Оценить:
 Рейтинг: 0

Трагедия в стиле свинга

Год написания книги
2024
Теги
<< 1 2 3 >>
На страницу:
2 из 3
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– А я вот в солярий ходила, голенькая загорала, парень, который там работает, так на меня смотрел, – ни капельки не смущаясь, рассказывает мне Ольга.

– Ну, молодец.

Почему она не стесняется мне рассказывать такое, почему я не пытаюсь протестовать? Такова была моя судьба со всеми моими женщинами, я никогда никому ничего не запрещал и пытался задавить в себе чувство ревности и собственничества. Ольга постеснялась пригласить меня с моими убеждениями и фингалом под глазом на свой завтрашний день рождения, который она отмечала со своими друзьями.

Макс в парке познакомился с очаровательной шестнадцатилетней школьницей Наташей, или, как он ее называл, Натулюшечкой. А почему, собственно, Натулюшечка? Ответ удивительно прост: у Макса было много знакомых с именем Наташа и, чтобы другие их не путали, он называл их разными уменьшительно-ласкательными именами. У Натулюшечки оказался дикий, необузданный нрав. Несмотря на то, что она училась на одни пятерки, вела она себя как отъявленная хулиганка. Ей хотелось попробовать все и сразу: попробовать секс, попробовать групповуху, сделать аборт, родить и завести любовника, она очень спешила жить. Часто в Лефортовский парк она приходила в мини-юбочке и без трусиков, чем приводила Макса в бешенство, но сделать ничего с ней он не мог. Солдаты из близлежащей воинской части свистели Натулюшечке вслед, когда Макс провожал ее. Для многих женщин мужское внимание является сильнейшим из психических наркотиков, без него они начинают скучать и увядать. Иногда, выгуливая собак вместе с Ольгой и Володей, мы встречали их в парке. Потом мы сидели в центре местного стадиона и пили пиво. Мы были молоды, веселы и счастливы. Молодость – это такое время, когда человек еще полон сил, надежд и мечтаний и гормон удовольствия возникает сам по себе, но человеку всегда этого кажется мало и он стремится увеличить свое удовольствие при помощи алкоголя или наркотиков.

После Первомая и бесед с родителями Ольга начинает немного охладевать ко мне и начинает заводить ухажеров. Я ей ничего не высказываю, но когда человек вынужден тебе врать, это разрушает их обоих. Чтобы отвлечься от ревности, я начинаю приглашать Володю в наши секс-игрища с Ольгой.

– Ну чего, приходи к нам с Вованом завтра днем, – улыбаясь, предлагаю я Ольге после прогулки с собаками.

– Ммм… Ну и что мы будем делать?

Она прекрасно понимает, о чем я говорю, но все же играет в эту игру мужчины и женщины в стеснение, недоговоренность.

– Ну, не знаю. Выпьем шампанского, музыку послушаем, – подыгрываю ей я.

– Ну, хорошо, завтра позвоню.

На следующий день я иду на Бауманский рынок и на последние свои сбережения покупаю свежую говяжью мякоть, недавно появившийся в продаже заморский соус Uncle Ben’s и шампанское. Ольга обожает шампанское, ее глаза сразу светятся огнем и блядством. А мне доставляет особое, эротическое, удовольствие накормить свою девушку. Я сразу чувствую некую теплоту и приятную расслабленность. Теплота начинается с момента приготовления: ты жаришь мясо и представляешь, как будешь поджаривать свою девушку. Настроение поднимается, на лице появляется беззаботная улыбка. Первым пришел, естественно, Володя. Час ожидания. Обычному человеку нелегко дается ожидание, когда нужно просто остаться наедине с собой, а уж ожидание любимого человека дается в несколько раз сложнее. Мир устроен так, что хорошее и плохое когда-нибудь заканчивается, в том числе и ожидание. Через час напомаженная, одетая в легкое летнее платьице Ольга появилась у меня на пороге.

– Как вкусненько у тебя пахнет, – сказала она.

– Еще бы, тебя жду.

Вроде бы простое по нынешним временам угощение: жареная говядина с луком, рисом и соусом, а как же было вкусно!

Ольга и Володя хвалят мою еду.

– Ты моя хозяюшка, – говорит мне Ольга почему-то в женском роде.

– Да, я такой, я еще и на машинке умею… – чертовски приятно, когда хвалят именно не тебя, а результат твоей работы.

Пообедав, мы плавно перемещаемся в мою комнату, где я врубаю «Мальчишник» – «Последний раз». Володя сидит рядом с Ольгой на диване, а я достаю недавно купленное мной перо из хвоста павлина и начинаю поглаживать им Ольгу. Ольга намного опытнее в сексе, чем я, а тем более Володя, у которого к тому времени еще не было девушки, поэтому мы по сравнению с ней смотримся несколько неуверенно. Я начинаю целовать Ольгу и стягивать с нее платьице, ее лицо заметно розовеет. Я снимаю лифчик и начинаю по окружности облизывать язычком ее сосочек. Ее сосочки, в отличие от хозяйки, являются очень стеснительными, они спрятаны внутрь, и пока их не облизать, в полной красе их не увидеть. Володя смотрит на наши ласки, но он боится и стесняется прикоснуться к Ольге. Ольга замечает сквозь штаны возбуждение Володи, ей нравится эта игра. Я поглаживаю пером павлина по Ольгиным сосочкам, по животу, затылочку. Ольга закатывает глаза. Стеснение перед Володей и ситуацией берет верх, и я прекращаю эту игру. И Ольга, тепло распрощавшись с нами и нежно поцеловав, уходит от нас. Как небезосновательно подозреваю я, Ольга идет на свидание. Она называла ситуацию, когда ей приходилось на дню встречаться с двумя, тремя мужчинами, пикантной. В одиннадцать вечера мы по привычке с ней созваниваемся, она говорит, что любит меня, что никогда меня не бросит, что бы ни случилось, что даже если она будет с другим мужчиной, то все равно ни за что не откажется от общения со мной. Я тоже говорю, что люблю ее, и приглашаю на спектакль в театр Гоголя «И эту дуру я любил».

Переживал ли я из-за измен Ольги? Конечно же, я переживал, но что я, безработный студент, мог ей дать… Она устраивала свою жизнь, а я пытался с этим смириться. Только теперь, спустя годы, я понимаю, что нельзя было продолжать эти больные отношения, что мужчина и женщина в равной степени несут ответственность за свой выбор. Тогда я ничего не понимал и продолжал плыть по течению к неизбежной трагедии.

Мы по-прежнему с Ольгой и Володей ходили в Лефортово, выгуливая своих собак, иногда купая их в местных прудах. А на что надеялся Володя, ведь он тоже искренне влюбился в Ольгу, я не знаю. Но увидев, что его чувства к Ольге искренние, я не стал против этого возражать. Почему-то я был уверен, что в любом случае я – лучший, мои чувства – настоящие и Ольга будет со мной. Всю свою жизнь я переоценивал влияние романтической любви на жизнь. Любовь и ее влияние на жизнь оказались для меня непонятной загадкой. А тогда с Ольгой я утопал в наших поцелуях и объятиях.

Иногда мы – я, Макс и Володя – стали устраивать пьяные вечеринки дома у Макса. Алкоголем мы снимали последние табу. Ольга танцевала и зажималась со мной и Максом. Макс продолжал глумиться над Ольгой, ее внешним видом, мыслями, запахом и надо всем, над чем можно глумиться. А Володя сидел в углу и страдал от происходящих оргий.

– Какие у тебя непонятные соски, их же совсем не видно, – обычное обращение Макса к Ольге. И действительно, соски Ольги не торчат наружу, а немного вогнуты вовнутрь.

– Ну так возьми же потрогай их, – отвечала Ольга.

Макс специально кривил лицо и трогал. Странные были у нас игры, но какими бы мы молодыми и развратными ни были, до группового секса дело не доходило.

Время от времени Ольга пропадала от меня на три дня или на неделю. В такие дни я не находил себе места и не мог себя ничем занять. Часами ночью я стоял на балконе и ждал, когда привезут Ольгу. Я был не в силах побороть свои чувства и глотал валокордин, чтобы хоть как-то заснуть. Закончив очередной скоротечный роман, Ольга звонила мне. Я что-то кричал в трубку: «Ну что, нагулялась, сучка, блядь? Не звони мне больше!» И Ольга караулила меня со своего балкона, когда я пойду гулять, с тем чтобы отловить меня в Лефортово. Она часами сидела в свитере, в очках и высматривала меня. Когда я выходил гулять со своей собакой Дафной, то она бежала за мной в парк. Настигнув меня в парке, она умоляла ее простить. «Прости меня, я люблю тебя, без тебя я умру», – говорила Ольга. А спустя минут десять она уже убеждала меня, что это я во всем виноват, что не позвал ее, что отпустил. Только как бы я мог ее не отпустить? Любовь делает нас мягкотелыми и беззащитными, и я даже соглашался с Ольгой, что это я виноват, но внутри нарастало какое-то разочарование. «Отчего любовь – это так больно?» – думал я. После прогулки она приходила ко мне; так как родители вечером были уже дома, то мы запирались в моей комнатке и дико и страстно трахались. Ольга страстно закатывала глаза от удовольствия, цеплялась ногтями за простынь, немного постанывая. Ее стоны, сосочки, аккуратно подстриженная писька, в то время еще не была принята повальная эпиляция, – все это говорило о том, что очередное примирение состоялось. А через пару недель все повторялось, и у Ольги начинался очередной роман. В такие дни она не звонила, могла лишь выходить прогуляться с Брюсом, иногда в качестве поощрения она брала с собой Володю.

Иногда я пытался себя чем-то отвлечь от мыслей об Ольге. Я ездил на дачу, на станцию Фаустово, где помогал своему дядьке строить дом и гулял по окрестностям со своей Дафной. Мой дядька – удивительный человек. Он не обладает каким-то особенным интеллектом, сакральными знаниями или еще какими-то необычными талантами. Он обычный работяга, любитель выпить и рассказать своим бабам о себе немыслимые небылицы. Обычные его рассказы о себе – генерал ФСБ в отставке, большой человек в прошлом, хранитель государственных тайн, владелец сокровищ. Почему-то многие из женщин поначалу верили в эту откровенную чушь. А когда они уходили, он с легкостью подбирал следующую жертву. Многим, и я был одним из них, не очень нравилось его поведение по отношению к его женщинам и детям, но спустя годы я думаю, что есть в нем что-то от самого обычного мудреца. Не всякий мужчина смог бы жить, сменив тридцать жен, а он смог и никогда сильно об этом не переживал.

В один из ее загулов я тихонько дремал у себя на диване, в молодом возрасте все воспринимается острее, но мозг еще способен синтезировать удовольствие от чего угодно: от алкоголя, от музыки, от любви и даже от измен. В дверь неожиданно позвонили, в то время еще оставалась старая добрая советская привычка ходить друг к другу в гости без предварительного звонка. На пороге стояли улыбающийся Макс и его молодая подружка Натулюшечка.

– Салют молодежи! – лениво и сонно я здороваюсь.

– Привет! А мы вот решили тебя навестить, – здоровается Макс, и мы проходим ко мне в комнату.

– Я вот решил тебя с Натулюшечкой познакомить, – и Макс начинает ее раздевать.

Вначале он неспешно и уверенно расстегивает ей блузку, стягивает джинсы. Натулюшечка, несмотря на свою девственность, ни капельки не смущается. Ей, наоборот, приятно показывать все свои прелести. Макс тем временем обнажает ее бесстыжие коричневые соски и впивается губами в один из них, предлагая мне сделать то же самое со вторым. Лицо Натулюшечки становится напряженным, медленно она уплывает в эротический транс. Макс тем временем стягивает с нее джинсы и черные кружевные трусики.

– Подготовилась к встрече, – шучу я.

Я опускаю руку ей на живот, потом еще ниже и начинаю перебирать ее клитор.

– Это все бесполезно. У нее там такой долгострой. Она еще не кончает, – заявляет Макс.

В сущности, это нормально, что далеко не все девушки в шестнадцать лет испытывают оргазм, но я почему-то уверен в ней, что она сможет. В Натулюшечке смешалось все: и интеллект, и бесовщина, и уникальная для ее лет чувственность.

Макс тем временем сползает к Натулюшечке между ножек и принимается страстно целовать ее, я, играя с ее сосочком, шепчу ей на ухо: «Ну, давай же, милая девочка, кончи ему на язычок». Наташа учащенно дышит и наконец-то испускает заключительный всхлип. Первый оргазм состоялся, маленький эротический праздник.

Потом мы шли провожать Натулюшечку через Лефортовский парк и ее любимую воинскую часть к любимой ее бабуле. Она что-то рассказывала о своих планах, что через две недели уезжает с мамой на Кипр. Для нас с Максом в те времена это было очень круто. В то время мы еще не могли себе позволить поездки за границу.

Приближалась осень 1993 года, воздух Москвы пропитан противостоянием Верховного Совета и президента Ельцина. Я ждал, когда наконец это все неминуемо взорвется. Вечером двадцать первого сентября 1993 года ТВ обнародует, что Ельцин издал свой знаменитый Указ № 1400, которым незаконно распускал парламент и прекращал действие действовавшей конституции. Наступают последние дни для мятежной эпохи советской демократии. Я сразу же выхожу из дома и еду в метро на Смоленку, откуда пешком дохожу до Белого дома – места, где заседал Верховный Совет. Одиннадцать часов вечера, около Белого Дома уже стоят человек двести-триста, которые пришли выразить свою поддержку Верховному Совету. В этот же вечер экстренно собирается сессия Верховного Совета, которая снимает с Ельцина президентские полномочия. Народ на улице торжественно ликует, слышны возгласы поддержки. Конституционный суд России, также экстренно собравшийся, объявляет Указ Ельцина неконституционным. Народ все прибывает к площади вокруг Белого дома. Походив час вокруг Белого дома и не найдя никого из своих знакомых по Русскому национальному легиону, я поехал домой. Внутри меня раздирало чувство тревоги: с одной стороны, не верилось, что мы сможем победить Ельцина с его командой воров, которые могут купить и милицию, и армию, а с другой стороны, не хотелось верить, что мы можем проиграть. Следующим вечером я опять отправляюсь к Белому дому, где я встречаю «своих». Где нам устраивают построение. К тому времени к Белому дому приезжают разные люди и разные мелкие партии. Настоящих партий, увы, в России нет до сих пор. И только мелкие партии пытались вооружиться хоть какой-то идеологией. Среди партий выделялось «Русское национальное единство», они считались фашистами, носили аккуратную черную форму с красной повязкой, на которой изображен коловрат. В огромном количестве присутствуют коммунисты, но их партийный вожак Зюганов как будто притаился, его не видно и не слышно. Точно так же он поступит и в 1996 году, когда победит Ельцина на президентских выборах. Он предпочел отказаться от борьбы и попросту не заметил своей победы. В огромном количестве бродят монархисты, анархисты и просто люди, разочаровавшиеся в осуществляемой в стране реформе – разворовывания и увядания.

Меня и нескольких человек отправляют на непонятное задание в Краснопресненский райсовет. Зачем нам было бежать с автоматами по Москве, я не знаю до сих пор. Моменты неразберихи могут рождать как правильные, так и неадекватные решения, потому как для таких моментов инструкций никто не пишет, но в том-то и есть их прелесть – жизнь без инструкций, абсолютная свобода, когда каждый миг может стать последним. У многих наших из-под курток спадает автомат. На пересечении улицы Рочдельской и улицы 1905 года мы сталкиваемся с гаишниками, которые перекрыли движение транспорта в сторону Белого дома. Несмотря на торчащие из-под курток автоматы, гаишники благоразумно стараются этого не замечать. Один из наших просится у командира зайти во двор и поправить автомат. Меня он берет в помощь. Через минуту мы выходим, а наших и след простыл. Дворами пробираемся к Белому дому. Мой новый товарищ ужасно нервничает, ведь если отловят с автоматом в центре Москвы, то дадут реальный срок. Я не нервничаю из-за этого. Я понимаю, что в том дурдоме, который сейчас творится около Белого дома, всем не до нас и ловить нас просто некому. Меня гложут другие нехорошие ощущения, я понимаю, что время работает на противоположную сторону, что лидеры Верховного Совета должны были бы что-то предпринять, чтобы качнуть баланс силовых подразделений в свою сторону. Ведь, кроме роты охраны Белого дома, за ними ничего нет. Мы – люди, записавшиеся в полк им. Верховного Совета, – не сможем противостоять танкам и БТРам, если они решатся на штурм. Кое-как мы с товарищем добрели назад к Белому дому. В каком-то разбитом настроении я решил не беспокоить маму и поехал домой, ведь было много народу, который уже оставался ночевать в Белом доме либо в палатках рядом с ним.

По ТВ в те дни постоянно нагнетали обстановку вокруг Верховного Совета, выступали разные актеры, телеведущие, смысл выступлений которых сводился к тому, что засевшие в Белом доме депутаты и люди – это возврат к сталинизму и ГУЛАГу. Бездарные, ничтожные люди, они в своем большинстве при Сталине и не жили.

К Белому дому я вернулся лишь через пару вечеров. Обстановка вокруг него уже начала накаляться. Белый дом был окружен колючей проволокой, вокруг стояли оцепления из ментов. Кое-как прорваться туда еще было можно, но это было связано с огромным риском, как минимум тебе просто могли настучать по репе. Милиция пускала внутрь гетто, огороженного колючей проволокой, только местных жителей и только при предъявлении паспорта с местной регистрацией. Кое-как я прорвался к Белому дому со стороны метро «Краснопресненская». Вокруг было немного людей, стояло несколько палаток. К тому времени против Белого дома президентская власть применила ряд жестких коммунальных мер, таких как отключение электричества, канализации. Многих депутатов предлагали купить теплыми местами во власти, к их чести, согласились очень немногие. В людях еще оставалось что-то советское, когда идея справедливости ценится больше, чем теплое место. Пройдут года, и все изменится, в том числе и люди, сидевшие тогда в Белом доме, уже не будут такими принципиальными и с удовольствием уйдут во власть, тогда еще проклинаемую ими. Побродив вокруг Белого дома, я вернулся, делать там было абсолютно нечего. Выпускали с огороженной территории людей спокойно, не пытаясь избить или задеть.

Люди, сочувствующие Белому дому, старались организовать гражданское сопротивление в виде стихийного перекрытия дорог, но эти попытки были пресечены милицией и не могли принести какого-то глобального успеха. Для успеха нужна была поддержка армии, но армейская верхушка уже вкусила запах больших и нечестных денег и могла даже побаиваться победы Верховного Совета. К сторонам конфликта обратился патриарх Алексий II, обращение предполагало нулевой вариант, когда Ельцин отменяет указ о роспуске Верховного Совета, а Верховный Совет отменяет постановление о прекращении полномочий Ельцина. Но градус ненависти с двух сторон достиг такого накала, когда сторонам трудно было о чем-то договориться, все жаждали крови, и вскоре она пролилась. С вечно пьяного Ельцина сложно спросить, почему ему хотелось задушить всех, а вот представителям Верховного Совета нужно было быть более прагматичными и нужно было пробовать договариваться, несмотря на то, что люди, пришедшие их поддержать, требовали распятия Ельцина.

Из ТВ я узнал, что второго октября были серьезные потасовки в районе метро «Смоленская». Днем третьего октября я решил поехать к Белому дому и сам посмотреть, как там дела. Когда я вышел из метро, передо мной предстала картина бегущих от народа людей в милицейской форме. Некоторых из них догоняли и жестоко избивали. Но это были не омоновцы, это были молодые ребята из дивизии внутренних войск имени Дзержинского. Сейчас-то уже понятно, что это была ловушка, ОМОН не поставили специально, чтобы подставить дзержинцев и дать возможность людям прорвать оцепление вокруг Белого дома, для того чтобы иметь повод для расстрела Белого дома. А в тот момент меня, как и весь народ, охватила эйфория неминуемой победы. Дзержинцы прятались в подъездах, пытались куда-то убежать, оцепление перед Белым домом самоустранилось. Когда я подошел к Белому дому, народ штурмовал здание мэрии, которое находилось напротив. Альберт Макашов, возглавлявший оборону Белого дома, кричал в громкоговоритель: «Здание мэрии взять штурмом. Чиновников на хуй, в окно!»

Сменившая ожидание эйфория сотворила злую шутку с восставшим народом. По площади разъезжал БТР с флагом Приднестровья. Приднестровье добилось фактической независимости от Молдавии, за которую воевали и добровольцы из России. Это было хорошим знаком. Знаком абсолютной победы. На площади перед Белым домом шел рукопашный бой между двумя парнями в военной форме, это были высокие удары ногами с обоюдными блоками, высокими прыжками. В конце концов тому из них, кто выступал врагом Верховного Совета, пришлось ретироваться. Из мэрии вывели человека с обмотанной головой, народу демонстрировались ключи как знак победы. Следом из мэрии вывели две роты безоружных дзержинцев, которые, как было сказано, перешли на сторону народа. Они шли в полной амуниции, в касках, но из вооружения у них были только резиновые дубинки. Напротив мэрии стала формироваться автоколонна для штурма телевидения в Останкино. Грузовики были кем-то заботливо оставлены. Зная о ненависти восставших к лживому телевидению, несложно было предположить, куда отправятся защитники Белого дома. А я, уже не ожидая больше никакого подвоха, поехал домой смотреть репортаж о неизбежной победе. Хотя даже в тот момент что-то внутри меня подсказывало, что уж больно легко далась эта победа. Добравшись до дома и включив телевизор, я увидел, как один за другим закрывались телеканалы. Через час телевещание возобновилось из старой студии на Шаболовке, и стало ясно, что никакой победы не было. Безоружный народ возле Останкино был встречен отрядом спецназа, и досталось всем: и тем, кто приехал, и тем, кто случайно проходил мимо, – стреляли без разбору и на поражение. Теле- и кинозвезды на безопасном расстоянии рассуждали о необходимости раздавить фашистскую гадину, именно так они называли собственный парламент. Среди всех звезд особенно выделялась визгливым голосом актриса Ахеджакова, никогда бы не подумал, что в женщинах может быть столько жестокости. Она истошно кричала и требовала крови. В основном отечественные телезвезды призывали людей идти к зданию Моссовета и там защищать демократию. Единственным, кто сказал, что никуда идти не надо, был слегка выпивший ведущий программы «Взгляд» Александр Любимов. За эту выходку он дорого заплатил: его отодвинули с места руководителя «Взгляда» и на первую роль вышел Владислав Листьев, позднее убитый при дележке рекламных денег.

С утра в прямом эфире стали показывать расстрел парламента из танков. Выстрелы разносились эхом за много километров от Белого дома. Я, зачем-то взяв нож, как будто ножом что-то можно сделать против танка, опять поехал на «Смоленскую». На пересечении Смоленского бульвара и Нового Арбата стоял высоченный двухметровый офицер, руководивший движением колонны танков и БТРов, которые двигались со стороны Новицкого бульвара. Последние этажи арбатской многоэтажки горели, видимо, кому-то померещились снайперы оппозиции. Также горела колокольня храма возле здания мэрии. На Новом Арбате собралась огромная толпа зевак, которые пришли поглазеть на расстрел парламента. Что же тут сказать, это нормальное любопытство, не каждый день такое происходит. Через каждую минуту из толпы выносят раненного или убитого шальными пулями зеваку, но все равно никто из них не уходит, жажда зрелища порой превышает жажду жизни. В воздухе барражировали три вертолета, но огонь не открывали. Я какими-то партизанскими тропами добрел до Смоленской набережной, по ней также на быстром ходу проехал танк, какой-то парень злобно бросил в танк палкой, слава Богу, в него стрелять не стали, а вполне бы могли. Очень обидно осознавать свою полную беспомощность, а чем бы я мог помочь сидельцам в Белом доме? В угнетенном состоянии я побрел домой.

После победы демократии Москва была отдана на три дня победителям, новым и несколько странноватым героям новой России. В городе был введен комендантский час. Я пару недель не выходил из дома, особенно и не стараясь поддерживать отношения с внешним миром. Отношения с Ольгой несколько испортились, я никого не хотел видеть. Я чувствовал себя виноватым, что кто-то погиб там, в Белом доме, а я вот остался жить. И что делать мне с этой жизнью, я не очень-то и понимал. Бывшие комсомольские и партийные вожаки поднимались, делили заводы, завозили с Запада и из Китая всякую хрень, которую после удачной рекламной кампании можно было выгодно продать. Уголовные авторитеты тоже массово уходили в бизнес. Главным качеством успеха стал обман. Впрочем, люди сами хотят обманываться и быть обманутыми. Меня одинаково не вдохновляла карьера ни мошенника, ни чиновника, да и бандит из меня был никакой.

В ноябре матушка пристроила меня к себе на работу, я стал заниматься по тем временам продвинутой штуковиной – автоматизацией бухгалтерии. Нужно было как-то приспосабливаться к новой жизни, и хоть радужных перспектив я для себя не видел, но я был молод, а это уже само по себе – неосознаваемое счастье.

В конце 1993 года взамен отмененной конституции на референдум вынесли вопрос о принятии новой конституции, и хоть народ проголосовал против, этого уже никто не заметил. Страна избрала новый парламент, который теперь назывался Государственной Думой. Наступали новые времена – времена финансовых пирамид наподобие «МММ», времена распродажи нефтяных активов, ведущих прибыльных производств.

Я с нетерпением ждал Нового года. Мне казалось, что наконец-то придет Ольга и останется у меня на всю ночь и можно будет заснуть в ее объятиях. Фантазии всегда более сладкие, чем жизнь. На Новый год Ольга пришла около часа. Я подарил ей красивую ночнушку и красивое белье. Она тут же примерила подарок. Затем мы еблись и клялись друг другу в вечной любви. Во время секса Ольга любила вкрадчивые, нежные, едва заметные лесбийские поцелуи, когда ее доводят до исступления, но наступление самого оргазма тормозят. После секса мы лежали и нежно перешептывались. Я целую ее в затылочек.

– Ты – моя богиня, – говорю я.
<< 1 2 3 >>
На страницу:
2 из 3

Другие электронные книги автора Андрей Валерьевич Ганеша