Ураган для одуванчика

– И американский танк успели починить? Кажется, у эстонцев на вооружении их два, но я слышал, у одного заклинило двигатель?

– У нас есть достаточно танков, чтобы делать защиту своя независимость, – раздраженно возразил толстяк.

– От русских или американцев? – не мог остановиться Василий.

– Что ты привязался к Хейно? – заволновалась Кристина, понимая, что мужа понесло.

– И не думал. Просто хочу понять, от чего Хейно считает себя зависимым? От русской нефти или американского танка?

Кая попыталась все перевести в шутку.

– Больше всего муж зависит от пива, – и погладила Хейно по необъятному животу.

Толстяк обиженно засопел и больше за весь вечер не проронил ни слова.

Продолжал дуться Хейно и за утренним кофе. Кая пыталась отвлечь мужа от обидных мыслей, но бизнесмен оставался угрюм и молчалив. Лишь появление Альфреда Беншера, и даже не его самого, а его мерседеса, подействовало на эстонца благосклонно. Увидев машину, он необычайно ловко для его полноты покинул кресло и зашагал оглядывать антикварную классику. Беншер от утреннего кофе отказался и, наговорив дамам комплиментов, начал торопить Берту – дорога не близкая, а он еще забыл в отеле свою любимую трость. Через пятнадцать минут они с Бертой укатили. Следом уехал и и супруги Мерисалу. Прощаясь, Хейно старался на Василия не смотреть, но свою пухлую ручищу для рукопожатия все же протянул.

Проводив гостей, Муравины, не сговариваясь, вернулись в спальню и улеглись в постель.

– Давай просто поваляемся? – предложила Кристина.

– Тебе хочется иметь мужа импотента? – ответил он, целую начинающую наливаться грудь жены.

– При чем тут это? Я просто думаю о Берте, и мне страшно. Неужели тебе все равно?

– Мне вовсе не все равно, когда ты лежишь рядом, – ответил он, стягивая с нее трусы. Кристина вздохнула и закрыла глаза. После секса оба долго спали.

Василий проснулся первым, встал, заглянул на кухню и с подносом, нагруженным бутылкой виски, стаканом и небольшим транзистором, отправился в сад. Усевшись в кресло под яблоней, налил себе полстакана виски и залпом выпил. Как подошла Кристина и уселась рядом, не заметил. Она спросила, не подымая глаз:

– И что теперь?

– Теперь я напьюсь, – отозвался Василий.

– Ее уже нет?

– Один Господь знает.

– Ты, правда, хочешь напиться?

– Да.

– А я?

– Что – ты?

– А я вчера вечером ставила Берте клизму, – сказала Кристина и заплакала.

Василий видел, как жена, не вытирая слез, ушла в дом, но остался сидеть, налил еще четверть стакана, опять одним махом запрокинул в глотку и включил транзистор. Передавали музыку. Он сидел и пытался вспомнить, как все получилось? Полгода назад к ним приехала Берта. Но началось это гораздо раньше. С евроремонта дома.

Они купили коттедж, когда поженились. Купили не у хозяина, а у его сына, потому что хозяин умер. Одинокий старик доживал свои последние годы и за домом почти не следил. Они с Кристиной сами переклеили обои, оттерли полы и побелили потолки. Через месяц в комнатах стало чисто, исчез запах плесени и жареной салаки, оставленный умершим владельцем. Его неказистую старую мебель Василий распилил, и ее поглотило пламя камина. Но въезжать в дом молодожены не спешили – ночи стояли по-летнему теплые, и они ночевали в саду. Хоть заброшенный участок раем назвать трудно, для влюбленных супругов их палатка стала реальным воплощением рая в шалаше.

Василий хорошо помнил время, когда их трудовой пыл мгновенно сменялся любовным. Молодожена заводило все. Стоило Кристине подняться на стремянку с листом обоев и приложить его к стене – работать он больше не мог. Ее стройные ноги, выгнутая в движении спина, запрокинутая головка заставляли его отбросить инструмент и тащить жену в палатку. Иногда даже и не тащил, а брал ее прямо на рабочем месте. Но бывало и по-другому. Они усталые принимали душ, Кристина надевала что-нибудь нарядное, они садились в машину и катили в город. Выбирали самый шикарный ресторан и усаживались поближе к эстраде. Хоть после ремонтных трудов ныла спина, гудели ноги – танцевали и дурачились до закрытия заведения. А вернувшись, любили друг друга, пока в «шалаш» не заглянет солнце. Так продолжалось около месяца. Когда дом привели в порядок, переехали из палатки в спальню. Огромная двуспальная кровать стала первым приобретенным в магазине предметом их мебели. Плиту, холодильник, телевизор и друге атрибуты цивилизации собирали родственники и друзья. Покупать их молодоженам было уже не на что.

Кристина вышла из дома с тазиком мокрого белья. Проходя мимо мужа, бросила:

– Таки напиваешься?

Василий вздрогнул. Углубившись в свои мысли, он появление жены пропустил. Она уже развешивала белье на веревке, когда он ответил:

– Не понимаешь, в каком я состоянии?

– Догадываюсь.

– О чем ты можешь догадываться?! Лучше помолчи, мне и так тошно.

Кристина, покончив с бельем, подошла и села рядом:

– Мне тоже маетно, вот стирку затеяла. И ты занялся бы чем-нибудь путным.

– Не доставай, дура, – отмахнулся супруг, но злости или раздражения в его голосе Кристина не услышала. Она вообще не понимала русских, которые произносят ругательства, находясь в полном благодушии:

– Конечно, дура. Говорила мне мать, не выходи за русского… не послушалась.

– Ну не доставай, чухна. Сказал же, тошно мне.

– Чего от тебя дождешься? – она поднялась, вернулась за пустым тазиком и унесла его в дом. Василий поглядел ей вслед, добавил себе виски, но пить не стал. По транзистору передавали очередную рекламу, и он, убрав звук, снова принялся размышлять о прошлом. Ему хотелось понять, где совершил ошибку. Почему так получилось, что счастье их семьи зависит от несчастья другого человека? Ведь он не бандит, не убийца. Да и жадностью никогда не отличался, не требовал для себя чего-то необычайного. И его брак начинался счастливо, да и потом он никогда не жалел, что женился на эстонке.

Первый год их совместной жизни пролетел незаметно. Вместе им было хорошо, и поначалу столкновений на бытовой почве не возникало. Изредка случались споры с выбором телевизионных каналов. Кристине хотелось смотреть свои, эстонские, а Василий по-эстонски не понимал. Она медленно, но упорно пыталась склонить его к изучению языка. Муж не поддавался. Он считал это занятие бесполезным и даже унизительным. Зачем? Жена прекрасно говорит по-русски. И это было правдой – Кристина окончила филологическое отделение Тартуского университета, которое профессор Лотман прославил на весь русскоязычный мир. Жена Василия изъяснялась грамотней многих его русских знакомых. Но язык оказался далеко не главным поводом для разногласий. Василий хотел ребенка. Сперва он думал – его жена специально что-то делает, чтобы не беременеть. Однажды он ей сказал об этом прямо. Кристина расплакалась. Она сама не могла понять, в чем дело, и уже несколько раз обращалась к врачу. После обследования причина прояснилась – последствия сделанного в ранней юности аборта грозили ей пожизненным бесплодием. Василий тогда напился, но ничего обидного жене не высказал. Да и потом к больной для Кристины теме ни разу не возвращался. Ему для полного счастья хватало и молодой жены.

Но, как выяснилось, самой Кристине требовалось куда больше. Ей было важно достойно выглядеть в глазах своих знакомых. Быт Муравиных не вписывался в стандарты уже народившегося в Эстонии среднего класса. Телевизор у них слишком маленький, холодильник слишком старый, стиральная машина слишком примитивна, сантехника в доме и вовсе допотопная. Да и автомобиль, служивший Василию почти двенадцать лет, теперь частенько нуждался в ремонте. Всего этого Кристина стеснялась и настойчиво требовала перемен. Тогда Муравин и устроился на фирму к Яану Пыдеру. Эстонец никогда бы не взял на работу русского без знания языка, но его жена Аннели дружила с Кристиной и по просьбе подруги принялась обрабатывать мужа. Среднестатистическому эстонцу проще удовлетворить желание жены, чем искать доводы для отказа. И Яан Пыдер к себе на фирму Муравина взял. Зарабатывать Василий стал гораздо больше, и вскоре у них в доме появились новые дорогие вещи. Заменив холодильник, телевизор и стиральную машину, супруг надеялся, что молодая женщина успокоится. Но Кристина так не думала. Ее раздражали старые окна, рамы на которых закрывались неплотно, бесили скрипучие двери и доводила до отчаяния крыша, что в сильные дожди давала течь. Да и новые вещи, очутившись в старом интерьере, подчеркивали убогость их самопального ремонта. Вскоре она завела разговор о ремонте капитальном. Василий начал понимать – его любимая, хоть и блестяще владеет русским, думать продолжает по-эстонски. Представители маленького европейского народа болезненно жаждут комфорта и благополучия, понимая их как проявление культуры и цивилизованности. Особенно это касается женской части населения. Ничего удивительного в подобном феномене нет. Эстонцы народ хуторской, своего дворянства никогда не имели, переселяясь в города, тут же впитывали идеалы среднего класса – жить не хуже других и иметь не меньше. Жена Муравина в этом мало отличалась от предков. Естественно, ей хотелось, чтобы муж создал те условия жизни, которыми гордились ее знакомые и близкие. Василий Кристину любил и, хоть считал все это дурью и мещанством, взял кредит в банке на полмиллиона крон.

Муравин посмотрел на часы. Стрелки показывали половину десятого вечера. Неужели он столько просидел тут под яблоней? Что-то сегодня происходило со временем. Он его не замечал. Кристина снова вышла из дома и присела рядом. Он посмотрел на жену. Глаза у нее покраснели. Она попросила:

– Дай мне сигарету.

– Я не курю.

– Ты вчера отобрал у меня пачку. Верни.

– И не подумаю. Тебе нельзя курить. Еще увижу, отлуплю. Ты же знаешь, русские мужики жен лупят, – и он заставил себя улыбнуться.

Она оставалась серьезной:

– Почему нам никто не звонит?

Василий сделал вид, что не понимает:

– А кто нам должен звонить?