Седьмая печать (фрагмент 5): Незнакомец

– Папа! А меня Антон обидел. Он – нехороший. Девочек толкает и не извиняется. А они от этого плачут. Можно я тебе немножко поплачу?

– Давай, – тихо ответил он, и они обнялись.

– За то, что ты пострадала, я тебе разрешаю лечь спать на одну минуту позже него.

– Ура! – Лиза с криком убежала, и он услышал, как в другой комнате она всем радостно сообщала о добытой ею в боях и плаче привилегии.

Через полчаса в квартире стало тихо. Дольский сидел на кухне, облокотившись о стену и закрыв глаза. За стеной слышны были чьи-то голоса. Где-то из крана капала вода. «Придёт время, и ты узнаешь… Придёт…» Когда? Вдруг чей-то голос где-то над ним громко и чётко произнёс: «Гонимые желанием, они бегут по кругу, чтобы снова и снова возвращаться к страданию». В ответ засмеялись. «Не возвращайся снова туда, откуда пришёл. Не возвращайся…» – снова произнёс кто-то и, помолчав немного, продекламировал:

Очередная прогулка,

Как и все остальные, закончиться не должна.

Помню ли я об этом?

За стеной все стихло.

– Эй, не забудь проверить воду и выключить свет, – сказала из коридора, отправляясь спать, Мария.

Дольский встал, выключил на кухне свет и сел перед окном. На улице дождь кончился, и тучи исчезли. Круглая луна, сиявшая на звёздном небе, заливала прозрачным светом голые, разбросавшие паутину ветвей, деревья и стены спящего дома напротив. «Если бы этот свет давал силы и мог их восстановить», – с горечью подумал он, понимая, что достиг за день той стадии переутомления, когда будет очень трудно успокоиться и заснуть. Хотя спать очень хотелось. Временами его глаза закрывались сами собой, но сон не мог пробиться к нему сквозь лунное сияние и снова отступал в темноту. Незнакомец не шёл из его головы. Холодный взгляд его странных глаз, казалось, живших своей жизнью, независимой от лица, притягивал и пугал бездонностью и пустотой.

– И с той поры за мною не приходил мой чёрный человек, – услышал он за спиной уже знакомый низкий голос. – Какая божественно красивая сегодня луна. Как она тянет и манит. Кстати, ваша мысль о ней не лишена смысла.

Дольский, повернувшись, увидел тёмный силуэт сидящего рядом Незнакомца.

– Спасибо, – съязвил он в ответ.

– Пожалуйста. Не стоит благодарностей, – отмахнулся Незнакомец. – Если луна во время приливов и отливов перемещает столько воды, то, что ей стоит повлиять должным образом и на человека? Особенно в полнолуние, когда к своей энергии она добавляет энергию солнца, отраженную ею, как зеркалом и посланную на Землю? Недаром о полнолунии ходит столько преданий и легенд.

– Что привело вас сюда без приглашения? – устало, но с плохо скрываемым раздражением спросил его Дольский.

– Как? А разве вы не думали сейчас обо мне?

– Думал, но не звал.

– Да? – протянул, улыбаясь, Незнакомец. – Возможно. Очень даже возможно. Но вряд ли. Я появился, потому что вы готовы, но этого пока ещё не знаете.

– Я что сплю?

– Нет. Наоборот, пробуждаетесь.

– Я знаю вас?

– Не всё сразу, – ответил Незнакомец. – Главное я вас знаю.

– Сомневаюсь.

– И напрасно, – глаза Незнакомца блеснули, и некое подобие улыбки разрезало его бледное лицо. – Вы родились в тысяча девятьсот сорок пятом году. Родителей не помните. До окончания средней школы воспитывались в детском доме. Или не так?

– Это знают многие, – пожал плечами Дольский.

– И то, что у вас абсолютный слух и прекрасная память на звуки, а, особенно, на голоса, они тоже знают? – спросил Незнакомец. Но Дольский в ответ промолчал. Какие-то странные тени, гонимые ветром, вдруг метнулись за окном. И Дольский почувствовал, что прошлое схватило его за горло железной хваткой и швырнуло в бездну воспоминаний. Какие-то видения замелькали перед его глазами, ломая замкнутое пространство кухни. И были они настолько отчетливы, что Дольский на время потерял ориентацию, забыв, где находится. Он даже не мог понять, проносятся ли они перед его внутренним взором или он видит их наяву. «Боже! Я не умею плавать в океане прошлого. Я в нём тону!..» – в отчаянии подумал он, и уже слышанные ранее слова зазвучали в нём снова: «Мне трудно было веки приподнять, но я сумел, и всё пришло в движенье. Разбуженное время мчится вспять, и обретает плоть воображение…» «Мама! Мама! Где ты? Какая ты сейчас? Ты так была мне нужна, мама!..» – закричал в нём тот, кем он был в детстве когда-то, но крик его утонул в бездне разбуженной ночи. В углу он вдруг увидел чью-то едва уловимую прозрачную тень, сквозь которую проносились гонимые ветром облака. Далёкий голос тихо позвал его. Но его ли имя было произнесено? «И знаю ли я его? Как звала меня когда-то мама?» Прошлое ему не отвечало. «В моей памяти она давно стала тенью, – подумал Дольский. – Как и я сам». «И на исходе дня тебе приснится сон, что ты всего лишь тень», – вспомнил он чьи-то слова. – «Где я их слышал? Когда? В будущем или прошлом? Не помню».

Он был настолько оглушен накатившими на него воспоминаниями, что даже не заметил, как перешёл с Незнакомцем на «ты», словно он был ему близким другом.

– Знаешь, я действительно ничего не помню, – удивленно признался Дольский. – Даже маминого лица. Только тёплые руки, которые успокаивали меня. И голос. Мне говорили, что мои родители погибли. Но я не верю этому даже сейчас.

– И, тем не менее, это правда, – ответил Незнакомец. – Только не вся. Они были прекрасны, как все те, кого смерть забирает молодыми. Шёл последний год войны. Он, молодой лейтенант, приехал в кратковременный отпуск после ранения и сразу влюбился. Как они были счастливы вместе. Всего несколько дней. Присутствие смерти всегда делает отношения более пронзительными, а мгновения счастья бесконечными. Но отпуск кончился. Он уехал на фронт. А потом были письма. Много писем. И смерть. Его убили в мае сорок пятого. В последние дни войны. Когда он уже знал, что ты родился.

Внезапно Дольский увидел смеющиеся лица сидящих в кузове ехавшего грузовика солдат и офицера, размахивающего письмом: «Братцы! У меня сын родился!» Образы тут же пропали. Дольский услышал выстрелы и крики: «Стой! Стой! Останови машину», – визг тормозов и удивлённый голос: «Боже, я только что с ним говорил…»

– Я ничего не слышал об этом, – сказал Дольский, побледнев. Его голодное, одинокое, трагичное, детство было где-то рядом. И от этого ему было не по себе.