Сладких снов

– Значит так, Эверт. Слушай сюда. Ты никогда не покидал полицейского участка на более-менее длительный срок, за исключением тех редких случаев, когда бывал отстранен за превышение должностных полномочий. Ты не использовал свой отпуск, несмотря на мои многочисленные напоминания. И вот теперь все эти недели в твоем распоряжении, как за прошлый год, так и за нынешний. И дальше откладывать некуда, иначе придется сидеть в отпуске до самой пенсии. Двенадцать недель – вот сколько ты будешь отдыхать. А когда вернешься, от твоего отпуска ничего не останется. Но больше он тебе и не понадобится, потому что, как я уже сказал, ты посетишь врача и основательно обследуешься.

Эверт Гренс смотрел на дождь.

Потом лег на спину. На скамейку.

Лицом вверх – так, что капли, падая, разбивались у него на лбу, носу и щеках.

Похоже, он все-таки уснул. Во всяком случае, побыл некоторое время в мире без четких форм и очертаний между сном и явью, где мысль значит так много и ничего. Вы ведь полицейский и найдете ее, правда? Ему снился мальчик, соскользнувший в могилу сестры, и две женщины, очень похожие друг на друга, похоронившие общего ребенка. А сам Гренс то тонул, то убегал от кого-то, но в конечном итоге так и не смог удержать мальчика от падения в могилу. Я чувствую Линнею, животом. Я знаю, что она жива.

Так он и лежал, пока не определился с дальнейшими планами.

С направлением, в котором нужно двигаться, и с исходной точкой.

Гренс поднялся. Некоторое время посидел на промокшей скамье и пошел дальше – к могиле в восточной части кладбище и мемориальной роще.

В ботинках плескалась вода.

Он никогда не был здесь раньше. За тридцать с лишним лет навестить их с Анни дочь так и не получилось. Потому что, в отличие от Йенни, комиссар однажды решил, что тот, кого не существует, не существовал никогда. И если он сегодня все-таки дойдет до нее, может, даже поговорит с ней, как с Анни, то потом отправится домой, где будет спать в светлое время суток, а ночами, в отделении полиции в Крунуберге, искать связь между двумя могилами. Потому что кто-то ведь должен позаботиться о маленьких девочках. Потому что все это время Гренс ошибался и человек существует, пока он жив в чьей-то памяти. Потому расследование не завершится от того, что какой-то полицейский сдал в архив папку с бумагами. Оно останется незавершенным, невзирая на то, что до этого никому нет дела. Потому что рано или поздно все равно случается нечто, что пробуждает прошлое к жизни – кто-то о чем-то вспоминает, в чем-то раскаивается, кому-то о чем-то рассказывает.

Дает о себе знать, так или иначе.

* * *

Мы встали друг за другом, – все, кто в самолете. И это похоже на змею, которая медленно ползет в проходе между пустыми креслами. У меня одной нет сумки. Зачем она мне, если я скоро поеду домой и наконец узнаю, что за игру такую придумали мама с папой и почему ушли из большого магазина, прежде чем подъехала машина и самолет взмыл в облака? Почему они исчезли, не дождавшись меня? Между тем змея ползет все дальше – вниз по лесенке на асфальтированную площадку перед самолетом, потом в автобус, а из него в зал, где меня все ждут. Они, конечно, успели соскучиться, хотя и суток не прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Мне немножко любопытно, как все это будет выглядеть.

И еще, будет ли там Якоб.

Думаю, что будет.

Часть 2

Оба приготовились постучаться в самое сердце тьмы.

Кабинета ему уже недостаточно. Некоторое время Эверт Гренс бродит между окном и дверью, диваном и книжным шкафом, но вскоре, устав цепляться то за одно, то за другое и наступать себе на пятки, выходит в пустой коридор следственного отдела. Эхо шаркающих шагов заполняет гулкое пространство.

Без четверти три.

Гренс одинок, как и каждую ночь.

Около десяти вечера, за два часа до полуночи, самое удобное время проникнуть сюда, если хочешь остаться незамеченным. Прошмыгнуть через черный ход и сразу на лестницу. Лифтов Гренс не любит. В случае чего на площадке возле лифта негде спрятаться, не говоря о самом лифте. Не то что в темных коридорах.

Теперь Гренс знает, как кашляет кофейный автомат, прежде чем – как по щелчку – смолкнуть. Словно простуженный. И шипение копировального аппарата, похожее на недовольный шепот. Слишком привычное, чтобы заметить его днем.

Гренс вытаскивает мобильник и набирает Марианну Херманссон, – вот уже в четвертый раз за эту ночь.

Нет ответа.

Одно время, когда Анни не стало, комиссар часто разговаривал с Марианной, потому что она задавала правильные вопросы и не давала его мыслям ускользать в нежелательном направлении. Марианна, как и Йенни, которую Гренс почти не знал, но с которой охотно общался бы и не только во сне, сдержала данное некогда слово держаться от комиссара подальше. И Гренс скучал по ней, что его совсем не удивляло.

Прошло одиннадцать недель с того дня, когда он, в насквозь промокшем траурном костюме, смотрел, как падали комья земли на пустой гроб, усыпанный красными розами и голубыми ирисами. С тех пор он ни на минуту не расставался с двумя маленькими девочками. Они играли в его мыслях, взявшись за руки, болтали и никак не желали оставить комиссара в покое. Он нарушил первое правило полицейского – не давать преступникам и их жертвам проникнуть в твою частную жизнь, удерживать их в границах расследования. И это после стольких лет работы в полиции!

Он продолжал бродить из одного конца коридора в другой, сквозь пыльный воздух и тишину полицейского участка. Восемь кругов с двумя остановками возле торгового автомата. Джем в алюминиевой формочке, бутерброд с сыром и паприкой. Между тем как сумерки снаружи постепенно начинали рассеиваться.

– Гренс?

Голос откуда-то сзади заставил его вздрогнуть.

– Это ведь ты, кто же еще.

Эверт Гренс обернулся. Далеко в конце коридора маячила сгорбленная костлявая фигура.

Черт, его засекли.

Фигура пошла на Гренса. Шаги длинных, худых ног были гораздо мягче, чем у Гренса, и поэтому почти беззвучны.

– Вернер?

– Да.

Гренс знал инспектора Гуннара Вернера сколько себя помнил. Оба они поступили на службу одной и той же зимой, оба часто задерживались допоздна: дорабатывали последний год до пенсии и одинаково плохо представляли себе, что будет дальше.

– Я знал, где тебя можно найти в пятницу вечером. Ну конечно, в коридоре следственного отдела, там, где тебя уже не должно быть.

– И откуда же ты это знал?

– Шутишь? За сорок с лишним лет службы Эверт Гренс ни разу не покидал этого здания больше, чем на пару дней. Это знают все. Как и то, как ты бродишь здесь под покровом ночи. Готов спорить, что твой начальник тоже в курсе, просто не предпринимает ничего, пока не застиг тебя на месте преступления.

Они замолчали, продолжая бок о бок мерить коридор шагами. Когда они в третий раз разворачивались возле лифта, Вернер снова заговорил:

– Я хорошо понимаю тебя, Эверт. Вряд ли найдется другое такое место, которое бы так располагало к работе. Такая тишина и никого нет.

Последние несколько десятилетий Вернер работал на прослушке. Только таким Гренс его и помнил – в больших наушниках, окруженного множеством разноцветных проводков и мониторов. После реорганизации Вернер перешел из группы прослушивания в национальный оперативный отдел и стал работать не столько со звуками, сколько с изображениями. А именно: вел беспощадную войну с криминалом в Интернете.

– Но я спрашиваю себя, чем все это может кончиться, Эверт? Иногда ведь нужно подумать и о себе, так? Не стоит поджигать свечу с двух концов одновременно. А это именно то, чем ты занимаешься.

– Я не уйду, пока не разберусь с одним делом, к которому приобщился слишком поздно, чтобы иметь хоть какой-нибудь шанс. Тем не менее… Бросить его я не могу. Я пытался, не получилось.

– Именно поэтому я здесь.

Вернер резко остановился, Гренс тоже – между комнатой отдыха и гардеробом.

– Вот как?

– Ты был у меня пару месяцев назад, Эверт. И ушел не раньше, чем взял с меня слово поработать с несколькими весьма специфическими поисковыми словами.

– Я говорил с тобой, помню. А потом еще со всеми более-менее здравомыслящими следователями Швеции… Да… Пожалуй, всей Северной Европы. С представителями Интерпола, сколько бы их там ни было, а их, не меньше не больше, сто девяносто человек. А потом еще…