренчал, примерно так же, как и писал протоколы, но очень вдохновенно.

В короткие перерывы штабной службы, я спускался к нему в подвал. Леха улыбался, откладывал гитару в сторону, предлагал хлебнуть приготовленный в алюминиевой кружке чай. Смущаясь, смотрел на меня и на заголовки своих протоколов. «Ладно», – соглашался я, садился рядом и дописывал эти самые протоколы до конца. Оформлял, как положено, в соответствии с планом работы комсомольской организации, который сам же и писал для друга на досуге.

Наверное, мы были симпатичны друг другу, погодки, близки по духу, пролетарское происхождение и остальное. В итоге, комсомольская организация штабного взвода танкового полка была на хорошем счету, а я получил первые уроки сочинительства.

Друзья, потому они и друзья, что не бросают друг друга в беде, не предают и не продают, что бы ни случилось. А когда жизнь разводит их, так бывает, к сожалению, в душе все равно теплится искра, которая согревает нас в часы тревог и раздумий.

Кем ты стал, чем вдохновляешься и чем живешь, друг моей армейской юности? Друг, с которым мы пили чай из одной кружки, и закрывались одним плащом, когда было холодно и сыро. Друг, с которым мы в полголоса пели блатные песни и во все горло солдатские, особенно «Думал я, что любовь не достанет».

Где ты, с кем ты и кто ты теперь, друг мой – Леха-мотоциклист?

Горький мед

Гаврила Прохорович, мой дед по материнской линии, вдовел дважды. Первая жена подарила ему троих сыновей и дочь, а вторая красавица-белошвейка успела родить только одного сына. Обе «приказали долго жить» когда ребята были мал мала меньше. Третий раз жениться он не стал, решил видимо, больше не испытывать судьбу.

Единственная дочка подрастала и потихонечку брала на себя женскую работу по дому, а в огороде Прохорыч справлялся сам, привлекая, когда была необходимость, сыновей.

Время шло, поднялись детки. Старший сын привел в дом сноху, дочка вышла замуж. Крутится земля, светит солнышко, жить полегче стало, но случилась война. Старшие сыновья ушли с первым призывом, а младшему еще время не пришло. Рос «как на дрожжах» – утеха под старость. На два метра к шестнадцать годам вымахал. Наградил бог и статью, и умом. Друзья подобрались крепкие, шебутные, веселые. «Повезло Гавриле, – говорили на селе. – Такой парень вымахал – загляденье, да и только». Все правильно, но мальчишки они и есть мальчишки, тянет на подвиги, а до беды один шаг.

Как-то ночью занесло их в разгар медосбора на совхозную пасеку. Меда путью не попробовали, а следов оставили много. На другой день по распухшим лицам определены были медовые воришки и доставлены в КПЗ, как того и следовало ожидать в военное время. Детство закончилось. Суд короткий, штрафбат, фронт, передовая.

В штрафбате народ разный, непростой. Осуждены кто за что. Кто за серьезные преступления: политику или грабеж, а кто и за глупое баловство, вроде моего дядюшки, Петра Гавриловича.

Ведут бойцов в окопы с незаряженными ружьями, патроны выдают перед атакой вместе со ста граммами, что для храбрости. Бывалые зеки бодрятся, над салагами подтрунивают:

– Что, Петруха, страшно? Готовься. Тебя первого шлепнут. Такого «дылду» за пять километров видно.

– Я не виноват, что такой вырос, – отвечает шестнадцатилетний солдат. – Что будет, то и будет.

Грохот на передовой, дым до небес, свист пуль над окопом, высунешься и поминай, как звали. Патроны и сто грамм выданы, портянки перемотаны. Ориентир – деревня, где-то там траншеи фрицев. По сигналу ракеты в атаку, вперед. Храни вас бог, ребята!

Бежит Петруха, шаги метровые. Пули свистят, то справа кому-то в грудь, то слева в голову. Падают бойцы. Теперь их войне конец, а может и жизни. Добежал Петр до немецких траншей. Пока жив шибанул по башке одного, второго, третьего. Тут и для него война закончилась. От страшной боли в ноге потерял сознание. «Пуля дура» невысокому в грудь летит, а двухметровому в ногу. Очнулся в госпитале. Все болит, в голове шум. Потрогал больную ногу – вроде целая, ну и слава Богу.

Вернулся домой в сорок пятом, единственный из братьев. Устроился на работу, женился. Жена красавица, малышка дочка. Что еще нужно человеку? Живи и радуйся. Так оно и есть, но до конца жизни не исчезали из памяти лица тех ребят, что шли с ним в бой и остались на поле брани навечно. Да и боль в ноге, что приходила временами, напоминала о том страшном времени. Не дай то бог войне повториться!

Окуневая речка Уводь

Дядя Ваня Романов – брат моей бабушки. Хотя, правильней было бы говорить не дядя, а деда Ваня. Но так уж сложилось: дядя и дядя. Наверное, и не могло быть по-другому, уж больно человек он был не обычный. Небольшого роста, спокойный. Ни громкого, ни матерного слова от него не услышишь. Детей полон дом, но все взрослые. Все одна семья. И дела делать вместе, и отдыхать вместе. Супруга Иван Ивановича – Вера Павловна. Роста среднего, добрая, красивая и заводная. Хороводила в доме безраздельно и безобидно, при полном согласии мужа.

Содержать в порядке большую семью и теперь-то не просто, а в довоенные времена и говорить нечего. Все крутились, а куда денешься. Огород в пойме, огород при доме, куры, утки, иногда поросенок. В будни работа на заводе, и дома дел невпроворот. В выходные по возможности или в лес, или на речку промышлять. А лес и пойму знал Иван Иванович с детства. И не просто знал, а чувствовал и любил по-своему, по-мужски.

А война пришла в его жизнь в сорок первом, и осталась до конца дней. На фронт отмобилизован был в первые дни войны рядовым пехотного полка. В пехоте долго не навоюешь. Или убьют, или в плен, особенно в начале войны.

По-разному попадали в плен солдаты. Кто по ранению, кто по контузии, а чаще всего, по неопытности командиров. Ну да Бог им судья! Оказался дядя Ваня в фашистском плену. Степь, колючая проволока, овчарки и немцы охранники, сами как собаки. Ни воды, ни укрытия – хуже не придумаешь. Но в поле за проволокой продержали недолго. Дальше в вагоны-телятники, и прощай Россия.

Через двое суток остановился состав с пленными на берегу водоема. Вода чистая – кто успел, глотнул. А другим просто пулю в затылок, и конец плену. Живых на баржи, черные от угольной пыли, и буксирами в туманную даль. Часа через полтора ходу остановился караван посреди озера. Солнце к закату. Кругом ни чаек, ни воробьев – только волны.

– Вег, руссишь швайна, – штыком в бок и за борт всех до одного, без пощады. Кто не умел плавать сразу на дно, а кто умел, поплыли, куда глаза глядят. Из всех барж доплюхали до берега человек десять, не больше. Всех, кто доплыл, наградили четвертушкой черного хлеба, и без проволочки оформили моряками, на те же баржи. Дядя Ваня и четвертушку получил, и моряком стал.

Быть моряком на барже дело не хитрое – бери больше, тащи дальше. Если бы только не шторма на озере, да непогода! Спасала только роба да брезент для груза. Одним словом не моряк, а раб в буквальном смысле. Но паек, какой-никакой выдавали – голодным много не наработаешь.

Почти год проплавал Иван на Венгерском озере Балатон, а дальше опять в эшелон и уж теперь Германия. Работниками к немецким фермершам. Без мужика на ферме даже в Германии делать нечего. Землю без мужика не обиходить.

Хозяйка фермы – молодая женщина лет тридцати пяти, злющая стерва. Чуть что не так – палкой по спине. Три к носу. Городским мужикам доставалось часто. А Иван деревенскую работу знал, делал как надо, и в конце летнего сезона получил от нее подарок – почти новые штаны, взамен флотских.

Два раза в неделю приезжал на ферму гестаповец в форме, лет сорока-сорока пяти, не больше. Прямой, как столб. Очки с сапогами поблескивают. И время приезда, и дни недели каждый раз менял. И почти всегда с овчаркой. Поговорит с хозяйкой, походит, сядет в машину, и нет его. Задумаешься.

На ферме пленнику намного легче, да и язык хозяйский потихоньку в голове укладываться стал. Но в душе покоя нет, ни днем, ни ночью. Как там наши? Как дома? Как на фронте? Одно желание, одно стремление – бежать. Лучше сдохнуть, чем червяком ползать. Да и у немцев гонору поубавилось, видно не все у них в порядке.

В очередной раз приехал гестаповец, но без собаки. Хозяйка перед ним стелется. И то возьми Фриц, и это не забудь – дорога дальняя. Подогнал немец машину к сараю – загружай Иван. Иван все загрузил, и сам загрузился потихонечку. Распрощались хозяева, багажник «хлоп», и вперед под музыку Бетховена. Часа четыре шуршала машина шинами. Потом остановилась. Тишина. Только деревья шумят, да птицы посвистывают. Немец дверцей «хлоп», и нет его. Ванюша изнутри багажник приоткрыл, видит машина стоит на берегу озера. Берег крутющий, вода голубая. Фриц внизу без штанов в озере плещется. Выполз наш пленник из багажника, последний раз, как червяк, и в лес.

Три дня и три ночи добирался беглец до линии фронта. А когда оказался в расположении наших войск, то сразу к особистам, и неделю на нарах в ожидания решения.

Через неделю обмундировали по всем статьям, и шагай пешпехотинец. Война, Родина зовет! Комбат мужик умный, на фронте не первый год. Приведут разведчики «языка», спрашивает у дежурного: «Жив ли Иван Романов? А раз жив, давай его сюда. Переводчик нужен». Потом и вовсе приказал, что бы всегда при штабе был. Война шла уже на территории агрессоров. Переводчики требовались все чаще. А когда пришла пора возвращаться домой солдату, вызвал комбат Ивана Романова в кабинет и сказал: «Тебе, Ванюша, завтра дембель. Иди на склад, и возьми с собой что приглянется. Это приказ, обсуждению не подлежит!»

Многие привозили из Германии трофеи. Кто аккордеон, кто посуду, кто ювелирку, кто одежду «цивильную», а деда Ваня велосипед.

Летит мальчишка – ровесник войны, внучатый племянник фронтовика, на трофейном велике по деревне, гремит двойной сигналкой, пугая кур. Все знают – приехал дядя Ваня к сестре на рыбалку. Потому как нет слаще окуней, пойманных в самой Русской речке – Уводи!

Политрук

Хочу рассказать о человеке, которого хорошо знал и не знал вовсе, к сожалению.

Николай Петрович Кисляков – сын крестьянина из деревни Коровино, что в двадцати километрах от города Шуя. Те, кто строил на этом месте первое жильё, были мужики крепкие. Очень важно, что бы там, где строишь, были и лес, и луг, и земля пахотная, и вода, и воздух, что б дышать и не надышаться.

На холме колодцы рыть – много сил сгубить, но погреба и подклети – лучше не придумаешь. И тепло не пропускают, и холод нипочем. Обосновались вопреки всему, и не прогадали. Построенное на холме, село Коровино и по сей день живет и здравствует.

До войны успел Николай Кисляков испытать на себе все прелести крестьянского труда. Походил по родной земле и в качестве землемера, по окончании техникума, и просто человеком, влюбленным в жизнь.

Здоровьем бог не обидел и умом тоже. Память на удивление, одного раза услышать достаточно, а слушать и читать умел и любил. Призыва в армию ждать не стал. Подал заявление в Военно-политическую академию, и поступил с первого захода.

Началась война, курс в академии уплотнили. Курсантам ускоренного выпуска нацепили лейтенантские шпалы и на фронт. Политрук батальона – Кисляков не зря мерил родную землю ногами, не зря запечатлел в памяти особенности земли Русской. В одном из первых боев погиб комбат, батальон в окружении. Политрук впереди. Через три дня, все кто остался жив, из окружения вышли, потери минимальные. Солдат на переформирование, политрука в КГБ. Три месяца под арестом и каждый день допрос. Застрелиться проще. Но Бог есть! Отправлен в зону боевых действий в той же должности.

Политрук до конца войны и на всю оставшуюся жизнь. В начале войны почти мальчишка. В конце – воин, майор, комендант города с узловой станцией, что в самом центре Германии. А раз комендант, жену и дочку разрешено вызвать к месту службы. Жена – Нина Яковлевна с дочкой (шестой год), из Коровина через неделю на пороге: «Здрасте, Вам!» Представить и то сложно.

Комендантская жизнь это вам не домоуправ. Со всех сторон давление. Успевай, крутись. Ни днем не ночью покоя нет. Как на фронте, только пули не свистят.

Начудили политики, порушили военные, а жизнь не стоит на месте. Строить надо, восстанавливать то, что порушено.

Станция узловая. Идут эшелоны и в ту, и в другую сторону. Разбирайся комендант. Нужны люди, деньги, материалы. Война кончилась, всем жить хочется и победителям, и побежденным. И пахать, и сеять, и солнцу радоваться, и богу молится, и любить, и рожать.

Молодцы немцы – трудовой народ! Все у них приспособлено. Где солдату просто ломить и суток мало, для них на два часа работы. Дочурка в одном дворе с «киндерами», через полгода чисто по – Берлински щебечет. Память, как у отца!