Икура дэс ка? Сколько это стоит?

Он изогнулся, как складной плотницкий метр. Прилизанная бриолином чёлка упала на лоб.

– Водку, – сказала Лада.

– Триста, – сказал я, – для начала.

Мы выпили за встречу, Лада с аппетитом уплетала свой салат.

– Расскажи про спектакль, – попросил я, – о чём это?

– «Пламенное сердце», – ответила она. – Про революцию и тюрьму. В основном, про тюрьму.

– Стало быть, у тебя главная роль?

– Где уж нам! Я должна быть предельно омерзительна. Главная роль досталась Алле Порезовой. Редкая сучка в красном платочке. Все знают, чем она эту роль заработала.

– Однако, ты злишься на неё.

– Ой, Андрюша, театр, это сплошное…

– Надувательство… Когда по сюжету нужно пить шампанское, актёры требуют «Абрау Дюрсо», а если яд – подслащённую воду.

– Где ты это слышал?

– Мой папа работал в театре. Он был художником. И даже участвовал в массовках.

– Вот как?

– Ага. По ходу действия он должен был рухнуть на скамейку и в порыве горя крикнуть: «Кольку Звягина убило! Моего друга убило!» Только и всего.

– И что?

– Рухнуть-то он рухнул, но при этом сел на гвоздь и выдал в зал сначала трёхэтажный мат, а потом уже по тексту…

– Сильно его били за это?

– Наоборот. Зрители были в восторге. Отец говорил, что потом ему предлагали роль Лаэрта. Отказался. Гамлетом был помреж, сволочь и стукач. Папа обещал зарезать Гамлета в первом раунде.

– С вами не соскучишься, – засмеялась Лада. – Один моряк, другой художник

– Было у матери три сына. Двое умных, а третий – моряк… Кстати, посмотрите налево. Нет, не в окно, ещё левее.

– И?

– Видишь эту картину? Между прочим, кистей моего отца – «Купчиха за чаем» называется. Круче, чем у Кустодиева. Когда-то он взял за картину семьдесят пять рублей, плюс – бесплатный ужин.

В детстве я видел, как рождается этот шедевр. Художник рисовал картину, как он говорил: «Из головы». Куда там Рембрандту или Поленову, которые как школьники, не могли обойтись без натуры. Иногда отец бросал кисти и делал стремительные мазки тонкими пальцами ваятеля. При этом говорил: «Тициан свои картины вообще писал пальцАми».

Теперь из бронзовой рамы в зал смотрела пышная кустодиевская купчиха. Розовый халат едва прикрывал высокую грудь. Красный рот приоткрыт в улыбке и обещал многое. В синих глазах таилась страсть и нерастраченная нежность. Круглый стол под узорной скатертью ломился от всевозможных яств. Матовые фигурные бутылки затеняли серебряный самовар. В их зеленых боках отражалась надежда. Глядя на эту благодать, любому горняку хотелось выпить портвейна, отведать рябчиков и, хорошо бы, саму купчиху.

– Потрясающе! – сказала Лада. – Папины гены в тебе не бродят?

– Ещё бы! Я нарисовал две картины.

– Что-то в Третьяковке я не видела твоих шедевров, – засмеялась Лада.

– Оба не закончены. Значит, цена их растёт.

– Хвастунишка! Раньше ты был скромнее.

– Не упрекай меня без нУжды, – сказал я. – Во-первых, я хочу тебе понравиться, а во-вторых, Абинского ты ещё не видела выпимши.

Подошёл официант. Вопросительно поднял брови.

– Эту картину написал мой отец, – сказал уже нетрезвый я.

– Вас зовут Петров или Водкин? – блеснул эрудицией гарсон.

– Нет…

– Шеф говорит, что это ранние Петров с Водкиным.

– Ну, тогда нам ещё водочки и, – я сунул трояк гарсону, – пусть музыканты сделают «Ладу».

Оркестр на середине оборвал «Шизгару» и исполнил заказанную «Ладу».

– Надо было с тобой подружиться в школе, – сказала Лада, слушая песню.

– Как бальзам на рану, – говорю, – но быть подругой моряка – хорошего мало. Вечно ждать суженого у окна, с рукоделием и в слезах… И анекдот по случаю. Одна дама говорит другой: «Твой муж, моряк, по полгода не бывает дома, как ты это терпишь? «Это две недели-то?!» – отвечает другая.

«Для меня твой смех – награда, Лада!» – ансамбль закончил песню и пошёл на перекур. По дороге парни причащались из рюмок со своего стола.

– Смех смехом, но мне придётся учиться, – сказала Лада.

– Тебя учить – только портить, – говорю.

– Нужен диплом. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек! Решено, в сентябре еду во ВГИК.

– Трудно туда попасть?

– Попасть легко – сорок рублей до Москвы. Поступить – трудно. Там даёт актёрское мастерство Вера Заславская, наша бывшая прима.

– Вау! – воскликнул я по-английски. – Передавай ей привет.

– Знаешь её? – Лада с недоверием посмотрела на меня. – Сегодня у нас точно – вечер сюрпризов! Ты никогда не говорил об этом.

– Не было случая. Заславская была лучшей актрисой в театре. И самой красивой. Потрясающе играла Офелию, Лауру и даже Марию Стюарт. Когда Мария Стюарт шла на эшафот, я верил, что ей тут же оттяпают голову. После спектакля я бежал в гримёрку, дабы убедиться, что её голова на месте. Вера угощала меня конфетами.

– Её гримёрку теперь занимает эта фифочка, Алла Порезова. Ни характера, ни чувства, ни жеста! Одним словом – гипсовый манекен. Слова произносит, а глаза как у куклы, ничего в них нет. И говорит, как поп на кафедре. К примеру, наш ветеран, Наум Базыкин, просился в тюрьму, в камеру на три дня, чтобы на своей шкуре всё испытать. Не пустили.