Сыскное бюро Ерожина

Билеты на вечерний спектакль не продавались, это был закрытый прогон для прессы и на него рассылали приглашения. Поэтому в холле, фае, и буфетах можно было встретить массу известных лиц. Мюллеру приходилось без конца раскланиваться. Вокруг профессора моментально собирался кружок любопытных. Балетоманы и журналисты пытались узнать заранее, что он думает о постановке. Профессор шутил и отнекивался. В половине седьмого Мюллера проводили к его ложе. Администратор впустил профессора и прикрыл за ним дверь Обычно Фридрих Эдуардович смотрел представление в одиночестве. Постановщики знали, что знаменитый критик должен иметь возможность сосредоточиться. Ведь в театре Мюллер работал. Но сегодня было не так. В его ложе уже сидела какая-то красотка в великолепном вечернем платье и в театральный бинокль разглядывала публику в партере.

– Простите, мадам, вы случайно не ошиблись местом? – Не очень любезным тоном поинтересовался старик. Красотка оглянулась, и профессор окаменел. На него смотрели бархатные синие глаза девушки с фотографии:

– Простите, я сейчас уйду. Я думала это сделать раньше, но не успела. Мне очень хотелось посмотреть на сцену с того места, с которого станет смотреть балет профессор Мюллер.

– Вы Нора? – Тихо спросил Фридрих Эдуардович. Красавица поднялась и попыталась выйти, но Мюллер загородил проход:

– Я вам очень благодарен за розы. Они мне доставили огромное удовольствие. Сделайте одолжение, останьтесь со мной на спектакль в этой ложе.

– Спасибо Фридрих Эдуардович. Я об этом не могла и мечтать. – Виновато улыбнулась Нора и поправила прическу обнаженной рукой.

– Какой у вас великолепный браслет! Не позволите его рассмотреть? – Восхитился Мюллер, заметив золотую змейку на запястье девушки. Нора легко сняла свой браслет и протянула профессору.

– Франция. Расцвет Империи. Поздравляю, настоящее произведение искусства. Да и глазки изумрудики из шахт колониального Конго. Откуда у вас эта очаровательная вещица? Да что же мы стоим?! Присаживайтесь ради бога. – Затараторил профессор, смущенный собственной неловкостью Нора уселась в кресло, Мюллер остался стоять.

– А вы, Фридрих Эдуардович? – Тихо спросила она.

– С удовольствием, если позволите.

– Так это же ваша ложа. – И Нора ели заметно улыбнулась. Мюллер, наконец, сообразил вернуть браслет:

– Не люблю расставаться с красивыми вещами. – С трудом нашелся старик.

– Хотите я вам его отдам. Подарить не могу. Это подарок погибшего мужа, а дать так, вроде на время, пожалуйста. – Предложила она.

– Помилуйте, я же не дама. Что же мне с ним делать. – На полном серьезе изумился он. Люстры Большого стали медленно затухать. Заиграл оркестр и Фридрих Эдуардович постарался настроить себя на работу. Но ему было очень трудно отвести взгляд от шейки Норы. Мюллер чувствовал запах удивительных терпких духов. Это были очень дорогие французские духи. Старик имел удивительную память на ароматы. Этот аромат поразил его в казино Ниццы, куда друзья на десять минут привели профессора для экскурсии. Так пахло от шикарной старухи в белом парике. Мюллер тогда подумал, что видит идеальную Пиковую даму. В России этих духов он не встречал. Балет начался, но сосредоточиться профессор не мог. Профиль Норы сильно отвлекал Хотя опытный глаз и ухо критика автоматом фиксировали все, что происходило по ходу спектакля. Ему не очень нравилась постановка. Вообще, ему все не очень нравилось в этом театре после ухода Григоровича. Мюллер почитал того за гения, и понимал, что таких вершин, как при великом балетмейстере, он больше не дождется. Но рецензию писать предстояло, и профессор старался вникнуть в действо на сцене.

– Мне кажется вы не в восторге? – Спросила Нора, когда наступил первый антракт и Мюллер без энтузиазма три раза хлопнул в ладоши.

– Вообще-то я свое мнение до финального аккорда никогда не высказываю, но Вы удивительная девушка, поэтому, Вам признаюсь, что праздника души я сегодня и не ждал. Старательно, грамотно, иногда мило, ну вот и все. Поглядим, что будет дальше. – Грустно сообщил Мюллер.

Профессор хотите шампанского? Ведь я сейчас могу по настоящему выпить за Ваш юбилей. Вчера я это сделала заочно. – Неожиданно предложила Нора.

– Конечно. Я вас приглашаю в буфет. – Поспешил взять инициативу Мюллер.

– Зачем нам выходить. Там Вас у меня украдут. – Нора вынула из сумочки мобильный телефон и, пройдясь по кнопкам, что-то тихо сказала в трубку. Через несколько минут к ним в ложу постучали, и мужчина средних лет в малиновом пиджаке и белых перчатках внес на подносе бутылку шампанского и нарезанный кругами ананас в вазочке. Поставив поднос на бортик ложи, он ловко откупорил бутылку, и разлил шампанское по бокалам. После чего молча поклонился и вышел.

– Вы случайно не Фея из нашего балета? – Изумился Мюллер.

– Я просто женщина, которая сегодня счастлива. Я даже не могла мечтать, что увижу вас рядом. За Ваше здоровье, Фридрих Эдуардович. Живите еще сто лет. – Сказала Нора и пригубила бокал, затем потешно сморщила носик и выпила до дна.

«Господи, какая же она прелесть»! Подумал Мюллер и тяжело вздохнул.

– Не вижу огня в глазах юбиляра? К чему эти тяжелые вздохи? Поняла… Вам со мной скучно.

– Боже мой! Как Вам такое могло придти в голову. Совсем наоборот. Я пожалел, что мне не тридцать. Вот поэтому и вздохнул. Рядом с Вами грустно быть стариком. – Признался профессор.

Фридрих, можно мне так вас называть? – Спросила Нора. Профессор растаял и поцеловал ей ручку.

– Фридрих… – продолжала Нора: – Если вы еще раз при мне пожалуйтесь на свой возраст, вы меня больше не увидите. Мне ваш возраст нравится. Мне он не мешает. Вы прочли мое письмо?

– Я прочел и понял, что это милая трогательная шутка романтично настроенной барышни. – Улыбнулся Мюллер.

– Вы ничего не поняли. Вы такой же толстокожий, как все мужики. А я придумала себе совсем другого Фридриха. Я вам написала правду. Сегодня мы встретились из за моей неосторожности. Но я давно преследую вас. Я бываю на всех спектаклях, где бываете вы. Я читаю все ваши рецензии. Я даже знаю расписание ваших лекций и часто провожаю вас до дому после них. Я вас люблю. И не как призрака, а как мужчину – Тихо, но страстно шептала Нора. Антракт давно кончился, оркестр играл, на сцене танцевали артисты балета, а Мюллер сидел и смотрел в темно синие бархатные глаза красавицы. Она подвинулась к нему, обвила его голову своими руками и поцеловала в губы. Фридрих Эдуардович почувствовал сладкую дрожь во всем теле, терпкий запах французских дорогих духов и легкий холодок на виске от браслета Норы, маленькой золотой змейки с изумрудными глазками, которой он так восхищался при первых минутах их встречи.

* * *

За утренним завтраком Надя поглядывала на мужа с любопытством. Таким злым и неразговорчивым она своего подполковника наблюдала редко. Надя догадывалась, что вчера ночью у супруга что-то не заладилось, но спрашивать не стала. Петр всегда все рассказывал ей сам. Петр Григорьевич сидел за столом, капризно надув губы, и о чем-то думал. Надя помнила, что однажды он вместо соли сыпал на котлету сахар, и внимательно следила за его движениями. Но все обошлось. Петр дожевал бутерброд, допил кофе и даже поцеловал Надю в шейку. Это означало, что его раздражение к ней не относится.

– В офисе меня сегодня не ждите. Управляйтесь сами. – Сказал на прощанье раздраженный муж и покинул квартиру.

Спустившись вниз, Ерожин уселся в свою машину, но движок не завел. Сыщик залез в карман куртки, извлек связку ключей, конфискованную в квартире Марьиной Рощи, и стал их внимательно разглядывать. «Скорее всего это ключи от замков квартиры и дачи академика, брата Кирилла Андреевича». – Подумал он. Ерожину очень захотелось туда попасть. Но квартира на Большой Дмитровке и дача в Барвихе опечатаны не были, в деле об убийстве Кирилла не фигурировали и, после смерти академика, принадлежали его вдове. Поэтому самовольно забраться туда, не нарушая закона, сыщик не мог.

– Что же, поговорим с вдовой. Рано или поздно это сделать придется, так к чему откладывать… – Сказал сам себе подполковник, включил зажигания и поехал на Большую Димитровку. По словам диспетчера Наташи, дом академии наук находился напротив булочной. Ерожин быстро этот дом обнаружил. Солидный сталинский дом, построенный еще до войны, имел семь этажей и три подъезда. Петр Григорьевич извлек свой блокнот и отыскал в нем телефон вдовы, записанный в кабинете администратора Академии Наук. У каждого района Москвы телефонный номер начинается с определенных цифр. Ерожин, много лет отработав в Министерстве Внутренних Дел, прекрасно порядок этих цифр знал. Номер вдовы не мог относиться к Большой Дмитровке. Ерожин позвонил на Петровку, попросил Боброва, дать ему адрес Марины Васильевны Понтелеевой, и продиктовал ее телефон. Оказалось, что вдова проживает вовсе не на Большой Дмитровке, а на улице Генерала Ермолова. Это сыщика озадачило и ему еще больше захотелось попасть в квартиру академика.

«Тут в каждом подъезде, наверняка сидит по консьержке. Мимо этих мымр незаметно не проскочишь». – Предположил Ерожин и стал думать, как преодолеть это осложнение. До беззаконного акта посещения академической квартиры сыщик уже дозрел. Он пошарил по своим карманам и нашел мятый бланк путевого листа с домашним номером диспетчера Наташи. Увидеть девушку еще раз Петру Григорьевичу очень хотелось, но он от себя эти мысли гнал. Но когда нашелся реальный предлог, он за него с удовольствием ухватился. Наташа только что проснулась после ночной смены, но Ерожина узнала, и была с ним приветлива.

– Я за вас вчера беспокоилась. Клим Фирсов парень заводной, и дружки у него подходящие. Боялась, что они надумают что-нибудь нехорошее. – Призналась девушка.

Ерожину было приятно, что она о нем думала, но рассказывать о ночном приключении он не стал. Наташа жила на Преображенке, подполковник записал адрес и покатил к ней. Дом диспетчера Ермоловой стоял недалеко от Преображенского рынка. Петр Григорьевич зашел на рынок. Сначала он подумал о цветах, но от этой мысли быстро отказался. Приход к девушке с цветами прямо указывал на ухаживание, а подполковник свою симпатию к Наташе пытался скрыть даже от себя. Он быстро пробежался по рядам, и остановился возле лотка кавказца. Ему приглянулись груши. Желтовато золотистые плоды с оранжевыми бочками просились на натюрморт художника. Петр Григорьевич отобрал самые красивые и расплатился.

На звонок в дверь, диспетчер вышла сама. Но когда Петр Григорьевич очутился в прихожей, в коридоре открылась еще одна дверь и из нее высунулась сгорбленная старуха в ночной рубашке:

– Опять старого мужика завела. – Проворчала старуха и, громко захлопнув за собой дверь, скрылась.

– Не обращайте внимание. Бабушка у меня не совсем здорова головой и поэтому иногда говорит несуразные вещи. – Без всякого смущения предупредила Наташа. Она проводила его в комнату и, поблагодарив за груши, спросила:

– Кормить?

– Если только кофе. – Улыбнулся Ерожин.

– Тогда пошли сразу на кухню. – Сказала Наташа и первой вышла.

– А ваша бабушка не будет недовольна? – С опаской поинтересовался подполковник.

– Она никогда не выходит из своей комнаты, если у меня кто-нибудь есть. – Успокоила Наташа гостя. Петр Григорьевич уселся за столик. Маленькая кухонька обыкновенной панельной клетки сияла чистотой. Все было опрятно и мило. Никаких безделушек, кроме огромной бабы на чайник, Ерожин не обнаружил. Сама Наташа хозяйничала в цветастом передничке, который ей очень шел. Следов ночной смены на лице девушки сыщик не заметил. Наташа была свежа и хозяйничала ловко. Ерожин невольно ей залюбовался и вдруг вспомнил, что его первую жену звали так же.

– У меня к вам дело. – Начал Петр Григорьевич, дождавшись, когда хозяйка закончила с приготовлениями, разлила кофе и уселась за стол: – Но должен признаться, что очень рад вас видеть.

– Я тоже. – Ответила Наташа и улыбнулась: – Ой, я забыла помыть и подать груши! – Вспомнила она и вскочила с места.

– Я груши не ем, они для вас, поэтому сидите. – Остановил ее Петр Григорьевич.

– Тогда давайте завтракать. Ветчина сыр, берите, или за вами надо ухаживать? – Спросила Наташа серьезно.

– Могу сам, но когда за тобой ухаживает такая очаровательная хозяйка, это куда приятнее. – Усмехнулся Петр Григорьевич и получил бутерброды с сыром и ветчиной.

– Теперь рассказывайте, зачем я понадобилась и чем могу помочь? – Спросила Наташа, дождавшись, когда Ерожин допьет кофе и расправится с закуской.