Константин Великий. Равноапостольный

– Муки добрых, Божиих людей не повод? Казни отцов Церкви?

– Всех страданий не унять, – покачал головой Константин. – Епископ Осий не раз говорил мне, что Господь каждого испытывает по-Своему. Лициний казнил Власия Севастийского. Пыточных дел мастер, который истязал старика, вынес его тело через тайный ход и передал некой вдове. Та похоронила Власия. А пыточных дел мастер, отринув свое ремесло, ушел странствовать проповедуя и врачуя. Лицинию не истребить всех христиан. На место погибшего всегда встанет новый. Христиане пережили Великие гонения Диоклетиана и Галерия. Неужели ты думаешь, их сможет сломить Лициний? Он сдастся, убедившись в тщетности своей борьбы. Это поражение сломит его. Ему недолго осталось.

– И ты говоришь такое!

Елена медленно опустилась на ложе, закрыла лицо руками и зарыдала. Император растерялся. Он оглянулся на двери, собираясь кликнуть прислугу, но передумал, положил свои большие ладони матери на плечи и стал неловко утешать.

– Ты, защитник христиан, правитель, которого благословил Сам Господь, собираешься ждать? – Она подняла голову и взглянула на сына глазами, полными боли.

– Разве я не прав? – пробормотал Константин. – Важно уметь выждать.

– Утешать себя неисповедимостью путей Господних, будучи бессильным что-либо изменить, – это одно. А веселиться и пировать, пока в тебе нуждаются, совсем иное. На все воля Божия, но мы сами решаем, как нам поступать, и будем держать за это ответ. – Елена вздохнула. – Когда я узнала, что творит Лициний, мне все опротивело. Как можно купаться в море, нежиться на солнце, есть сладкий виноград и рассуждать о Боге? Я не спала несколько ночей и поняла, что больше не могу жить сытой, успокоенной жизнью.

– Решила за веру пострадать, – печально улыбнулся император: ему вспомнились донатисты. – Выходит, сюда ты и не собиралась, обманывала меня с самого начала. А как же внуки?

– Я люблю их, молюсь за них и за тебя. Но у моих внуков есть все, мне нечего им дать. Только себя тешить, общаясь с ними.

– Что же в этом плохого?

– Ничего, но сердце болит о другом. Священники так много мне дали, когда Констанций ушел, когда тебя отправили к Диоклетиану, когда я была пленницей у Галерия… Они утешали, дарили свет. В беседах, в переписке… Отец Прокопий был одним из них. Он жил близ Никомедии. Уже три года на мои письма к нему нет ответов.

– Как ты можешь ему помочь? – развел руками Константин.

– Брошусь Лицинию в ноги, буду умолять прекратить преследовать христиан и отпустить тех, кого он держит. Стану упрашивать до тех пор, пока и меня не бросят в темницу. Тогда все узнают, насколько он жесток, а у тебя появится повод вмешаться.

– Моя мать никогда и никому не будет кидаться в ноги! – разгневался император. – Даже если бы ты каким-то чудом прорвалась к Лицинию, он принял бы тебя как почетную гостью, уверил, что все слухи о притеснении христиан лживы, и отправил бы ко мне, одарив подарками. Над нами бы все смеялись. Ты хочешь рисковать зазря. Я не отпущу тебя!

– Значит, я пленница?

– Ты поживешь во дворце, пока… – Император осекся, но затем договорил: – Пока я не разберусь с Лицинием.

Слова матери о сытой, успокоенной жизни подействовали на Константина. Смутная тревога пробудилась с небывалой ясностью. Момент, чтобы выступить против Лициния, был неидеальным, но что, если лучшего никогда не представится? К тому же император соскучился по сражениям. Елена взглянула на сына с надеждой и испугом, что последние слова ей только послышались.

– Меч, который долго не вынимают из ножен, ржавеет, – продолжил он. – Как бы и мне не одряхлеть, сидя на троне. Пора в седло.

Глаза матери блеснули то ли от радости, то ли от тревоги, что ее сын собирается на войну.

– Хватит об этом. – Елена хотела что-то сказать, но Константин прервал ее: – Отдохни с дороги, твои комнаты готовы. А после, надеюсь, ты не против потешить себя общением с внуками.

– Буду рада, – улыбнулась мать.

Константин-младший был высок и крепок для своих лет. Внешностью и походкой он очень напоминал отца. Но чувствовалось, что ему недостает силы, которая била в императоре ключом, не столько физической, сколько внутренней. Мальчик быстро сдавался, сталкиваясь с трудностями, начинал плакать, когда его всерьез бранили или наказывали. Он не был глуп, однако к знаниям тяги не выказывал, учился через силу, любил хулиганить и капризничать, как большинство шестилетних детей. Но Фауста не могла с этим смириться: ее сын не имел права быть обыкновенным ребенком. Она надеялась, что он, как цветок, однажды распустится и все им будут восхищаться. Императрица была чрезвычайно требовательна к мальчику, чем нередко доводила его до слез.

Константина росла послушной и тихой девочкой. Было очевидно, что красавицей ей не стать. Черты ее лица, повадки, фигура были правильными, но слишком простыми, лишенными даже зачатков очарования. Она любила читать, играть на арфе, слушать сказания нянек. Ее тянуло к Лактанцию. Она часто приходила на его занятия с Криспом, садилась где-нибудь в сторонке с рукоделием и слушала. Отцу очень нравился кроткий, спокойный нрав дочери. Он сравнивал ее со своей сводной сестрой Констанцией, отмечал, что Константина непременно будет хорошей матерью и женой.

Отдохнув и сменив одеяния, Елена познакомилась с внуками. Она подарила подарки, поиграла с ними. Дети были веселы, бабушка ласкова, но между ними еще не возникло то тепло, которое бывает только между близкими людьми. Ощущалась некоторая отстраненность. Фауста, наблюдавшая за ними, про себя обвинила свекровь в черствости. Чего еще ожидать от христианки, способной по-настоящему любить лишь своего Бога…

В саду, расположившись под раскидистой яблоней, Елена читала детям сказание, как Геракл освободил Прометея. Внуки сидели у нее в ногах, чавкая сочными персиками, сладкий сок блестел на подбородках. Тут появился Крисп. Он вернулся после занятий верховой ездой. Дети с радостными криками бросились к старшему брату. Тот немного потискал их, затем мягко отстранил и обнял бабушку.

Елена не видела Криспа семь лет, за это время мальчик превратился в высокого широкоплечего юношу. Он словно шагнул со своих портретов: густые, резко очерченные брови, высокий лоб, взгляд твердый, но сами глаза добрые, прямой, чуть заостренный нос, обаятельная улыбка. Она не знала, чем живет и о чем мечтает этот почти взрослый мужчина, но потянулась к нему всем сердцем как к родному человеку.

Заметив, как Елена очарована Криспом, как она перестала обращать внимание на Константина-младшего, у Фаусты внутри все закипело от ревности и обиды. В тот день императрица впервые увидела в пасынке угрозу для своего ребенка. Зерно, упав на благодатную почву, стало прорастать.

За ужином Константин не мог налюбоваться своей семьей: женой, тремя детьми и матерью, которая снова была с ним. Не хватало только Далмация. Перед трапезой император отправил ему и всем старшим военачальникам, включая Авла и Эрока, письма, приказывая им как можно скорее прибыть в Сирмий. Он твердо вознамерился покончить с Лицинием, с последней, как ему казалось, серьезной угрозой роду Флавиев – Констанциев. Но настоящая опасность для его семьи начала зреть у Константина под боком.

VIII

В Сирмий один за другим прибывали военачальники. Дни напролет Константин проводил на военных советах. Весь город говорил о том, что скоро возобновится междоусобная война.

– Константин и Лициний вцепятся друг другу в глотки, а варвары придут из-за Дуная, будут нас грабить, жечь и резать как овец! – ворчали старики.

Их слова вселяли дрожь и в тех, кто был моложе. Со времен последнего нашествия готов прошло около пятидесяти лет. Память о страшных разрушениях и пролитой крови была свежа. Горожане бы очень удивились и вздохнули с облегчением, узнав, что прежде всего Константин собирался сокрушить именно готов.

Лициний тайно платил их вождям, чтобы те ходили в набеги за Дунай. Но король готов Эрманарих, получавший дары от Константина, держал свою знать в узде. Лишь изредка у римлян с готами случались небольшие стычки в приграничных землях. В целом на Дунае было спокойно, как и на Рейне. Избегая сражений с Римом, Эрманарих укреплял свое королевство, приводил к покорности вождей, покорял племена сарматов, возводил стены вокруг городов. Он равнялся на Константина – стремился к неограниченной власти над своим народом.

Если между соправителями начнется война, Эрманарих непременно этим воспользуется. Такого противника нельзя было оставлять в тылу, а переформированные иллирийские легионы, простоявшие шесть лет без серьезного дела, нуждались в том, чтобы их закалили. Император решил спровоцировать готов. Он оттянул полевую армию от границы, вместо очередных даров отправил посланника, который должен был потребовать от Эрманариха клятвенных заверений в дружбе и верности Константину, а заодно как бы невзначай оскорбить короля.

– А если Эрманарих не соблазнится? – спросил Эрок на одном из военных советов. – Говорят, он очень осторожен.

– Это не столь важно. Его вождям не устоять, они истосковались по набегам, – ответил император. – Как только первые отряды варваров вернутся хотя бы с малой добычей, остальные хлынут волной. Эрманариху их не удержать, какой бы сильной ни была его рука. Ему придется возглавить нашествие или остаться в стороне, показав свою беспомощность. В любом случае мы разобьем готов, которые вторгнутся на наши земли, а затем перейдем Дунай и довершим начатое.

Константин оглядел присутствующих:

– Благородный Марк Ювентин, собери лучших инженеров и заготовь материалы. Вы должны в кратчайшие сроки наладить переправу через Дунай. Высокородный Авл, пошли трибунов в Акуминий, Сингидум и Таурунум, пусть укрепят стены, убедятся, что города готовы принять окрестных жителей, а главное, начнут заготовку провианта. Варвары решат: это добрый знак, армия уходит, города готовятся к осаде. Но на самом деле трибуны будут собирать обозы для похода нашей армии. – Авл кивнул, показывая, что приказ ясен. – А сам отправляйся в Виминаций, – продолжил император. – Твоя задача та же, что и у трибунов. Только твой обоз должен быть в несколько раз больше и обеспечен осадным снаряжением. Вероятно, нам придется брать города варваров.

Публий Лукиан добыл немало ценных сведений у торговцев, которые вели дела с готами и часто бывали в их землях. Константин со своими военачальниками готовил детальный план будущей кампании: как разделить армию, по каким дорогам двигаться, где собирать фураж, а также множество запасных вариантов, если что-то пойдет не так. Однако приближенные императора не знали самого важного: после войны с готами войска не повернут обратно, император поведет их во владения Лициния.

Константин после очередного военного совета дремал в своем кабинете, откинувшись на письменном ложе. Он был измотан, выглядел бледнее обычного, под глазами залегли темные круги. Крисп, осторожно ступая, подошел и тихо позвал отца. Император еще до того, как пробудился, почувствовал, что сын стоит рядом. Он медленно открыл глаза.

– Что случилось? – Константин устало вздохнул.

– Отец, я хочу жениться, – робко произнес Крисп. – Прошу тебя благословить и устроить мой брак.

Дрему как рукой сняло. Император сел и внимательно посмотрел на сына. Он был наслышан, что в Криспа влюблены если не все, то добрая половина всех девушек Сирмия, от юных рабынь до патрицианок. Сын охотно пользовался этим, но знал меру и головы вроде не терял.

– Кто твоя избранница? – с любопытством спросил император.

Браки детей от Фаусты Константин собирался устроить сам. Старшему сыну, которому не суждено унаследовать престол, он хотел дать небольшую привилегию – позволить самостоятельно выбрать невесту.

– Луцила, дочь Лициния, – ответил Крисп.

– Она же на пятнадцать лет старше тебя и бесплодна! – воскликнул Константин, хотя догадался, в чем дело.

«Хочет принести жертву, – усмехнулся про себя император. – Прямо как моя мать. Не знаю, что бы я выбрал – умереть в темнице или жить с Луцилой».

– Наш брак предотвратит раздор между тобой и ее отцом!

– Я уже выдал за Лициния свою сестру, – напомнил Константин. – Даже если мы с ним переженим всю нашу родню, это ничего не изменит. А жениться на дочери Эрманариха не хочешь? Говорят, она иногда даже моется.