История Франции

7. Мы сказали, что речь идет скорее о революции, чем о возрождении, но пожалуй, лучше было бы говорить об эволюции, потому что изменения не носили резкого характера. Ни феодальный дух, ни вера вовсе не исчезли во Франции XVI в., но средние классы, объединенные монархией, ослабили феодализм; гуманизм вынудил Церковь расширить рамки образования; забота о немедленном счастье заменила заботу о вечном спасении; и между народными массами и художниками происходит разрыв. Впрочем, новые идеи медленно пересекают Альпы, и результаты их воздействия различны в Германии, в Англии и во Франции. В Италии гуманизм вернул элиту к язычеству. Франция подвергалась сильным потрясениям в течение целого века, она не подчинилась ни пуританству, ни язычеству, а только обогатилась и оплодотворилась этими чуждыми влияниями и в XVII в. вышла на свою собственную дорогу. Конечный взрыв новых идей осуществился только в XVIII в. И Французская революция – это дочь Возрождения.

II. О том, как Италия сначала призвала французов на помощь, а затем изгнала их

1. После смерти Людовика XI две проблемы внешней политики должны были занимать внимание нового короля Франции: это Фландрия, которую жаждали присоединить к себе Франция, Англия и Империя, потому что каждая опасалась, что ее оккупирует одна из двух других стран; и Италия, потому, что старая имперская мечта все еще владела суверенами Европы, и потому, что каждый итальянский город, если его кто-то присоединял к себе, взывал о помощи к какой-нибудь иностранной армии. В глазах проницательного француза, строящего планы на будущее, проблема северо-востока должна была представляться весьма значительной; именно оттуда исходила главная опасность для наших границ. Но Карл VIII, нарушая свою первую австрийскую помолвку, отказался от Франш-Конте и от Артуа. Соблюдая приличия, он уже не мог нападать на эти провинции, к тому же и собственные устремления влекли его к Италии. Все слухи были только о красоте итальянских городов, об их художниках, их поэтах. Юный король Франции, худой, некрасивый, даже уродливый, влюбленный в свою королеву-бретонку, хитрую хромоножку с большим сердцем, обладал душой рыцаря. Эта молодая чета постаралась сделать из королевского замка Амбуаз нечто прекрасное; Анна украсила стены великолепными гобеленами, плиты пола застелила восточными коврами. Карл показывал посетителям свою коллекцию оружия: меч Карла Великого, шпагу Людовика Святого, топор Дюгеклена и доспехи Жанны д’Арк, подбитые красным шелком. Он мечтал присоединить к этой коллекции клинок, прославленный его собственными подвигами. Во Франции было много итальянских иммигрантов и изгнанников, они пылали ненавистью к тем группировкам, которые их выслали. В каждом большом городе юга и даже в Париже какой-нибудь итальянский кюре наставлял итальянский приход. Генуэзские, ломбардские и флорентийские банкиры открывали во Франции свои конторы. Дома французского дворянства породнились с итальянской знатью. Многочисленные итальянцы занимали должности при дворе или в армии, и все они старались использовать Францию в своих интересах.

Жан Бурдишон. Портрет Карла VIII, короля Франции. XVI в.

2. Словом, найти предлог для вторжения было нетрудно. Официально пять больших итальянских государств – Рим, Венеция, Неаполь, Милан и Флоренция – были объединены договором Лоди (1454); на деле же они плели друг против друга заговоры, а внутри каждого из них было по меньшей мере две противоположные партии. Неаполитанское королевство, в частности, оспаривалось французским домом Анжу и испанским арагонским домом. Во времена Карла VIII неаполитанским королем был Фердинанд Арагонский, которого ненавидел папа, и Лодовико Моро, регент Милана. Поэтому, если бы Франция предъявила права на Неаполь, она могла бы быть уверенной в сильных союзниках. Карл VIII, окруженный «людьми низкого сословия, которые ни в чем не имели опыта», позволил соблазнить себя «фимиамом и блеском Италии». Чтобы развязать себе руки, он подкупал Священную Римскую империю и Англию ценой опасных для страны территориальных уступок или деньгами. Его итальянские проекты находили отклик среди народа. Франция чувствовала себя сильной. При своей удивительной способности к восстановлению, она уже залечила бедствия Столетней войны. Благодаря Карлу VII и Людовику XI она обладала самой мощной армией в Европе, и теперь назрела острая необходимость использовать ее вне пределов королевства, ибо в ней было больше иностранцев, чем французов, а это могло привести к разграблению страны. Итак, король собрал свои силы в Лионе, торжественно обнял свою маленькую королеву и отправился через Альпы с более чем тридцатитысячной армией (в августе 1494 г.).

Жан Бурдишон. Анна Бретонская со свв. Анной, Урсулой и Еленой. Миниатюра из Часослова Анны Бретонской. Между 1503 и 1508

3. Вначале это была та самая великолепная прогулка, о которой он так мечтал. При его вступлении во Флоренцию жители толпились возле украшенных тканями окон и смотрели, как проходят литаврщики, флейтисты, арбалетчики, лучники, алебардисты, швейцарские полки, все были в великолепных одеяниях королевских цветов, красного и желтого. Наконец появилась свита короля, штандарты и сам Карл, с копьем в руках, на вороном коне, в золотых доспехах и в длинном синем плаще, покрывавшем круп его лошади. Зрелище было достойно рыцарских романов, но флорентийцы казались враждебными и недоверчивыми. У этой королевской армии была плохая репутация: в ней было много разбойников, «не знающих дисциплины», которые больше грабили Италию, чем восхищались ее красотами. Савонарола, знаменитый доминиканский проповедник, провозглашал приход когорты ангелов, которые явятся из Франции, чтобы освободить Италию от папских репрессий. «Но их приход, – говорит Гвиччардини, – обернулся огнем и чумой». В Риме папа Александр VI, который способствовал экспедиции Карла VIII, испугался того, что сам же и породил, и, забаррикадировавшись в замке Святого Ангола, обратился за помощью к султану! Только неаполитанцы сдержали свои обещания и – согласно договоренностям – с появлением французов подняли мятеж против арагонцев. В феврале 1495 г. Карл VIII вошел в Неаполь, последний пункт своего похода. Некоторое время он наслаждался этим земным раем, любовался итальянскими садами, роскошными плафонами и паркетами дворцов, нанимал работников, которые сумели бы так же украсить его замок Амбуаз. Но было бы сильным преувеличением сказать, что это он принес во Францию дух итальянского Возрождения. Несколько неаполитанских садовников и столяров – это еще не Возрождение. В то время как он восхищался прелестями Неаполя, его армия навлекала на себя жгучую ненависть неаполитанцев, потому что освободители на глазах превращались в завоевателей. Теперь вся Италия сплотилась в своей ненависти к оккупантам. Папа, Венеция, Лодовико Сфорца и католик Фердинанд Арагонский объединились в лигу против Карла VIII. Его предали те самые люди, которые перед этим его призвали.

4. Новая итальянская лига стала вооружаться. Необходимо было как можно скорее вернуться во Францию, иначе обратный путь был бы отрезан. Карл поспешно свершил императорское вступление в Неаполь (алый плащ, держава в руке) и устремился назад. Возле Форне, чтобы пересечь Апеннины, он был вынужден дать бой и выиграл его. После его отхода французы гарнизона, оставленного в Неаполе, были взяты в плен. Экспедиция не достигла своих целей, но солдаты принесли богатую добычу, и народная молва была благосклонна к Итальянской кампании. От этой дипломатической и военной кухни воспарил аромат славы. Впрочем, король прожил после этого недолго. В 1498 г. в возрасте всего лишь двадцати восьми лет он ударился в замке Амбуаз лбом о каменный ригель низкой двери, бывшей в неисправном состоянии, и через несколько часов умер. Так как его дети от Анны, чахлые и хилые, скончались, то ему наследовал его кузен Людовик Орлеанский. Сын поэта Карла Орлеанского был тридцатишестилетним мужчиной, добрым малым, очаровательным и тщедушным, всеми любимым и достойным этой любви. С самого момента своего восшествия на трон он заявил, что оставит все как было и даже не тронет своих личных врагов: «Не пристало и недостойно чести короля Франции мстить за обиды герцога Орлеанского». Уже давно он был тайно влюблен в Анну Бретонскую. Теперь, когда она овдовела, он захотел на ней жениться, как из-за нее самой, так и из-за Бретани. К сожалению, он был уже женат на одной из дочерей Людовика XI, «маленькой, черненькой и горбатенькой» Жанне Французской. Цезарь Борджиа, сын папы Александра VI, за щедрое вознаграждение деньгами и землями взялся провести переговоры по отмене этого брака. Это оказалось возможным, потому что к браку Людовик Орлеанский был принужден Людовиком XI. Вот таким образом Бретань осталась французской, а «хитрая бретонка» осталась королевой, столь же влюбленной в своего второго короля, как была влюблена и в первого.

5. Итальянский мираж притягивал к себе Людовика XII столь же сильно, как до этого соблазнял Карла VIII. Эта райская природа, эта роскошь, эта красота привлекали каждого иностранца. Любимый министр Людовика XII, кардинал Жорж Амбуаз, строил заговоры вместе с Цезарем Борджиа и, мечтая стать папой, искал поддержки в самой Италии. Если для вторжения нужны были поводы феодального характера, то Людовик XII, бабка которого была Висконти, мог объявить себя наследником герцогства Миланского, откуда Висконти были некогда изгнаны родом Сфорца. И вновь повторились злоключения Карла VIII. Все военные кампании Людовика XII поначалу казались очень легкими, а затем происходила перемена настроений у итальянцев, вчерашние враги мирились и обращались против Франции и вслед за победами шли поражения. Завоеванное поначалу герцогство Миланское вновь было утрачено. Чтобы удержать его за собой, Людовик XII дошел до того, что предложил эрцгерцогу Карлу Австрийскому, внуку императора Максимилиана, руку своей дочери Клод Французской с приданым, включающим Бретань и Бургундию. Это означало погубить все дело Людовика XI. К великому счастью, этой безумной затее воспротивились Генеральные штаты, объявившие эти провинции неотчуждаемыми и не подлежащими передаче. Но сила притяжения Италии была еще очень велика. Вновь открылось дело о Неаполитанском наследстве, и Людовик XII предложил Испании раздел этого королевства. Испанский король согласился, но потом напал на французов. «Он обманул меня дважды», – сказал Людовик XII. «Я обманул его десять раз», – ответил Фердинанд. Папа Юлий II, воин и артист в душе, поклялся, под влиянием Макиавелли, восстановить всех государей христианского мира против Венецианской республики. Была создана лига. Франция должна была играть в ней роль солдата. Но едва только Венеция оказалась в опасности, как папа сделал внезапный поворот. «Если бы Венеция не существовала, ее следовало бы создать», – заявил он и провозгласил войну против варваров, то есть против тех самых французов, которых сам же и призвал! «Бросив в Тибр ключи святого Петра и взяв в руки меч Павла», он создал против Франции новый Священный союз, на этот раз совместно с Генрихом VIII Английским, с испанцами, венецианцами и швейцарцами. Разбитый под Новарой (1513), вынужденный вернуться во Францию, чтобы сражаться с англичанами, войсками императора и со швейцарцами, Людовик XII заключил мир и отказался от герцогства Миланского. Итальянский мираж рассеялся.

6. Итак, французы вели долгие и совершенно бесполезные войны. Но они не таили зла против Людовика XII, которого прозвали Отцом Народа. Когда худой, бледный, опираясь на свою маленькую королеву, он появился на заседании Генеральных штатов, то был встречен овацией. Почему же? До некоторой степени потому, что его подданные процветали. Начиная с царствования Карла VII они распахивали новые земли и отстраивались заново. В начале XVI в. по всей Европе росли цены. Приток ценных металлов, поступающих новыми торговыми путями, привел к прогрессивной девальвации денег, что создавало ощущение привычной эйфории. Людовик XII прилагал усилия для защиты крестьян от сеньоров, для пересмотра баналитетного права и барщины, для уменьшения тальи. Обесценивание денег благоприятствовало фермерам и вело к обеднению дворян, многие из которых продавали свои земли, как это уже происходило во времена Крестовых походов, а разбогатевшие простолюдины эти земли скупали. Итальянские войны проходили на чужой территории, и Франция наслаждалась восхитительным достатком, совершенно для нее новым. Как некогда в Иль-де-Франсе возводились бесчисленные соборы, так теперь в долине Луары как грибы росли новые замки. Их стиль еще оставался готическим, но это была уже «пламенеющая готика», со скульптурными розами, цветочными «бантами», высоко расположенными оконцами, окруженными каменными кружевами, и галереями, обращенными к солнцу. Жорж Амбуазский, архиепископ Руана, построил в своем городе Дворец правосудия и изящное здание архиепископства. Король переделал свой замок Блуа, «местожительство его отца и матери, место его рождения». Анна Бретонская перевезла туда свои гобелены, свои растения и карточные игры, кровать, «наряженную золотой парчой», «резные и позолоченные стулья, привезенные из Италии». Здесь, окруженная женщинами, она пряла пряжу, а в это время поэт читал ей стихи или шут забавлял ее своими проделками. Это был тот «дивный час, когда, среди изнемогающей благодати отмирающей цивилизации, занимались первые отблески цивилизации нарождающейся» (Г. Аното). Франция любила свою королеву Анну точно так же, как она любила своего короля Людовика XII. Но Анна умерла в 1514 г., оставив только двух дочерей. Старшую поспешили выдать замуж за наследника королевства, молодого графа Ангулемского, ее кузена. Король был так огорчен смертью жены, что стал чахнуть от тоски; двор забеспокоился и посоветовал ему вновь жениться. Королю было только пятьдесят два года. Ему предложили в жены Марию, сестру английского короля, совсем юную, семнадцатилетнюю принцессу. Он согласился, но она довела его до могилы. Под холодной внешностью в ней жил чрезмерный темперамент Тюдоров. Слабосильному Людовику XII приходилось проводить свою жизнь в бесконечных праздниках и быть своей жене «любезным компаньоном». Он умер 1 января 1515 г.

Карл VIII благословляет Людовика Орлеанского (в будущем Людовик XII). Миниатюра Часослова Карла VIII. Конец XV в.

III. О том, как Франция начала бороться с германскими государствами

1. Слабому и хрупкому Людовику XII наследовал его зять и племянник, здоровяк по «бретонскому образцу»,[21 - Племянник «по бретонскому образцу» был сыном одного из кузенов короля. Карл Ангулемский, отец Франциска I, был кузеном Людовика XII, который сделал заранее назначенного наследника своим зятем, женив его на Клод Французской. (Примеч. авт.)] Франциск I. Если бы королева Анна пережила своего супруга, то ничто не смогло бы доставить ей большего горя. Франциск Ангулемский воспитывался в Коньяке и в Амбуазе своей матерью Луизой Савойской, молчаливой и величественной вдовой, способной на хитрости и злобные выходки, но умной и властной женщиной. Анна ненавидела Луизу; Блуа внимательно следил за замком Амбуаз. Когда Людовик XII вновь женился, Луиза с беспокойством наблюдала за этой юной королевой-англичанкой, сын которой, если бы таковой родился, встал бы между ее Франциском и троном. Людовик XII был таким изможденным, что появление сына казалось маловероятным, но посол Англии Саффолк чрезвычайно нравился своей царственной соотечественнице. (Он так сильно ей нравился, что через три месяца после смерти Людовика XII она вышла за него замуж.) Но и незаконнорожденный наследник был не менее опасен, чем законный. Луиза и ее дочь Маргарита Наваррская стали посменными попечительницами королевского лона. Наконец Людовик XII скончался, и ему наследовал Франциск I. «Мы напрасно трудились, – как-то меланхолично заметил Людовик, – этот здоровенный детина все испортит». Здоровенный детина превратился в красивого молодца, молодого, пылкого, так же хорошо сложенного, как и его кум Генрих VIII Английский. Он любил любовь, охоту, войну и жизнь. «Государь далек от образа жизни королевы Анны с ее чопорной суровостью… Король любит блондинок с цветом кожи фламандок, красивых девушек с севера… Радостный громкий смех звучит в обществе молодежи» (Л. Батифоль). Франциск находился в полном подчинении у своей матери, а сестра Маргарита его обожала. Она любила поэтов и художников; она сделала из своего брата гуманиста-любителя, слишком большого весельчака, чтобы учиться серьезно, но который все же прикладывал некоторые усилия «во флорентийских развлечениях и в написании стихов, которые он слагал как попало». Как позднее появились новые богачи, так и Франциска I можно назвать «новым королем» (Л. Февр), обладающим авторитетом молодости, богатства и красоты и тем смелым оптимизмом, который ведет к достижению успеха без всякого труда.

2. В поисках приключений, опьяненный своей новой властью, он тотчас же постарался вновь разжечь конфликт из-за герцогства Миланского. Почему? Да просто ради удовольствия. «Король ниоткуда не ощущал угрозы; это был молодой, богатый и сильный мужчина, у него было благородное сердце, и никто из окружения не отговаривал его от войны – самого благородного занятия для государя или дворянина…» Он набрал 26 тыс. ландскнехтов, 6 тыс. которых составляли «черный отряд, самый лучший из когда-либо существовавших отрядов». Он приобрел «новые пушки длиной не более двух футов; они выстреливали пятьдесят ядер за один выстрел и очень хорошо служили; он велел отлить их триста штук в Лионе, и перевозили их мулы…» С этим хорошо вооруженным экспедиционным корпусом он пересек Альпы, встретился со швейцарцами, которые оккупировали герцогство Миланское, и разбил их при Мариньяно (1515). На самом поле сражения Баярд посвятил его в рыцари. Это был великий день для молодого короля и прекрасное начало правления, принесшее ему Милан, примирение с папой и «вечный мир» со швейцарскими кантонами, которым он пообещал ежегодную субсидию в обмен на право рекрутировать у них солдат. Отныне швейцарская гвардия станет постоянным отличительным признаком французского двора.

3. Со времени правления Людовика XII, после предательства папы Юлия II, Франция была в постоянной, открытой вражде с Ватиканом. Лев X, обходительный и осторожный Медичи, которого называли «Ваша Осмотрительность», имел перед началом Мариньянского сражения очень важную встречу с Франциском I. Папа хотел добиться от молодого короля упразднения Прагматической санкции Буржа, хартии свобод Галликанской церкви. Переговоры прошли успешно, и в 1516 г. был подписан новый конкордат, который отвечал как интересам короля, так и интересам Ватикана. Отныне если избрание епископов оставалось за королем (победа короны), то папа сохранял за собой их инвеституру (победа Рима). Король сохранял право раздачи церковных бенефициев даже светским лицам (победа короны), но зато папа получал право на аннаты, то есть право на доходы первого года нового обладателя бенефиция (победа Ватикана). Таким образом, и папа, и король оба приобретали огромные доходы за счет Французской церкви. Этот конкордат, остававшийся в силе вплоть до революции, частично объясняет, почему реформа Лютера и Кальвина провалилась во Франции. Дело заключалось скорее в финансовом вопросе, чем в догматах вероучения. Генрих VIII Английский порвал с Римом ради того, чтобы обобрать монастыри; Франциск I обобрал свои монастыри с предварительного согласия Рима. Конкордат вызвал яростные протесты парламента города Парижа. «Один только всеобщий церковный собор, на котором была бы представлена Галликанская церковь, имел бы право издавать законы в этой области», – заявил парламент, а Университет города Парижа добавил, что конкордат наносит оскорбление Богу. Но им пришлось уступить воле короля и зарегистрировать акт. Кто был прав в этом споре? Папа или Сорбонна? На самом деле конкордат спас Французскую католическую церковь, но он поставил ее в зависимость от общественной власти и привел к духовному отрешению клира, что открыло двери королевскому абсолютизму в XVII в., а в XVIII в. – и антиклерикализму.

Кристофано дель Альтиссимо. Франциск I, король Франции. Между 1552 и 1568

4. Молодой, богатый, победоносный, по возвращении из Мариньяно Франциск I был полон грандиозных амбиций. Но какова может быть наивысшая степень амбиций для короля, как не стать императором? Императорский титул был выборным. Максимилиан был уже стар, электорат был продажным, а потому Франциск полагал, что у него есть надежды заполучить эту престижную корону. Выборы, проводившиеся семью выборщиками (три архиепископа, король Богемии, герцог Саксонии, пфальцграф Рейнский, маркграф Бранденбургский), всегда происходили еще при жизни действующего императора, чтобы избежать междуцарствия. Избранник, то есть названный наследник, носил титул римского короля. У Франциска I был опасный соперник, внук императора Максимилиана Карл Австрийский (будущий Карл V). В силу абсурдных перипетий, связанных с территориальным наследованием, этот юный принц – сын Филиппа Красивого и Хуаны Безумной, которая, в свою очередь, была дочерью Фердинанда, короля Арагонского, и Изабеллы, королевы Кастильской, – имел права на Испанию, Нидерланды, на эрцгерцогство Австрийское и на королевство Неаполитанское! Уже и так он держал Францию в тисках, а если бы, сверх того, он стал германским императором, то королевство оказалось бы полностью окруженным. Но и обратное тоже было верно: если бы Франциск стал императором, то государства Карла стали бы совершенно разобщенными. Никогда еще соперники не были столь различны. Франциск I казался воплощением силы и жизнерадостности; у Карла было бледное лицо, всегда приоткрытый рот, слабый подбородок. Но блеск в глазах опровергал слабость черт лица. Это был очень умный и очень настойчивый человек. В противовес золоту Франциска I он добился поддержки могущественных банкиров Аугсбурга, которые хотели сохранить связи империи с Антверпеном. Ценой в 514 тыс. гульденов Максимилиан купил пять голосов в пользу своего внука (иначе говоря, необходимое большинство) и потребовал за свою услугу комиссионные в размере 50 тыс. гульденов. Германо-фламандский капитализм одержал победу, и был избран Карл V. Для Франции это представляло смертельную угрозу. Она не могла допустить появления императорских войск у своих дверей – в Нидерландах. С этого дня между Францией и германским миром начинается та борьба, эпизодами которой можно считать и наши недавние войны.

5. Оба лагеря были заинтересованы в Генрихе VIII Английском, у которого во Франции был постоянный плацдарм в Кале. Возле этого города с ним и встретился Франциск I. Очень сходные в своих вкусах, оба монарха соперничали в проявлениях роскоши. Это свидание получило название встречи на «Поле золотой парчи», потому что шатры короля Франции были затканы золотом. «Когда они были установлены под ярким солнцем, то на них было приятно смотреть». Король Англии построил для себя настоящий дом, «весь из дерева и стекла», перед которым били три фонтана: один был из глинтвейна, другой – из вина и третий – из воды. Короли «обнялись, не сходя с лошадей, и оба были очень приветливы друг с другом». Но между ними не было доверия, и когда Франциск I, любитель рискованных поступков, отправился без охраны к английскому королю, то выслушал осуждение от своих приближенных: «Мой господин, вы безумны, если сделали то, что вы сделали…» Однако кардинал Уолси, которому Карлом V была обещана папская тиара, если он предаст Франциска I, тайно подготовил другую встречу, на этот раз между своим господином (Генрихом VIII) и королем Испании. Итак, король или император? Хорошенько все взвесив, Генрих VIII выбрал своим союзником императора, хозяина Фландрии, потому что этого требовали английские купцы. Но торговый советник иногда оказывается не самым лучшим дипломатическим советником. Принеся в жертву Францию, Англия нарушила баланс власти в пользу Карла V. И наступит день, когда она горько пожалеет об этом.

Замок Блуа, любимая резиденция Людовика XII и Франциска I. Фрагмент декора

6. Франциск I решил атаковать. У Карла V были затруднения в Испании и Германии. Момент был выбран благоприятный. Агрессия привела в восхищение Карла V, который считал себя более сильным: «А, значит, французский король хочет возвысить меня еще больше? Через очень короткое время или я стану несчастным императором, или он станет несчастным королем Франции!» Вся Европа была настроена против Франциска I: Генрих VIII, папа, венецианцы. Даже коннетабль Французского королевства Карл Бурбон перешел на сторону врагов, уязвленный тем, что корона оспаривала у него наследство. В этих условиях переходить Альпы было чистым безумием. Но, во всем отважный и смелый, Франциск I решился на это и потерпел сокрушительное поражение при Павии. Армия была разбита, а король взят в плен. Он написал своей матери Луизе Савойской: «Мадам, из всего, что было, я сохранил только честь и жизнь». Среди стихов, которые он слагал в плену, мы находим такие строки, не лишенные известной красоты: «Мое тело побеждено, но сердце остается победителем». Во Франции все еще жива рыцарская традиция.

7. Король в плену… Страшная опасность, что Франция будет раздроблена. Но мы уже видели, что со времен Иоанна II Доброго страна осознала свое единство. Все уважали регентшу Луизу Савойскую. Не было ни заговоров, ни шумных Генеральных штатов. Единственной оппозицией оказался парламент города Парижа, который, воспользовавшись пленением короля, начал превращать свою юридическую власть во власть политическую. В час испытания Франция проявила достоинство, и в этом было ее спасение. Так как Карлу V не удалось вызвать в стране волнения, то вскоре он начал находить своего пленника очень обременительным. Он надеялся навязать ему постыдный мир, по которому Нормандия и Гиень отошли бы к Англии, к Испании отошло бы все наследство Карла Смелого, а предателю коннетаблю Бурбонскому отошли бы Дофине и Прованс. Франциск отказался от такого договора и заболел от тоски. Он желал смерти:

Стремясь к единственному благу, я умираю от желания
Обрести смерть, которая и есть для меня жизнь…

Карла V обуял страх. Если этот король умрет, то ему наследует другой. А Карлу придется возиться с трупом? Маргарита, заботливая сестра, устремилась к изголовью своего брата, заказала для него церковные мессы, вместе с ним причастилась, вернула ему надежду и в результате спасла. К этому же моменту повернулось и колесо Фортуны. Генрих VIII, который к этому времени стал находить Испанию чрезмерно сильной, принял от Луизы Савойской два миллиона за то, что расстанется со своим союзником. Здесь нашлось кое-что «на булавки» и для кардинала Уолси, который увидел в этом новом предательстве и личную выгоду, и средство для продолжения своей политики уравновешивания сил. Когда Франциск I понял, что бежать ему не удастся, он решил уступить Бургундию, твердо намереваясь позднее отказаться от исполнения данного обещания. Потом он объявил своим советникам, что считает клятвы, данные по принуждению, пустыми. Однако он согласился выдать двух своих сыновей в качестве заложников во исполнение договора. Таким образом, Франциск I принес их в жертву интересам королевства. Когда он вернулся и было оглашено соглашение, поднялось всеобщее возмущение против Карла V. Папа объявил аннулированным тот договор, по которому король Испании признавался господином христианского мира. Во Франции штаты Бургундии твердо заявили, что король без их согласия не имел права отчуждать провинцию от королевства. Это знаменовало конец личной феодальной власти. Сеньор королевского домена отныне должен был стушеваться перед королем Франции. Ибо такова была воля короля Франции.

Таддео Цуккаро. Триумфальный въезд германского императора Карла V в Париж в сопровождении плененного Франциска I и кардинала Алессандро Фарнезе в 1540 г. Фреска. Дворец Фарнезе, Капрарола. 1557–1566

8. Разрыв отношений между Францией и Священной Римской империей положил конец всей политике католического и христианского единения. Чтобы сразить австрийский дом, Франциску I не нужно было колебаться в выборе соперников, которых следовало противопоставить Карлу V. На угрозу север – юг, то есть Фландрия – Испания, следовало ответить угрозой восток – запад, то есть Франции необходимо было найти союзника на Востоке. Еще вечером после битвы при Павии Франциск I послал тайного гонца к Сулейману Великолепному. Позднее в Париж прибыл в качестве посла один оттоманский адмирал. Политика взяла верх над идеологией и даже над верой, потому что Франция не могла себе позволить погибнуть! Казалось, что и Венгрия, и Богемия, так же как Франция, предпочитали турка австрийцу. В это же время поднялась и Италия – против испанской тирании. Папа молил Францию о защите. Карл V напал на Рим войсками коннетабля Бурбонского, который был убит при штурме городских стен. «Камни христианского мира поднимаются против вашего величества», – осмелился написать Карлу V один испанец. В 1529 г. Луиза Савойская, превосходная мастерица вести переговоры, сумела заключить с эрцгерцогиней Маргаритой, теткой императора и наместницей Нидерландов, мир в Камбре, получивший название Дамского мира. За выкуп в два миллиона золотых экю сыновья Франции были возвращены их отцу; они рассказали, что в Испании с ними очень плохо обращались, и злоба короля возросла еще больше. Однако одна статья договора Камбре должна была сделать Франциска I зятем Карла V. У императора была старшая сестра Элеонора Австрийская, вдова короля Португалии; ей было тридцать два года. Она получила приказание выйти замуж за Франциска I. Эта принцесса, покорная, незаметная, добродетельная, провела семнадцать лет при французском дворе, где ее совершенно не замечали. Когда она овдовела вторично, то вернулась жить к Карлу V.

9. Никогда внешняя политика Франции не была столь запутанной и противоречивой в своих направлениях. С одной стороны, шла дуэль между Францией и Австрией. Для победы над императором Франция нуждалась в помощи турок и протестантских принцев Германии. Но таким союзом с еретиками «христианнейший» король вызывал недовольство своего народа. Общественное мнение Франции, и в частности Парижа, было настроено враждебно против религиозных реформаторов. Позднее мы увидим, что король и особенно его сестра Маргарита хотели бы предоставить религиозным реформаторам широкую толерантность, частично в силу природной благожелательности, частично из-за того, что этого требовали новые союзы. Но страна не пошла бы за ними по этому пути. Таким образом, внутренняя политика отсылала Франциска I к католической Испании, в то время как внешняя политика ставила его в оппозицию к австрийскому дому. Отсюда возникает потребность в компромиссах, которых требовала реальная обстановка. Женитьба дофина Генриха Французского (будущего Генриха II) на одной из родственниц папы, дочери флорентийских банкиров Екатерине Медичи, показала, что Франциск I стремился поддерживать связь с католической Италией. Но он потерпел неудачу. Испания завладела полуостровом, и иезуиты подчинили своей жесткой дисциплине свободный дух Возрождения. Итальянские приключения Франции завершились расколом христианского мира. Когда в 1547 г. умер Франциск I, то всякому непредвзятому уму стало ясно, что истинной проблемой Франции была не итальянская, а германская проблема.

10. Новый король Генрих II сумел это понять. Этот король из-за несчастного случая правил недолго, но он был одним из наших самых великих королей. Холодный, умный, молчаливый, он питал к Испании тайную ненависть, основанную на воспоминаниях о своем пленении в Мадриде. Он ненавидел Карла V. «Он желал ему столько зла, сколько можно пожелать самому смертельному из своих врагов». Но он вел против него очень умелую борьбу. Его политика состояла из следующего: а) отказ от мечты завоевать Италию; б) перенос усилий на северо-восток и укрепление там границ страны; в) подписание длительного мира. Для завершения этого великого и мудрого намерения он вербовал друзей повсюду, где только их находил. В Англии он опирался на католиков, еще имевших там влияние, и женил своего старшего сына Франциска, наследника трона, на малолетней королеве Шотландии Марии Стюарт. Это было сделано для того, чтобы помешать союзу между Шотландией и Англией. В Германии он опирался на протестантских принцев. Карл V хотел бы превратить империю с выборным императором в наследственную монархию, то есть в объединенную Германию. Генрих II прикладывал усилия к защите «германских свобод», то есть стремился сохранить раздробленность Германии. «Держать под рукой германские дела, каких бы трудов это ни стоило» – было его программой. Это же явилось впоследствии программой и Ришелье, и Пуанкаре. Генрих II ясно видел, что основные интересы Франции находились на Рейне и что нужно было срочно решать извечный вопрос Лотарингии.

Франсуа Клуэ. Портрет Генриха II Французского. Первая половина XVI в.

11. Германские принцы помогали ему в этом. Их раздражала самодержавная политика Карла V. Они предложили королю Франции, если он согласится их поддержать, три епископства: Мец, Туль и Верден (во временное пользование). Это стало бы надежным прикрытием французской границы. Генрих II согласился, но, когда он захотел продвинуться дальше, вплоть до Рейна, и «напоить своих коней из этой реки», германцы, вначале призвавшие его, обернулись против него. Герцог Франсуа де Гиз, осажденный в Меце, спас город и завоевал себе славу героя. Потерпевший неудачу Карл V, больной, снедаемый подагрой, подписал отречение (1555). Он так жестоко страдал от своих болей, что не мог уже даже сам вскрыть письмо. Он желал бы завещать империю своему сыну Филиппу II, но германские принцы больше не желали быть замешанными в испанские распри. Карл вынужден был провести выборы, и императором стал его брат Фердинанд, а во время торжественной церемонии отречения в Брюсселе он передал остальные свои земли своему сыну Филиппу. Вот так, в силу подписания решительного и драматического акта, всемогущий император лишился всего, после чего сослал сам себя в один из монастырей. Его уход успокоил ненависть многих. У Генриха II не было никаких оснований сражаться с Филиппом Испанским, к тому же и состояние французских финансов требовало мира. Однако Франсуа де Гиз, сильный своей славой национального героя, попытался еще раз начать завоевание Италии. Король имел слабость согласиться на это, и экспедиция обернулась провалом. Армия, посланная в Италию, была уничтожена, а во Францию со всех сторон вторглись захватчики: на севере – испанцы и англичане, на востоке – Савойя. Генрих II проявил в превратностях судьбы стойкость. Хотя Филипп II занял Сен-Кантен и испанцы были уже в Нуайоне, король отказался покидать Париж. «Остается сохранять мужество и ничему не удивляться», – сказал он. Франсуа де Гиз, грешивший безрассудством, искупил свою репутацию отвагой. Поспешно вернувшись из Италии, он взял под командование маленькую армию в Компьене, смело оставил без прикрытия столицу, двинулся на Кале и взял город, используя преимущество неожиданности. Это показалось чудом. Когда король Генрих II и герцог де Гиз вместе вернулись из Кале, Париж встретил их восторженными овациями. Затем начались переговоры.

Медаль с изображением Генриха II. XVI в.

12. Это был один из тех моментов, когда после долгих войн все противники стремятся к миру любой ценой. В Англии Елизавета только что наследовала Марии Тюдор, безоглядно влюбленной в своего супруга Филиппа II. Англия, таким образом, отделилась от Испании, и Испания перестала поддерживать Елизавету в деле Кале. Генрих II потребовал для себя только три епископства: Мец, Туль и Верден – города, служившие прикрытием французской границы. Император Фердинанд, не надеясь на поддержку подданных, уступил, тем более что ему необходимо было заниматься турками. Филипп II готов был уступить и Сен-Кантен, лишь бы Франция отказалась от всяких претензий на Италию и Савойю. Чтобы сохранить достоинство, Савойя и Пьемонт были отданы в качестве приданого Маргарите Французской, сестре Генриха II, старой деве тридцати шести лет, которая вышла замуж за Эммануила Савойского, и в это же время Филипп II взял в жены старшую дочь Генриха II. В свою очередь Елизавета Французская была помолвлена с сыном того же Филиппа II, доном Карлосом, но испанский король, овдовев, оставил эту девочку для себя (ей было четырнадцать лет). Таков был договор в Като-Камбрези (1559), реализовавший обоюдное желание Генриха II и Филиппа II обратить все силы на борьбу с протестантизмом.

13. Это был один из тех договоров, которые создали современную Францию. Для его подписания королю потребовалось большое мужество. Военные были в ярости. «В одну минуту и одним росчерком пера все вернуть и все очернить, тремя-четырьмя каплями чернил опорочить все прекрасные победы прошлого – это волновало ум и взращивало в душе насилие», – говорил Вьейвиль. Но мудрые головы этот договор одобряли: наконец-то Франция окончательно перестала заниматься Италией, где ей абсолютно нечего было делать, где ее всегда бы считали захватчицей, завоевательницей, оккупанткой, где ее постоянно окружала бы ненависть; наконец-то она обратила свои взоры на Мец, Туль и Верден, которые так часто обеспечивали само ее существование. Кроме того, Франция возвращала себе Кале – город, который, находясь в руках англичан, оставался вечной угрозой. Да, воистину это был прекрасный договор, и французский народ никогда в этом не сомневался. Большие праздники и в честь наступления мира, и в честь бракосочетания обеих принцесс с необыкновенной пышностью проходили в Париже. Но Генрих II, любивший спортивные забавы, захотел сам принять участие в турнире и был смертельно ранен копьем графа Монтгомери, «крупного и сильного юноши», сына капитана гвардейцев Жака де Лоржа. Деревянное копье вошло в глаз короля и проникло в мозг. Король девять дней оставался в коме и умер, не приходя в сознание, в расцвете физических и духовных сил, в возрасте сорока одного года. Для Франции это стало очень чувствительной утратой, ибо король, обеспечив внешний мир, мог бы обратить свои силы на внутреннее положение страны, которое начинало вызывать беспокойство. После него остались только малолетние сыновья[22 - Новому королю Франциску II было только пятнадцать лет. Герцогу Орлеанскому (будущему Карлу IX) – девять лет; герцогу Анжуйскому (будущему Генриху III) – семь лет; герцог Алансонский был пятилетним ребенком. Самой младшей из пяти французских принцесс, Маргарите Валуа, было шесть лет в момент, когда она потеряла отца. Это была будущая жена Генриха IV, «королева Марго». (Примеч. авт.)] и вдова-иностранка Екатерина Медичи.

IV. О том, как жили и о чем думали французы во времена Франциска I и Генриха II

1. Нам кажется, что люди эпохи Ренессанса говорили себе: «Наше царствие пребывает в этом мире». Они ценили роскошь, красоту драгоценностей, тканей, одежды, дворцов, садов и женщин. Земля казалась им просторной и прекрасной, а жизнь – «вместительной». Это был период Великих географических открытий, и нормандцы из Дьеппа, бретонцы из Сен-Мало были столь же отважны, как и моряки из Кадиса или Лиссабона. Наши мореплаватели идут на Новую Землю и в Гвинею; Жак Картье открывает Канаду. В самой Франции торговля превращается в приключения, особенно в провинциях, близких к Италии или Фландрии. В 1531 г. в Лионе открывается первая биржа; капиталисты спекулируют, вычисляют денежные курсы, привлекают сбережения мелкого люда. Испания, переполненная драгоценными металлами, за золото вывозит из Франции ее продукцию. Это новое богатство, эти вдруг открывшиеся возможности, эти нетронутые континенты пробуждают колоссальную энергию и любопытство. Французы той поры не выносят никаких ограничений, они уверены в себе, горды своим юным королем, который представляется им самим воплощением Ренессанса. Сильный, чувственный, великодушный, образованный Франциск I придает «светлейшей» короне Франции тот блеск, которого в ней не бывало со времен Карла Великого и Людовика Святого. Его мать Луиза Савойская называла его: «Мой сын, мой император…» Разве титул императора не был передан римлянами византийцам, а византийцами франкам? Создается даже впечатление, что подданные ощущают особую гордость, видя в короле своего абсолютного повелителя. Один французский поэт презрительно обращается к Генриху VIII Английскому:

Ибо ты подчиняешься не по доброй воле,
А потому, что благороден король Франции,
И несчастен тот, у кого нет ни людей, ни денег.
Император – это тот, кто не только правит,
Ибо он царит и над странами, и над людьми.

Шлем в античном стиле, принадлежавший Франциску I. Работа Филиппо Негроли. После 1545

2. В эту эпоху двор короля становится во Франции источником новых идей, новой моды и искусств. Двор повсюду следует за королем. Его переезды осуществляются кортежем из 12 тыс. лошадей с шатрами, личными вещами, коврами, золотой и серебряной посудой. Где останавливается король, там и столица. Городу Парижу Франциск предпочитает замки Луары. Он повсюду желает видеть возле себя не только своих советников, но и свой «дом», свое «общество», своих любовниц и свою верную наперсницу сестру Маргариту. «Двор без дам, что весна без роз», – провозглашает он. Нужно представить себе эти бесконечные праздники в замке Шамбор или в Фонтенбло, красоту костюмов, мужчин в камзолах из золотой парчи, в шелковых трико, в шапочках с перьями; короля, одетого в серебряную парчу; музыку, игры, любовные шалости. Нравы и обычаи были свободные. Галантность, слегка приправленная игрой, заменила тяжеловесную куртуазность. Двор был открыт для поэтов и художников. Людовик XI считал, что «наука ввергает в меланхолию»; Франциск I проявлял ко всему интерес, он «любил литературу и ученых», которым с удовольствием раздавал темы для рассуждений. «И каждый, кто приходил, был принят; и требовалось только, чтобы он не был ослом или заикой» (П. Брантом), ибо королевское застолье представляло собой настоящую школу, где обсуждались различные предметы, начиная с войны и кончая живописью, и сам король прекрасно разбирался и в том и в другом.

Художник английской школы. Франциск I и его свита. Фрагмент картины «Поле золотой парчи» (Переговоры Франциска I с Генрихом VIII Английским в 1520 г.). 1545

Бенвенуто Челлини. Гравюра XIX в. С неизвестного живописного оригинала

3. Нет ничего более увлекательного, чем исследовать отношения между королем Франции и итальянским скульптором Бенвенуто Челлини по «Мемуарам» последнего. Они общались на равных. Король хотел держать Челлини при своем дворе, так как тот создавал для него прекрасные произведения. А потому и терпел большие вольности с его стороны. Скульптор был неограничен в своих расходах. Франциск I по доброй воле раздает художникам серебро и золото из королевской казны. Челлини ведет в Париже безумную жизнь: он изгоняет из дворца Пети-Несль его обитателей, поселенных там королем, а в своем ателье колотит молодых обнаженных женщин, которые служат ему в одно и то же время и моделями, и любовницами; поносит судей из Шатле. И благодаря тому, что он в милости у короля, ему все сходит с рук. Но это длится лишь до той поры, пока он не входит в конфликт с герцогиней д’Этамп, фавориткой Франциска I. Здесь был положен предел его безнаказанности. В XVI в. искусство стоит выше морали, но не выше наслаждения. Если говорить о религии, то стоит отметить, что эпоха столь противоречива, что даже Маргарита, добродетельная и набожная принцесса, пишет распутные сказки в «Тептамероне», а король, едва покинув свою любовницу, направляется в часовню на молитву. В мужчинах и женщинах эпохи Возрождения столько животной неистовой силы, что духовные сомнения никогда не останавливают порывов их плоти. Добрые католики, они не выходят из дому без кинжала на поясе. С момента заключения брака Генриха II с Екатериной Медичи во Франции появились интриги итальянских дворов, безнаказанные убийства, таинственные дуэли, отравленные перчатки, и эта смесь обычаев кондотьеров и рыцарства создала странные характеры.

4. Екатерина Медичи, остававшаяся в течение десяти лет бесплодной, вслед за тем была постоянно беременной. Долгое время она играла незаметную роль при дворе, называвшем ее отца «торговцем флорентийскими пилюлями». Ее супруг, дофин (позднее – Генрих II), с 1536 г. был страстно влюблен во вдову Великого сенешаля Диану де Пуатье, которая была старше его на восемнадцать лет. Холодная и честолюбивая, она выбрала своей эмблемой полумесяц Дианы и приказала нарисовать себя в образе богини луны, попирающей Эроса, и сопроводить это девизом: Omnium victor em vici.[23 - Я победила того, кто победил всех (лат.).] В соборе города Руана она воздвигла великолепное надгробие своему супругу Великому сенешалю. На людях бесподобная вдова всегда была одета в черное и белое. Это ей, однако, не помешало заказать свое скульптурное изображение в виде богине Дианы с оленем Жану Гужону, который сумел подчеркнуть ее длинные ноги, высокую грудь и маленькую головку, или принимать от короля замки и даже драгоценности короны. Генрих II повсюду брал ее с собой, а во время расставаний писал ей пылкие письма: «Я не могу больше жить без вас… Умоляю вас вспоминать иногда о том, кто всегда служил только одному Богу и только одной подруге…» Екатерина страдала от этой страстной любви мужа, но утверждала с хорошо продуманной настойчивостью, что «мадам де Валентинуа – это сама добродетель». Романтическая привязанность Генриха II к Диане (которую он сделал герцогиней де Валентинуа) длилась двадцать три года, вплоть до кончины короля. Он писал ей в 1558 г.: «Умоляю вас всегда хранить память о том, кто никогда не любил и никогда не полюбит никого, кроме вас; умоляю вас, душа моя, соблаговолить носить это кольцо в знак любви ко мне…» В этом, 1558 г. Генрих II достиг своего сорокалетия; его Артемиде – уже бабушке – исполнилось пятьдесят девять лет; но для него она оставалась «торжествующей Викторией» Жана Гужона (украшение замка д’Экуан), «несравненной Грацией», статуей которой он украсил лестницу в замке Блуа. Екатерина, несмотря на притворное смирение, не дала себя одурачить. Едва только Монтгомери смертельно ранил своего государя, как Екатерина удалила Диану от изголовья Генриха: «Умирающий король принадлежит королеве», и герцогиня де Валентинуа получила приказ «удалиться в свой дворец, немедленно вернуть драгоценности, принадлежащие короне, а также вернуть тысячу подарков, список которых составила королева».

5. Насколько Диана была красива, настолько же Екатерина Медичи была безобразна, но, как все Медичи, она обладала хорошим вкусом и продолжала традицию Франциска I, покровительствуя артистам и художникам. Она устраивала праздники, замечательные концерты и окружала себя всевозможными сокровищами (которые находятся теперь в музее Лувра и являются достоянием французского народа). Гобелены, лиможские эмали, драгоценности, редкие книги, фаянс Бернара Палисси – все это символизирует счастливый союз французского и итальянского искусства. Проблема степени влияния каждого из них на французское искусство XVI в. вызывает массу споров среди историков и искусствоведов. Кажется, что двор и итальянские мастера, приглашенные королевой, натолкнулись на сопротивление французских мастеров – каменщиков и ремесленников, – которые предпочитали делать то, что они уже хорошо умели делать. Французы упрощали итальянские орнаменты, устанавливали свои размеры, но время от времени они прибавляли к традиционным фасадам то внешнюю лестницу, то открытую галерею в итальянском вкусе. Они еще больше, чем итальянцы, изучали труды древних и читали трактаты Витрувия об архитектуре. Поэтому можно сказать, что эта художественная революция «явилась, скорее, возрождением». Лувр Пьера Леско представляет собой восхитительный образчик классического искусства. В нимфах Жана Гужона через ирреальные и мистические формы Средневековья проглядывает красота античных статуй. Необходимо также отметить, что далеко не все районы Франции испытывали на себе влияние новой моды. Она охватила Париж и долину Луары, потому что там находятся резиденции королей, Лион – потому что там часто проживает двор, и Руан – потому что кардинал Амбуазский ввел там модную архитектуру. Но в Туре мастерские Фуке и Коломба поддерживают местную традицию, а портретисты дома Валуа оставили нам карандашные рисунки, отмеченные подлинно французской чистотой и простотой.

Школа Фонтенбло. Диана де Пуатье. Около 1550. Фрагмент

Кристофано дель Альтиссимо. Портрет Екатерины Медичи в молодые годы. 1550-е

6. В литературе начала века выделяется очаровательный Клеман Маро, близкий по духу Вийону. Его стремительный и легкий стиль, его мастерство, его умение создать эпиграмму и ловко заострить ее концовку легли в основу стиля целого ряда французских писателей, среди которых Лафонтен и Мюссе. Маро, отличающийся столь символичным для его времени смешением шутливого изящества с религией, перевел Псалмы на французский язык, за что, как протестант, подвергся преследованиям Сорбонны. Опасаясь «быть посаженным в клетку», он бежал в Женеву, где столкнулся с неменьшей нетерпимостью со стороны протестантов. Он вновь бежал и умер в Турине в нищете и безвестности. Нелегко быть свободным мыслителем во времена всеобщего фанатизма; и все оказываются, как говорит Монтень, «битыми друг другом: гибеллин – гвельфами, гвельф – гибеллинами». После эпохи Маро французские поэты возвращаются к формам и словарю Античности, а также к подражанию творчеству Петрарки. Но вызывает восхищение, с каким мастерством используют они иностранное влияние в деле «защиты и прославления французского языка». Такого рода трактат, вышедший в 1549 г., принадлежит Иоахиму дю Белле, но вдохновителями был Ронсар и его друзья из «Плеяды». Автор объясняет, почему нужно употреблять французский язык, а не латынь и как можно и должно обогащать французский язык, делая заимствования из технического словаря всевозможных рабочих и людей, причастных к механике, таких как моряки, литейщики, художники, граверы и другие… прибегая к хорошим авторам, то есть к грекам и римлянам, и изучая «великие образцы» Античности, то есть оды, послания и сатиры. Искусство подражания могло бы быть опасным, не будь в этой эпохе той чудесной жизненной силы, которая придает французскому языку свежесть, богатство изобретательности и свободу в использовании терминов. Такого периода в развитии французского языка мы никогда больше не увидим. Языку того времени гораздо больше присущи процессы ассимиляции, чем подражание.

7. В прозе этого периода ярко выделяется Рабле (Монтень, Монлюк, Брантом появятся позже). Причин тому несколько. Он прекрасно выражает свою эпоху. Он, так же как и его эпоха, опьянен познанием, новыми словами, чтением. Он помешан на цитатах, компиляциях, сочинениях. Страстный любитель лексики, он составляет многостраничные списки эпитетов ради одного только удовольствия создавать эти списки и переводит на все известные языки высказывания своего «лимузенского ученика». Христианин ли он? Ну конечно, но всегда готовый высмеивать монахов и не имеющий никакой склонности к мученичеству. Он каноник, но прежде всего он врач. Можно ли сказать, что он безнравствен? Нет, конечно, но непристоен, как все студенты-медики, распутен, груб, хотя и не похотлив. Вторая причина: он прекрасно знает все стороны жизни своей эпохи. Нет ничего более прекрасного, чем писатель, великолепно разбирающийся во всех областях техники. Рабле, как позднее Бальзака, интересует абсолютно все. Он может остроумно высмеивать судей, софистов и солдат, потому что он изучал и право, и схоластику, и искусство ведения войн. Это был Мольер еще до появления Мольера, это был Свифт еще до появления Свифта; наконец, потому, что он выражает философию своей эпохи: упорство в сохранении хорошего настроения. «Пантагрюэлизм» – это одновременно и моральная гигиена, и стремление к справедливости, и презрение к ненужным нам вещам, и братская симпатия к человеческим делам, и понимание суетности их дел. Пантагрюэлизм – это не величественный устав, и его аббатство Телем – это не Трапп и не Клерво. Но это весьма здравый устав, который, впрочем, слишком разумен, чтобы иметь большое влияние.

Мишель Ласне. Франсуа Рабле. Первая половина XVII в.

8. У Рабле, как у всякого реформатора, есть свои представления о воспитании. Воспитание, которое дает Гаргантюа Понократ, – это в основном воспитание научное. Рабле ненавидит педантов и «палачей юности», ненавидит эти «коллежи скудости», которые «следует сжечь». Пьер де Ла Раме (Рамус), так же как и Рабле, считает, что преподавание бесполезно, когда обучают только ведению спора в соответствии с правилами аристотелевской логики; когда единственная цель студента – это доказать, что он прав, в то время как ему хорошо известно, что он не прав; воспользоваться ситуацией, когда она тебе полезна, и постараться обратить ее против своего оппонента. Рабле, рассказывая о воспитании Гаргантюа, выводит важного доктора теологии, который в течение тринадцати лет шести месяцев и двух недель все больше оболванивает своего ученика, заставляя его пересказывать от конца к началу самые плохие средневековые учебники. И когда Франциск I поощряет создание корпуса королевских лекторов, которые, кроме греческого и латинского, будут преподавать еще и древнееврейский и арабский язык (Коллеж де Франс), то он делает это частично и для того, чтобы улучшить преподавание этих дисциплин. Нельзя рассматривать гуманистов как революционеров в области философии или теологии; это эрудиты, выступающие за преподавание грамматики и литературы, за здравые методы преподавания. Но иногда здравые методы ведут умы гораздо дальше, чем предполагалось, и некоторые гуманисты придут через свои занятия к сближению с Реформатской церковью.