Mundus perfectus («Идеальный мир»)

– Ладно, – Ена отстранилась. – А тебя не буду пуськать.

– Авка, «да» или «нет»?

– Да, – сквозь смех отозвался сын.

– А хочешь ли ты братика или сестрёнку? – спросила игриво мама.

Ребёнок на некоторое время задумался, даже стал серьёзен, потом заулыбался своим мыслям и выпалил «Неть!».

«Ойо-ойо!»

Ена давно мечтала отправиться именно в эту экспедицию по мелиорации планеты Иии. Это слово было взято из языка давно исчезнувшей первой межпланетной цивилизации и означало одновременно «пространство» и «сердце». А мелиорация – это такое постепенное улучшение в отношении планет, долгосрочный проект по приведению атмосферы, поверхностных вод, растительного и животного мира к максимальному приближению к норме человека с группы планет, на которой жили Ена, её муж Оан и их пока маленький сын Авка. Достижение биохимического единства – одно из важнейших условий для расселения на новые планеты и обеспечения долгосрочного выживания на них. Правда, таких важнейших условий было ещё сотни и сотни. А Ена была как раз специалистом по биохимическим трансформациям.

На планете Иии велись мелиоративные работы уже несколько десятилетий, экспедиции сменяли друг друга. Они изменяли – очень-очень постепенно – состав атмосферы, с учётом того, чтобы флора и фауна за это время безболезненно адаптировались к новым условиям. Также использовались ускорители эволюции.

Для быстро растущей цивилизации Ены требовалось найти и подготовить к заселению новые планеты, которых для подстраховки должно было быть больше, чем того требуют текущие потребности – с запасом на будущее. Из семи планет их системы уже были заселены шесть, последняя оказалась совсем не пригодной для жизни в силу сложной орбиты в структуре тел, обращающихся вокруг двойной звезды – на ней было то слишком жарко, то слишком холодно. Новая планета, подходящая для переселения, располагалась всего в нескольких десятках парсеков, и с их возможностями по передвижению это было близко.

Мужа с сыном Ена оставляла ненадолго – всего за одну экспедиционную смену они не успеют соскучиться. К сожалению, сеансы связи с родственниками именно на Иии были запрещены, так как практически в ежедневном режиме советы учёных принимали определяющие решения для ветвления эволюции, в выборе методов и степени интенсивности мелиорации, сохранения тех или иных видов. При этом частные впечатления, вольное или невольное влияние сторонних людей, индивидуальные симпатии не должны были влиять на выбор.

Тут необходимо добавить ещё одно пояснение. На планете Иии ещё не было разумной жизни и прогноз её естественного развития был неопределённым. Для таких случаев ещё тысячелетия назад их цивилизация выработала принцип «органичного развивающего первенства». Это означало, что те, для кого новый мир оказывался необходимым для выживания или даже только для расселения, имели право на такое решение, невзирая на неопределённые перспективы осваиваемой терры, отводя себе роль одного из факторов возможного появления разума в ходе собственной эволюции, пусть и антропогенного, но в иерархии явлений вселенной такого же производного от неё, как и все остальные.

Важными были и слова «развивающее» и «первенство» – первое означало, что поселенцы направляют свои усилия на содействие местным живым сообществам, второе – что непреднамеренное опережение других потенциальных цивилизаций накладывает на первых дополнительную ответственность за сохранение мира во всех смыслах этого слова – как пространства и как состояния.

Перед выездом Ена долго советовалась с философами освоения, участвуя в серии коллективных и частных мировоззренческих сеансов. В этом направлении философии сосуществовали несколько школ, от максимально консервативной, призывающей к цивилизационной автаркии, до безгранично экспансионистской, а также объединительной, которая не находила между этими крайними подходами никаких противоречий. Ена тоже исповедовала объединительный всеохватный подход, хоть в нём и содержались многие «белые пятна» и неразрешимые изнутри системы противоречия.

Особенностью нынешнего этапа работ на Иии являлся не всеми признаваемый переход от формального освоения к неформальному. А именно, когда и число субъектов, и объём процессов, и фронт взаимодействия миров стали превосходить возможности контроля и управления. Такое происходит всегда, и любой подобный процесс переходит в эту стадию – но, как ни парадоксально, переход к новому качеству происходит всегда неожиданно. Хотя, какой может быть парадокс, когда в единый котёл замешиваются такие совершенно разнородные субстанции, в такой динамике и в планетарных масштабах.

Одним из признаков неформального характера экспедиционной работы стали многочисленные варианты посвящения вновь прибывших специалистов в планетологи – прописка. Помимо поименования по специальностям все они становились планетологами. Традиции разнились от базы к базе, плюс зависели от многочисленности состава лагеря (при большей численности почему-то культивировались более публичные мероприятия) и от характера первого лица. Если последний оказывался адекватным и весёлым, прописка происходила шуточная и несложная, если же руководство имело склонности к бытовой тирании, могли быть даже жестокие ритуалы. К какому отнести свой, Ена так и не решила, даже по прошествии времени.

Им, троим новичкам, предлагалось съесть представителя инопланетной флоры или фауны. А что, ведь в этом и заключается биохимическое единство – что люди могут питаться большинством видов местного мира без вреда для себя. И кстати, в обратную сторону это тоже работает: когда чужая «акула» откусывает у человека часть тела, с ней ничего не случается, и она даже начинает возвращаться к месту кормёжки за новой добычей. Ена знала, что отказаться от такого предложения нельзя, иначе работа не заладится.

Однажды у неё было такое, что новый руководитель решил всем устроить прописку в связи… со своим назначением. И стал давать разные нелепые задания. К Ене он воспылал особенно, предполагая их более близкий частный контакт. Когда же в ответ он был послан по известному адресу, этот, казалось бы, взрослый мужчина неожиданно сказал обидчивым ребячьим тоном, к тому же нарочно коверкая по-детски слова: «Ню, не наю, как тепель будем лаботать вместе!». К счастью, скоро этот товарищ вылетел с нового места – по совокупности подобных действий в отношении почти всех сотрудников.

На Иии перед новенькими поставили три тарелки, накрытые такими же тарелками. Весь лагерь – почти сорок человек – замер в ожидании [написать «в предвкушении» оказалось бы страшным плеоназмом, хотя каждый прошёл через это].

Шуточки коллег не отличались оригинальностью:

– Ну, все пока живы?

– Растягивайте удовольствие!

– Вам с каким соусом?

Побледневшая Ена спросила начальника, который сам распоряжался церемонией:

– Они хоть не шевелятся?

– Вроде нет, – усмехнулся в усы уже пожилой командир.

Новичков попросили закрыть глаза. Ене попался желеобразный, неприятный на ощупь языком кусочек мяса, с прожилками и мелкими, легко разгрызаемыми костями – похоже на рыбу и одновременно на тюлений жир. Поначалу вкус, одновременно острый и кислый, показался неприятным и даже противным. Но через мгновение, возможно от воздействия слюны, кусочек распался на ощутимую всем организмом полезную концентрацию белка и микроэлементов, на которые вкусовые сосочки и последующие органы отреагировали восторгом, вследствие быстрого восстановления сил и обретения новой энергии. Женщина не подала вида, что ей в итоге понравилось. Коллега справа перегнулся над столом – его вырвало прямо в тарелку с порезанными бесцветными стеблями, вероятно, водорослями. Третьей коллеге досталась какая-то трава, вероятно, безвкусная, потому что та не выразила никакой реакции на эту снедь. Всем поднесли воды запить съеденное. И затем команда со смехом разошлась по своим делам.

Глава биохимической лаборатории проводил Ену в её комнату.

– Что это было? – спросила исследователь коллегу.

– Скоро сами догадаетесь.

Эта манера планетологов говорить загадками и не отвечать прямо на вопросы была общеизвестна, но Ена не думала, что это может быть так неприятно слышать от нормальных, в общем-то, людей.

Перед Еной стояла ответственная задача – сопровождать в трансформации потенциально полезные морские виды фауны, пригодные для употребления в пищу, и определять их ценность, прогнозировать перспективные объёмы лова и воспроизводства, вырабатывать способы добычи и переработки. Приходилось становиться ещё немного ихтиологом, рыбаком и поваром. А вне работы для неё, как фотографа-любителя, открывались огромные возможности для творчества. Её интересовали не пейзажи, хотя они были, конечно, очень необычными. Больше всего Ену занимали животные, которые добавляли динамики изображениям, вскрывали какой-то скрытый нерв, выражали недосказанное, то, что невозможно считать в небе или в воде – ведь в отношениях живых существ со средой выражалось направление мира, звучали его скрытые струны.

Биохимик допыталась-таки у коллег, что во время прописки ей дали попробовать самый «вкусный» вид местной фауны под названием ойо. Такое название этот переходный вид между рыбой и животным получил от издаваемого им звука «ойо». Причём это, можно сказать, слово имело многочисленные интонации, так что можно было даже находить в них свой смысл применительно к той или иной ситуации. Существа, чьи чучела и замороженные тела хранились в лаборатории, оказались крупными, почти с человека, с округлым телом, ластоподобными плавниками в два ряда вокруг всего корпуса, что позволяло им быстро передвигаться в воде, и с непривычно для человеческого глаза острой мордой, но собранной не наподобие иглы, а в виде топора. И эта голова могла активно крутиться. Вероятно, что под водой морда была вытянута параллельно корпусу, а на берегу существо держало голову перпендикулярно к телу, как у обычных зверей и людей.

Зверь (а в силу его величины такое название было вполне уместно) был крайне осторожен, и выловить удалось пока всего несколько десятков особей. Подводные исследователи же отмечали значимое присутствие и доминирование этого вида в прибрежных и пелагических водах.

Узнав об этом, Ена подумала: «Я бы не смогла спускаться под воду на чужой планете. На своей-то робеешь, а тут всё – абсолютная неизвестность». Она уважала подводных планетологов особенно, впрочем, как и все остальные.

Одной из загадок было строение внутренних органов ойо – голову и тело пронизывали многочисленные тканевые каналы и капилляры, при этом существо не обладало ярко выраженным централизованным мозгом. У Ены возникла гипотеза, что мозг у ойо имеет распределённый характер и «перетекает» и концентрируется в необходимом месте организма, в зависимости от ситуации. Но тогда оставалось неясными его объём и доля к массе тела, число нейронов и центров, функционал и возможности. К тому же, как субъективно считала Ена, это животное (а, возможно, даже разумная тварь, «человек») было весьма фотогенично. Вот бы не только научиться его ловить для промышленных целей, но и просто заснять мощную серию фоторабот.

Ена в качестве научного работника стала все чаще бывать на берегу, даже вне рабочего времени: пробовала различные виды наживок, обсуждала с «подводниками» характерологические особенности вида, самые малые детали, строила предположения. Постепенно картина начала складываться.

В свободное от работы время Ена бродила с фотоаппаратом по берегу и низкой воде, фотографировала мелкую водную живность и воздушных животных. Обитатели эфира здесь больше походили именно на зверят – они были крупнее средних птиц её планеты, имели в дополнение к крыльям лапы, а соотношение головы к телу у них тоже приближалось к животным вариантам. И у различных видов оказалась сложная система социальных связей – не только по линии «хищник – жертва», но и по другим нелинейным моделям организации.

Женщина понимала, что первые несколько дней или даже недель ей было необходимо просто примелькаться в местном пейзаже, стать его органической частью, чтобы обитатели не чувствовали в ней опасности. Этому способствовал также тот факт, что местные существа не знали человека и потому не боялись его. Первые контакты другого рода, когда обитатели планеты стали изучать нового соседа, не замедлили себя ждать – то летающие, то водные твари стали приближаться к ней, «высказываться» на своём языке, проявлять различные знаки внимания, в том числе покусывать.

Поначалу Ена не обратила внимания на появление ойо – так как в некоторые периоды она была занята общением с другими существами. Но первый же контакт с этим зверем привёл к открытию. Ойо подобралась к ней довольно близко, метрах в десяти от неё, на глубину по колено женщине. Она уселась в воде и повернулась к ней одним боком.

– О, привет! – тихо сказала Ена, чтобы не спугнуть нового знакомца.

– Ойо! – громче необходимого прокричало существо.

– Ойо-ойо! – повторила на автомате Ена.

Она медленно достала фотоаппарат и показала ойо, что это не опасный предмет.

– Ойо-ойо-ойо-ойо-ойо!! – затараторило создание, и каждое «слово» имело свою интонацию, оттенок и даже тембр.

Оказалось, что это самка – по голове пошли характерные переливы фиолета и перламутра. Ена вспомнила, что на вскрытых и замороженных телах были обнаружены поверхностные железы для цветовой коммуникации, характерные только для самок.

Ена сделал первые два снимка, как вдруг возле глаза ойо, который был с видимой для нее половины головы, появился… ещё один глаз! Оказывается, по каналу, который проходил между глазами ойо, органы зрения могли «перекатываться» с одной стороны на другую. Неизвестно, для чего это было нужно, но так ойо становилась даже красивее, и казалось, что таким образом она проявляет больше внимания к собеседнику. Да, видеть два глаза у существа человеку было привычнее, и животное сразу приобретало практически человеческие черты. «Можно сказать, ты сейчас как подруга, с которой мы встретились в кафе поболтать», – подумала с симпатией Ена.

Потом эти встречи стали регулярными. Конечно, учёный никому про эти встречи не говорила – возможно, такой контакт, на грани между животным и разумным, вызвал бы больше непонимания, чем одобрения. Можно было бы говорить о системном взаимодействии только в том случае, если бы такие встречи стали массовым явлением и проявлением именно развёрнутой, сложной коммуникации, в том числе если бы на уровне символов и связанных посланий подтвердили разумность или прото-разумность ойо, что позволяло отнести их к ветви прародителей в цепочке, получается, уже смешанного, филогенеза.

Ена захотела дать имя новой подруге. Она начала перебирать привычные ей имена, но существо отказывалось их признавать, потом пришлось перебирать интонации «ойо». И, наконец, после сотой попытки удалось найти принятое созданием имя. На подходящую интонацию ойо активно стала кивать и плескаться в воде. Иногда ойо даже выходила полностью на берег, но здесь ей было некомфортно, и вскоре она возвращалась на мелководье. Ена поняла, что этими выходами новая знакомая выказывает ей особенное доверие и расположение.

Фото получились уникальными, особенно в сочетании различных ракурсов, времени суток, других привходящих моментов. Так что Ена уже раскрылась начальнику базы и рассказала о своих контактах, показав ему фотоподборку. Тот одобрил ее действия, но крепко задумался, а затем сказал, чтобы пока никто больше про эти встречи не знал и не видел фотографий.

В результате многочисленных встреч ойо совсем перестала опасаться Ену и, скорее всего, людей в принципе. Поэтому, когда приблизилось время для смены в экспедиции, и учёной предстояло отправиться домой навсегда, всплыла необходимость что-то решать с этой милой ойо. Забрать её было нельзя: на планетах в стадии изучения и трансформации запрещалось это делать.