Лагерь «Тасмания»

– Ну ты чего?! Пойдем! – я попытался его расшевелить. – Ведь для этого лагерь и существует!

– А я и не хотел сюда. – сказал Мишка и лёг на кровать. – Я бы лучше в компьютер играл. Знал бы ты, как я гоняю в «нфэске»!

Он обречённо вздохнул и повернулся к стене.

– Ну ты чего?! – настырно повторяю я ему, толкая его в спину. Я привёл ему один единственный аргумент: «Если ты познакомишься со всеми, то время пролетит быстрее». В конце концов он сдался.

Первый день оказался суматошным и пролетел незаметно. Саня явился только к десяти часам, к самому отбою. Вожатые проверили нашу комнату в одиннадцать, на час позже, чем в обычный день, ибо сегодня первый день и всем нужно время разложиться. Мы быстро уснули.

На следующий день мы пошли на завтрак. Была манная каша, от каждой ложки которой я давился и хотел выплюнуть всё обратно. Потом нам дали по яблоку, по три жёлтые круглые аскорбинки, а после нас завели в отдельную комнату, где каждого угостили кислородным коктейлем.

Днём были лагерные мероприятия, от которых я и Мишка настырно уворачивались, но, в конце концов, когда вожатый обнаружил нас в нашей комнате, то заставил идти на последнее сегодняшнее мероприятие – перетягивание каната. В финале корпус панков соревнуется с корпусом готов.

Я взялся за канат за Мишкой, перед которым стоит ещё вереница ребятишек. На другой стороне я увидел готов, которые и не готы вовсе. Там всего один парень одет в чёрное, да и тот скорее просто любит чёрный цвет.

Перетягивание происходило на песчаной площадке у озера, которая была разделена красной линией. Слева была футбольная площадка, которая состоит из двух железных ворот и вытоптанной между ними травы.

Я схватился за канат покрепче и тут же услышал от вожатого команду:

– Марш!

Я потянул со всей силы, но канат тут же вырвался из моих рук, и я повалился на попу. Мишка, стоя передо мной, тужится изо всех сил, пытается тянуть канат на себя, но готы работают слаженнее, ведь многие из них прошли не одну лагерную смену вместе. Парни с нашей стороны тянут канат каждый по-своему, не пытаясь следовать общему потоку силы. Некоторые и вовсе только делают вид, что тянут – отчаянно скрипят зубами, зажмуриваются, сильнее втаптываются ногами в песок, показывая, как им тяжело.

Постепенно канат сдвинулся в сторону готов, как и ноги нашей ребятни. Я схватился за канат покрепче и потянул его на себя, но было слишком поздно. Кроссовки первого парня из нашего корпуса уже заступили за красную полосу. Победа за готами.

Мишка и Саня не сильно расстроились. В общем, им было наплевать, но каждому по-своему. Мишка считал, что он лишь тратит своё драгоценное время в лагере, а Саня придерживался равнодушной ко всему позиции панка. Грубо говоря, как он сам выражается, ему на всё «наплевать».

Но тем же вечером Саня решил кое-что провернуть. Мы лежали на своих кроватях, как вдруг Саня подорвался и крикнул:

– Настало время посвящать вас в панки! Вы уже целый день здесь!

– Не хочу. – равнодушно сказал Мишка и продолжил играть на телефоне. Тут Саня подорвался к его кровати и пнул его ногой.

– А ну вставай! Не хватало мне ещё жить в корпусе с лохами какими-то!

Мишка повиновался. Я тоже встал с кровати, не желая получить от Сани пинка. Саня взял полотенце, подошёл сзади к Мишке и накинул полотенце ему на шею, слегка затянул.

– А теперь приседай!

Мишка без вопросов повиновался и начал приседать. Я видел, как он краснеет, как губы его жадно хватают воздух. Последние десять приседаний дались ему особенно тяжело. Он уже закрыл глаза, делал приседания крайне медленно, начал быстро дышать ртом, как уставшая после долгой погони за кошкой собака.

– Четыре. – посчитал Саня.

Мишка присел.

– Три.

Мишка присел, но тут же пошатнулся.

– Два.

Мишка с трудом поднялся.

– Один.

Мишка присел, но уже не встал. Глаза его закатились, и он упал на пол. Упал так, будто тело его мгновенно оцепенело. Руки безвольно раскинулись в стороны, ноги полусогнуты, а корпус наполовину повёрнут. Я ужаснулся. Саня тут же припал к Мишке и начал бить его ладонями по щекам.

– Блин, блин! – вся напускная крутость Сани пропала. Его тоже охватил ужас, более того, он тут же осознал свою вину и залился слезами.

Я сразу побежал к базе вожатых и позвал вожатого нашего корпуса. Он побежал за мной. Когда мы прибыли, Мишка уже очнулся и чувствовал себя нормально. Он сидел на кровати, понурив голову и почёсывая затылок.

Вожатый пригрозил пальцем Сане:

– Ты не думай, Геров, что детдомовским здесь делают поблажки. Быстро вылетишь к себе обратно, если я доложусь.

Слёзы на щеках Сани уже высохли и оставили после себя лишь красные полосы. Он покорно выслушал замечание вожатого и проводил его взглядом до дверного проёма. Вожатый ушёл восвояси.

– Так ты что, из детдома? – спросил я у Сани.

Тот кивнул и ответил грустным голосом:

– Кто-то выхлопотал для нашего детдома путёвку сюда. Нас раскидали по разным корпусам.

Потом Саня вдруг опомнился, сделался серьёзный, встал и подошёл вплотную ко мне:

– Не смей больше никому жаловаться. Прибью.

Я медленно кивнул и впервые за всё время нахождения здесь понял, что скучаю по дому. И у меня, и у Мишка появилась боязнь перед Саней. До этих пор мы не встречали никаких детдомовских и лишь в смутных воспоминаниях я нащупал что-то знакомое. Кто-то из взрослых называл детдомовских сплошь уголовниками и «потерянным поколением». Не ясно, называл ли он потерянным поколением только детдомовских, либо же всех молодых ребят.

Наступил вечер. Ребята из нашего корпуса потекли наружу и побрели к асфальтной площадке, куда стекался народ со всего лагеря. Диджей в тёмных очках и бело-чёрной кепке, надетой задом-наперёд, притащил колонки и аппаратуру. Он включал песни абсолютно разных жанров и настроений.

Постепенно на площадке собрались небольшие группы детей. Девчонки цепляли на себя все цацки, что у них были, старались показаться старше. Находили у подруг подводку для глаз, губную помаду. Редко когда девчонка принадлежала к субкультуре, но и здесь не обошлось без исключений. Чёрные платьица и бледные лица готок мелькали на танцполе так же часто, как кожаные шипастые куртки металлисток.

Значки с любимыми группами цепляли на джинсы и футболки. Надевали на руки разноцветные браслеты, напульсники, девочки цепляли на уши бижутерию на прищепках. Немногие из девчонок уже отважились проколоть себе уши, однако и в самих лагерях часто совершалось таинство раскалённой иглы. Для них это возможность стать взрослыми, пока родители не видят.

Я вышел из корпуса с Мишкой. Мы дошли до площадки и начали неловко двигать ногами и руками, подражая движениям, которые когда-то видели в фильмах. Некоторые, кто посмелее и половчее, выходили в центр танцпола и удивляли народ тектоником или нижним брейком.

Вскоре заиграл медляк. Толпы парней рассосались с танцпола. Остались редкие парочки. Я глянул в сторону, где столпились девчонки и увидел её. Прекрасную девочку с двумя каштановыми косами и серо-голубыми глазами. Её кожа блистала, как у некоего божества, когда по ней пробегали блики свето-аппаратуры. Она носит розовую маечку, широкие чёрные джинсы и белые кеды.

Её вид поразил меня настолько, что моя челюсть машинально отвисла. Я не мог оторвать от неё взгляда. Странное чувство. Ведь я, как и все свои сверстники, считал девчонок полными дурами с этими их куклами и приторными нежностями. Водиться с девчонками, значит и самому быть девчонкой. А теперь эта глупая взрослая игра, где девочки тянутся к мальчикам, а мальчики к девочкам, становилась понятна и мне.

К этой девочке подошёл мальчик. Она даёт ему руку, и он ведёт её на танцпол. Она улыбается. Я смотрю на это и чувствую себя прескверно.

Но мой немой траур разрушил какой-то парень. Он выше меня головы на три, крепкий и здоровый бык. Ему лет пятнадцать, не меньше. Он носит чёрную кепку назад, на шее у него висит блестящая цепочка. А ещё он носит чёрные очки, широкие джинсы с порезами. Серая футболка сидит на нём не по размеру, а потому подчёркивает мясистые руки.

– Ты кто? – спросил он меня.

– В смысле?