И ровным, размашистым шагом ушел прочь.
Дома Витька не ночевал, где пропадал днем, неизвестно, а в среду к шести появился под веркиным окном. Верка, как всегда, опаздывала. Поправляя на ходу прическу, выскочила из подъезда и сразу же заспешила.
– Как дела? Чего кислый? Идем?
И сорвалась, ожидая его за собой. Но Витька спешить не стал.
– Ты извини, – сказал он бесцветно, – но больше я к нему не пойду…
– К кому? – удивилась Верка и крашеные её ресницы дрогнули.
– К этому… – Витька неопределенно махнул рукой. – Из сорок седьмой.
Верка споткнулась, и, чтобы не упасть, ухватила его за рукав:
– Вот, блин, каблук сломала! – и запрыгала на одной ноге. – Неси на скамейку!..
Витька не шелохнулся. Потом нагнулся и аккуратно её обул. Каблук был там, где ему положено, и Верке пришлось на него посмотреть.
– Ты что подумал? – изумилась она. – Ты что вообразил? – и звонко, по-настоящему рассмеялась, – Маргарита Сергеевна живет напротив!..
– Да, – неловко подтвердил Витька, – напротив.
Сунул ей забытые «Уроки» и заспешил на подлетевший с Петровки трамвай. Взглянув на книгу, Верка покраснела.
– Витька, Литкевич, стой!.. – и вдруг озлобилась. – Ну и иди, идиот, пацан, сволочь! И всем расскажи, шпион!..
Но Витька её не слышал. У него было много дел: военкомат, институт, Клёпа.
А вечером он укладывал рюкзак и монотонно оправдывался:
– Всех забирают… И Серёжку Голованова, и Славку…
– Но ведь у тебя отсрочка была! – сокрушалась мать.
– Я летом сессию завалил.
И так же монотонно отвечал Верке по телефону.
– Витька, глупый, что ты наделал! – кричала она из автомата. – Ты попал в команду двести восемьдесят! У папы знакомый в военкомате, это Афган!..
– Опять на улицу раздетая выскочила? – вяло попрекал ее Витька.
– Да послушай ты, папа говорит, еще не поздно, еще можно все изменить! Да стань же ты хоть немного взрослей!..
Но Витька не становился.
– Не выскакивай к автомату в тапках, – наставлял он и вешал трубку.
На вокзал Витька провожать себя не позволил. Расцеловал в первый раз папу Васю, обнял мать и растворился в толпе таких же, как он, стриженных и смешных.
А осенью весь подъезд поднял на ноги страшный, звериный вой. Всполошившиеся соседи выскакивали на площадки и испуганно переглядывались.
– Что это?
– У кого?
– В девятнадцатой…
Витькина мать билась головой о стену. Перепуганный папа Вася бегал вокруг неё и капал валериану мимо стакана.
– Витя, кровиночка!
И все вокруг заметили, что мать у Витьки маленькая и седая. А внизу стояли на лестничной площадке и зло переругивались двое военных с расстроенными и черными от загара лицами.
– Ну, блин, чтобы я ещё кого согласился везти!..
– Это же надо раньше извещения успеть…
– А что мне было, в камеру хранения его сдавать? И ждать, пока бумажка придет?
Папа Вася нелепый в своей пижаме и белый спустился к ним и трясущимися губами сложил:
– А как… он?
Военные посмотрели на него хмуро и подозрительно, но, видно, сообразили, кто, и один неохотно из себя выдавил:
– Когда обложили, гранатой себя рванул… Хорошо умер.
– Хорошо, – согласился папа Вася, и, всхлипнув, сел, как был, на оплеванный грязный пол.
Хоронили Витьку быстро. Похороны старались провести раньше, чем слух о них облетит город, но город был. Пьяный Клёпа рвал на себе рубашку и кричал, что пойдёт в Афган, были учителя из шестьдесят третьей и тридцать седьмой и стайка напуганных однокурсниц. Витькину мать оттаскивали от гроба и говорили слова. Смотрели, и, придавленные медью оркестра, о чем-то неуместно громко шептались. С кладбища расходились оглушённые и растерянные, как будто не понимали, почему в гробу, почему Витька? И еще заметили, что больше всех убивается почему-то и ближе всех держится к его матери несчастная, зарёванная Ленка Самохина. А потом рядом с ним положили Голованова, и Витьку забыли.
Некоторое время к его матери ещё заходили, но с каждым месяцем реже, – событие для большого города было всё-таки небольшим.
Память о нём держалась только на страшном, упорном слухе. На кухнях, в трамваях и в очередях перешептывались, что гроб был запаян, что в нём не тот, но весной всё неожиданно разъяснил сам Витька. Мать перебирала его последние вещи – парадку и мелкий солдатский скарб, – и вскрикнула. На тяжёлой пряжке новенького солдатского ремня было глубоко и навсегда выцарапано: «Вера». И все сразу поняли, – тот.
Вредитель
Полк собирался в рейд, перекликался, пересчитывался и запускал дизеля. Перед воротами КПП уже выстраивалась колонна, а к командирам ещё приставали обиженные из оставленных:
– Ну, товарищ майор!.. Ну, товарищ майор!
– Ну, товарищ старш-нант!..
Седьмая рота скручивала матрацы, оставляла лишнее в каптёрке и дописывала письма. Чтобы в переписке с Союзом не возникало тревожных перерывов, письма писались впрок и сдавались писарю Валерке.
– На, – вручали ему очередную пачку, – отправляй раз в две недели. На три месяца хватит. – И с беспокойством добавляли: