Маска предательства

Джеки остановилась в холле.

– Вряд ли вы так обрадовались бы, если бы знали, что именно меня к вам привело, – предупредила она.

Леонора улыбнулась, подтолкнула Джеки впереди закрыла за ней дверь.

– Не думаю, дорогая. В моем возрасте человека трудно чем-либо поразить. – Она провела Джеки в кухню. – Ну вот, сейчас мы с вами выпьем чаю и поболтаем.

Джеки опустилась на стул, глядя, как Леонора хлопочет у плиты.

– Мне так неловко доставлять вам хлопоты.

– Ничего страшного, успокойтесь. Полагаю, ваш приезд имеет какое-то отношение к Дэну?

Джеки потупила голову:

– Я такое натворила, Леонора... Я не понимаю вашего сына... Впрочем, я и себя уже перестала понимать.

Леонора налила две чашки горячего чаю и провела Джеки в гостиную.

– Зато я очень хорошо понимаю Дэна, – сказала она, усаживаясь напротив Джеки. – Никогда я не видела его таким счастливым, как со времени вашего знакомства!

– Думаю, вы не сказали бы так, если бы увидели его несколько часов назад, когда он обвинил меня в предательстве.

Леонора быстро поставила на стол чашку.

– В каком предательстве?

– Дэн считает, что мы с папой передаем англичанам информацию, которая приведет к войне с Америкой.

Леонора тихо ахнула.

– Жаклин! Я беру назад свои слова. Оказывается, меня еще можно поразить!

– Я так и думала, – грустно кивнула Джеки.

– Но как могла взбрести Дэну в голову столь невероятная мысль?

– Наверное, его навели на подозрения мои... довольно необычные поступки.

– Вот что, Жаклин, мне кажется, будет лучше, если вы все подробно расскажете.

И Джеки рассказала обо всем, включая и то, что она и Джек Лэффи – одно лицо. Леонора внимательно ее выслушала.

– Что ж, Жаклин, по крайней мере никто не сможет обвинить вас в праздности. – Леонора отставила чашку.

– Вас это не ужасает?

– А вы думали, что я ужаснусь?

– Откровенно говоря, да.

Леонора грустно улыбнулась:

– Вы забыли, что разговариваете с женщиной, которая в свое время совершила поступок, вызвавший в обществе настоящий скандал, – бросила своего мужа и прежнюю жизнь, чтобы начать новую – в незнакомой стране, где у нее не было ничего, кроме ее принципов... и замечательного и преданного сына, который поехал с ней.

Джеки осторожно сказала:

– Я ничего не знаю о том, как вы жили в Англии. Дэн не хочет говорить об этом... и о своем отце.

Леонора задумчиво разгладила складки юбки.

– Что ж, видимо, настало время поговорить и об этом. Джеки кивнула, чувствуя, что этот неожиданный поворот темы многое для нее прояснит.

– Отец Дэна – прекрасный, очень хороший человек... – заговорила Леонора. – Но английское общество резко отличается от американского, там отношения между классами гораздо более строго и даже жестко регламентированы, особенно среди аристократии.

– Я знаю, что отец Дэна – маркиз, – вставила Джеки.

– Да, маркиз Форсгейт. И настоящий Форсгейт во всем, что это собой олицетворяет, – без тени осуждения пояснила Леонора. – Я вышла замуж за Эдвина по любви. Мои родители, оба благородного происхождения, горячо одобряли этот брак. Когда мы поженились, мне было шестнадцать, а через год родился Дэн. Я считала, что жизнь моя удалась... у меня был обожаемый муж и замечательный сын. Что еще нужно женщине?

Джеки было что на это ответить, но она тактично промолчала.

Леонора прямо встретила взгляд Джеки.

– В течение многих лет мой образ жизни устраивал меня... точнее, я постаралась к нему приспособиться. Правда, мне всегда казалось, что требования Эдвина ко мне как к его супруге давно уже устарели... Мне хотелось иметь право высказывать свое мнение, самой принимать какие-то решения. Но мы принадлежали к высшему обществу, и я скоро поняла, что мой муж, как и все остальные мужчины, только строго придерживается принятых издавна норм поведения, тогда как необычными являются именно мои взгляды. Поэтому я оставалась покорной женой, всегда помнила о том, что должна играть роль его супруги, маркизы, соглашалась со всем, что говорил или делал Эдвин, старалась стать достойной хозяйкой дома и вынуждена была предоставить право растить своего единственного ребенка чужим людям – няне и гувернерам. – Лицо Леоноры исказилось от боли. – Из всех требований Эдвина именно это больше всего меня возмущало. Я хотела сама нянчить и растить Дэна, хотела, чтобы его детство прошло рядом с любящей мамой, которая сразу придет ему на помощь, когда он заболеет или чего-нибудь испугается. Короче, я мечтала стать для него самым близким человеком и настоящим другом. А вместо этого... выкормила Дэна кормилица, растили его гувернеры, а потом его отослали в школу. – Она вздохнула. – Я знаю, Эдвин желал ему добра, но все равно разлука с сыном стала для меня большим горем.

Джеки импульсивно сжала руку Леоноры. Леонора благодарно улыбнулась ей.

– Все пошло еще хуже, когда Дэн вырос. Он всегда был волевым и очень самостоятельным ребенком, но к этому времени обнаружил, что его взгляды прямо противоположны убеждениям его отца. Эдвин гордился своим положением маркиза и принадлежностью к аристократии и ожидал того же от сына. А Дэна возмущало то, что уважение общества отцу обеспечено его титулом, возмущала существующая в Форсгейте система иерархии, бросающаяся в глаза разница между нашим роскошным образом жизни и жалким существованием наших слуг и арендаторов... Короче, вопреки надеждам отца он решительно отказался посвятить всю жизнь заботам о Форсгейте и со временем заняться его бизнесом. И чем тверже стоял на своем Дэн, тем большее раздражение и даже злость вызывал он у Эдвина. Наконец они стали такими непримиримыми врагами, что уже не выносили общества друг друга. Ужаснее всего было то, что я сочувствовала взглядам Дэна и защищала его, так что между мной и Эдвином постоянно возникали ссоры. Стоило мне только высказать свое мнение, как он с яростью восставал против него. И постепенно, несмотря на нашу любовь, уважение и доверие, между нами образовалась пропасть... и с каждым днем она становилась все страшнее и глубже... пока я не почувствовала, что больше не в силах это выносить. – Леонора положила на руку Джеки свою. – Это произошло, когда Дэн окончил Оксфорд и заявил о своем решении уехать в Америку. Он настойчиво звал меня с собой. Я долго раздумывала над своей жизнью, над своими целями, как я их себе представляла, и наконец решилась. Решение нелегко мне далось... потому что я понимала, что Эдвин никогда не простит меня и не позволит мне вернуться. Но я больше не могла жить в этой тюрьме, которая называлась нашим домом. И вот я уехала. – В ее больших светло-карих глазах заблестели слезы. – И до сих пор очень тоскую об Эдвине. В моем сердце никто не сможет занять его место.

– Вы все еще любите его, – проговорила Джеки, потрясенная глубиной переживаний Леоноры.

– Да, и буду любить его всю жизнь.

– А вы его простили?

Леонора кивнула:

– Да, я простила. Но Дэн – нет. – Она не заметила, как по ее щеке скользнула слезинка. – А без этого мой сын никогда не будет иметь покоя. Понимаете, Жаклин, хотя Дэн упорно это отрицает, он очень любит отца и тяжело переживает разрыв с ним. По иронии судьбы каждый из них отстаивает свободу своих взглядов; но если они не уладят свои разногласия, ни тот ни другой не станет по-настоящему свободным. – В глазах Леоноры появилось выражение горечи, но она отмахнулась от нее, озабоченная отношениями Дэна и Жаклин. – Эдвин – продукт того общества, в котором он вырос, и я не могу осуждать его убеждения, хотя и не разделяю их. Так что, Жаклин, отвечая на ваш вопрос... да, я простила Эдвина... и давно уже. Но любви и прощения еще недостаточно. Для счастливого брака необходимы доверие, уважение и понимание, которые поддерживают любовь и страсть. Я не уверена, что у Эдвина есть эти качества... – Она помолчала. – Но уверена, что они есть у Дэна.

Джеки судорожно вздохнула.

– Выдумаете, мне следовало рассказать Дэну правду о Джеке Лэффи и рассчитывать, что он меня поймет?

– Я думаю, что вам следует дать Дэну и себе самой шанс, прежде чем доводить ваш брак до разрыва. – Она проницательно посмотрела на Джеки. – Или вы именно этого и боитесь? Что ваш брак может оказаться удачным?

– Что вы имеете в виду?

– Вы хотите, чтобы я сказала правду?