Ну ладно, воюй, бей врагов, а когда вернёшься, домой, в свой семейный очаг.
Вот пишу эти строки, вдруг, ко мне звонит товарищ Крылов, давно я его не видела.
Ведь одно время, от скуки, я барахлила с ним, ну и сейчас, от нечего делать, поболтала бы с ним, но его перевели на другой участок, и сейчас не встречаемся.
А то посидишь на берегу, сходишь, выпьешь кружку пива, всё же повеселее.
Утреннее сообщение: бои на всех фронтах, особенно ожесточённые на Кексгольмском, Новгородском и Днепропетровском направлениях.
День прошёл беспокойно, как всегда.
Вечером приходил Бецелев, и говорит, что вылез в окно из оздоровительного Госпиталя.
Обещал зайти ещё завтра утром.
Немного поработала крючком, и в 10 часов хотела лечь спать.
Только легла, вдруг, пожарная тревога.
На улице темно, я едва нашла место условного очага пожара – это у силовой станции, но скоро ушла спать.
26/VIII/1941
26/VIII. День этот памятный на всю жизнь.
Когда я писала дневник, то ещё ничего не знала, узнала, что в этот день было одето кольцо блокады.
На Ленинград пришёл последний поезд, и мы порвали связь с так называемой “Большой землей”.
Так вот, это то первое кольцо блокады, отразится и на моих записях, в дневнике.
Но, напоминаю, что это только приписка, т. к. пока я писала свой дневник, что мы, многие Ленинградцы, не знали ещё об этом кольце блокады.
Пробудилась в 6 часов, прослушала сводку, и провалялась до 7 часов.
После ожесточённых боёв наши войска оставили г. Новгород.
Наши войска вошли в Иран, и продвинулись на 40 км (*Иранская операция 25 августа – 17 сентября 1941 года).
Вот не знаю как, встречают ли они сопротивление.
Вчера сообщила Ириша, что убили Колю Рощина – очень жаль, убивают таких хороших людей.
Сегодня опять требуют 30 человек мужчин на оборонные работы.
Не знаю, кого подберу.
Пришел опять товарищ Базинев, и поговорить некогда.
Сегодня сообщили, что Калугин ранен, и лежит в Тульской области, в Госпитале.
На бревёнке не осталось опять ни одного бригадира, пришлось взять Вайника.
В 2 часа только пришла из столовой, так сытно покушала, распирает бока.
Пишу, и жду утреннее сообщение.
Сейчас читаю газету от и до, в частности, ноту Иранскому Правительству (*17 августа 1941 г. правительству Ирана была вручена совместная англо-советская нота. В ней содержалось требование к Иранскому Правительству добиться выезда из страны всех немецких специалистов).
Передавали письмо Горьковских рабочих Ленинградцам.
Какие всё же симпатии городу Ленина.
Слушаешь эти письма, или читаешь в газетах, слёзы выступают на глаза, за заботу этого славного города, который становится с каждым днём, всё дороже, и дороже.
В 15:25 дали «В.Т.», прошла спокойно.
Вот, читая во время «В.Т.» газету, увидела портрет этого славного лейтенанта Антонова, сбившего Ю-88, который я видела на площади Стачек 14/VIII, когда ездила к Бецелеву.
Сейчас была в Штабе.
Ей богу, чуть не всплакнула, опять посылают мужчин на оборонную работу.
У меня почти все ушли, остался только Тамаров, и последнего включили в список.
Ей богу, обидно, сидят такие, как Анакин, Соколов и другие, блестят штаны от сиденья на месте, а я посылаю 73-летних стариков.
Нет, хоть бы один из них пошёл добровольно, берегут свои шкуры, наживают карманы, и делают всё, что для них выгодно.
Желательно было проводить своих, так сделали все, проводили на свой счёт, сохранив своё имущество.
Кроме того, мне сообщили, что их всех устроили здесь рабочими, и служащими, чтобы отправить на казенный счёт.
Вот публика, они всегда умеют жить.
Какого чёрта, товарищ Попов поставил Анакина главным инженером, у которого в голове варит раз в сутки.
Работал начальником цеха, и то, был так себе, а сейчас, получил большой чин – почему, потому что умеет жить, и спасать свою шкуру, как говорится – маскировка вовремя.
27/VIII/1941
27/VIII. 6:25 вечера.
Только сейчас взялась за перо, чтобы оставить здесь, на бумаге, отметку, что 27/VIII жизнь течёт обычно.
Какой-то день сегодня, не скучный, и не веселый, просто не хотелось писать.
Бои по всему фронту.