НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая

– Нина, что мне делать?

– Ничего. Перебесится, и помиритесь, – успокоила Нина.

Когда проснулся, Нины уже не было. Вскоре пришел Боря.

– Пошли в пивбар. Отойдем после вчерашнего.

– Разве они работают так рано?

– Да уже полдень. К тому же воскресенье. Должны работать.

Мы поискали Татьяну с Ниной, но их уже нигде не было. Пивбар был полупустым, но свободных столиков не было. Куда бы ни пытались примоститься, нам объявляли, что здесь занято. Мы явно были чужими в этом пивбаре. И когда уже хотели уходить, два молодых парня, переговорив по-литовски, предложили сесть за их столик. Едва сели, у нас тут же приняли заказ.

– Откуда вы? – спросил старший, пододвигая нам по кружке пива.

– Из Москвы, – ответил я, – Спасибо. Нам сейчас принесут, – показал я на пиво.

– Пока принесут, пейте. Потом отдадите. А еще советую, закажите фасоль в горшочках. С пивом пойдет великолепно, – посоветовал он. Так и поступили.

А вскоре уже разговаривали, как старые друзья. Веселили друг друга анекдотами, обсуждали любые вопросы, включая межнациональные.

– Ты на поляка похож, – сообщил парень, – А мы поляков не любим, как и русских. Потому вас никто за свои столики не пустит. Я тоже не люблю, но надо еще и на людей смотреть. А вы ребята нормальные, – пояснил он.

А я припомнил эпизод в первый день нашего пребывания в Каунасе… Мы подошли к газетному киоску. Нас интересовали открытки и путеводитель по городу. Киоскер, пожилой мужчина, едва заслышав русскую речь, отвернулся и стал наводить порядок в своем хозяйстве.

– Можно посмотреть путеводитель? – попросила Татьяна.

– Не понимаю по-русски, – сердито ответил киоскер и снова отвернулся, явно не желая нас обслуживать.

– Шпрэхен зи дойч? – экспромтом подключился я, даже не представляя, что говорить дальше. Ведь немецкий я давным-давно позабыл, изучая английский. «Надо было спросить по-английски», – мелькнула запоздалая мысль.

– О-о-о! Йа-йа! – радостно метнулся к окошечку киоскер, восторженно разглядывая меня. Я же, порывшись в памяти, неожиданно выдал довольно длинную фразу, сохраняя при этом, насколько мог, серьезное выражение:

– Ихь хэтэ гэрн айнэн райзэфюрэр фон Каунас… унд айнэн штатплан.

– Битэ, битэ, – засуетился явно старый прислужник гитлеровцев, демонстрируя товар. А в стекле киоска отражались расплывшиеся от беззвучного смеха лица моего сопровождения. И я понял, что больше ничего не смогу сказать по-немецки, не рассмеявшись. И перешел на ломаный русский:

– Зколко рубли?.. Вас костэт дас? – вспомнил я вопрос.

– Эс ист айн гэшэнк – ответил он понятной фразой, ведь слово «гэшэнк» так часто употребляли мои немецкие друзья из лагеря военнопленных, вручая мне очередной подарок.

– Найн, – гордо возразил я, – Вас костэт дас?

– Гэшэнк, – повторил и он, – Бесплатно, – добавил по-русски. «Неужели догадался?» – подумал я, – «Пора закругляться».

– Филен данк, – поблагодарил за подарок.

– Битэ, – услужливо ответил «бывший» не знаю, кто, но точно бывший. А мое сопровождение уже отошло подальше от киоска и умирало от смеха.

Аналогичный случай произошел с нами в автобусе. Мне передали деньги на билет, что-то сказав по-литовски.

– Передай на билет, – отдал я их Борису, стоявшему передо мной.

– Передайте на билет, – протянул он деньги следующему пассажиру. Тот даже не шевельнулся, – Пожалуйста, – добавил Борис. Снова не сработало.

Пассажир отвернулся к окну.

– Давай сюда, – взял я деньги у Бориса, – Товарищ, передайте по другому маршруту. Впереди не понимают по-русски, – отдал их удивленному пассажиру.

– Вы не поляк? – почему-то спросил он.

– Нет, – ответил ему…

Выпив пива, вернулись в гостиницу. Татьяны с Ниной по-прежнему не было. Они появились лишь после обеда. Что произошло, не знаю, но наши отношения с женой постепенно наладились. Вечером совершили коллективную прогулку по аристократическому району Каунаса. А с утра нас автобусами повезли в Вильнюс. Понравилась резиденция польско-литовских королей – Тракайский замок, который посетили по пути.

Вильнюс осмотрели мимоходом. Обзорная автобусная экскурсия по городу дала лишь слабое о нем представление. Увы, нас уже ждал поезд до Москвы. Во вторник утром мы были дома. С обеда уже вышли на работу. Такое впечатление, что нас не было, по меньшей мере, недели две. Если бы не ссора с женой, можно сказать, отдых удался…

– Ну, Толя, самое интересное ты прозевал, – заинтриговал Кузнецов, едва появился на работе.

– Что же такое я прозевал, Владимир Александрович? Неужели «Буран» запустили?

– Ну, до этого пока не дошло, – рассмеялся Кузнецов, – Наши события поскромней. У нас власть переменилась. Пока, правда, партийная.

– А мы с вами причем?

– Не причем, конечно, но целых два дня отдел трясло… Знаешь, кто теперь вместо Мозгового?

– Откуда, Владимир Александрович.

– Меди, – выложил Кузнецов главную новость.

Меди был начальником сектора анализа телеметрической информации. Именно в его секторе работали Мазо и Жарова до перевода в наш сектор. По их рассказам Меди был отличным специалистом, но очень жестким, своеобразным человеком со своими представлениями о справедливости.

Мазо он откровенно недолюбливал еще с тех пор, как тот был его подчиненным. Сейчас же они были на равных, соперничая во всех сферах жизни отдела. В системе соцсоревнования, за первое место реально боролись только эти два сектора. Причем Меди постоянно подозревал Бродского в необъективности и неприкрытой поддержке Мазо.

В день своего избрания Меди буквально сокрушил своего соперника. И хотя партийное собрание было закрытым, сенсационная информация все же просочилась. Вначале стало известным, что собрание отказало в приеме в партию Мазо и Гарбузову. Постепенно дошли и подробности того знаменательного события.

Собрание готовил Мозговой, и результаты его были предрешены. Но оно сразу пошло не по намеченному сценарию. Собрание не одобрило деятельность Мозгового и предложило переизбрать секретаря парторганизации. Избранный секретарем Меди тоже не жаждал революции. Она произошла стихийно.

Невольным инициатором оказался кандидат в члены партии Гарбузов. На простой вопрос, есть ли у него идеал, которому он хотел бы подражать, кандидат ответил:

– Мой идеал Юрий Константинович Разумовский… Он может взять даже там, где взять невозможно.

Столь безнравственный ответ молодого человека, желавшего вступить в партию, вызвал бурю возмущения коммунистов. К тому же он задел честь уважаемого человека, избрав его своим идеалом за весьма сомнительные качества, которые теперь требовалось или доказать, или опровергнуть. Чья-то попытка спасти положение оказалась безрезультатной. На вопрос, что же все-таки так активно «берет» его идеал – ценности духовные или ценности материальные, кандидат, не раздумывая, ответил:

– Разумеется, материальные. Коммунисты – материалисты и предпочитают ценности материальные любому духовному бреду.

Поднявшийся шум был прерван краткой речью Мазо, вступившегося за своего подчиненного: