Возвращение чувств. Машина.

Наверное, нужно попросить прощения, и попрощаться с несчастной мужественной женщиной, потерявшей дочь. Дальше придётся действовать самой. Хотя без той поддержки и знаний, на которые она так наивно, но всё же надеялась, будет в десять раз тяжелей…

– Простите. Хотя… Не знаю, можно ли простить такое… Я… Не имела права влезать в тело вашей дочери… И уж тем более – приходить сюда! Я… Прощайте. – она попыталась двинуться к двери, все ещё не смея взглянуть в эти глаза….

Но что это? Мать Катарины, снова взяв её руки в свои, отняла их от её пылающего лица, и снова смотрит на неё.

– Вы… поняли всё, как только я вошла? – выдавила она сквозь рыдания.

– Нет, я узнала ещё позавчера. Я это почувствовала. Я всегда знаю и чувствую такое – когда кто-то из моих кровных родственников, как бы далеко он не был – умирает.

Это – фамильный дар. Он никогда не подводит, и не обманывает.

Позавчера я почувствовала – моя дочь умерла.

Её не убили, нет. Она сама захотела умереть. И умерла. Я очень хотела проститься с её телом, надеялась, что теперь мне его выдадут. И оно избежит позора. – она помолчала, и тоже вздохнула.

– Но ты сделала лучше – принесла его прямо сюда. Не знаю, как ты оказалась в теле моей дочери, но – на всё воля Божья. Раз тебе удалось то, что не удалось всем нам, значит ты женщина сильная и волевая. Думаю, вернее, вижу – ты не сдаёшься без борьбы до последнего вздоха…

И раз уж так получилось, скажи – кто ты?

Несчастная мать! Сможет ли она понять, поверить, что она старше её на семь веков!..

– А вы… уверены, что действительно хотите это знать? – Ирина, сдержав рыдания, пристально посмотрела в подёрнутые печалью, глаза матери.

После ещё одной паузы, мать Катарины с горечью произнесла:

– Ты права. Это только усилит моё горе. И может помешать мне помочь тебе. Ведь я обещала. Пусть только для себя – для себя я буду знать, что Беллы больше нет.

Но ты – ты в её теле – живи. Живи! Я… если можно так сказать, разрешаю тебе это.

Вот благословить – не могу. Всё же я – мать. Пусть благословит тот, кто помог тебе занять это тело, и сохранить ему жизнь. Но – не я. И ты поймёшь – это слишком тяжело для матери…

Но в другом ты права – для окружающих я не могу ставить под сомнение то, что ты – моя дочь. Это будет глупо. И несправедливо по отношению к тебе – я должна быть благодарна хотя бы за то, что ты сохранила это тело живым.

И поэтому я помогу тебе. Помогу спасти хотя бы эту телесную оболочку – моей дочери. Впрочем, – она вымучено и криво улыбнулась, – я думаю, ты и сама будешь стараться её беречь. Может, когда-то, в будущем, вы будете счастливы…

– Спасибо… спасибо вам! После всего происшедшего… Я и надеяться не смела, что вы… Так… Я благодарю вас!

– Не благодари. Во-первых, для матери естественно помочь своему ребёнку – это для окружающих. А во-вторых…

Во-вторых, для себя самой – это как бы тоже знак моей благодарности. Мой долг перед тобой – уже тобой. За то, что спасла его от позора казни, и позволила проститься с… хотя бы с телом моей дочки, а не сбежала, куда глаза глядят! Хотя, наверное, было страшно…

– О, да… Куда страшней, чем сам побег… – сквозь слёзы она попыталась улыбнуться.

– Всё верно, я – знаю… Ну, и немаловажно, что теперь ты – ты! – можешь хотя бы попытаться обелить наш род, наше доброе имя, и может, со временем, тебе удастся и…

– Вы… вы так спокойно об этом говорите! Вы знаете всё, но… Простите, Бога ради, но наверное, другая женщина на вашем месте… Ох! – она покачала головой.

– Что, закатила бы истерику? Или… ещё хуже? – не стесняйся, додумывай – спятила бы.

Возможно. Но у меня было почти двое суток, чтобы смириться, всё обдумать… Нет, вчера, конечно, мне было тяжелей… Ладно, в моём теперешнем положении, – она, мрачно усмехнувшись, оглядела себя, – чертовски мало найдётся вещей, способных меня… Хм. Шокировать.

– Так вы… парализованы?! – догадалась наконец Катарина.

– Да, уже пять лет. И здесь мой дар не помог мне.

– Какой дар? – Катарина, вспыхнув, вспомнила о своём выдуманном даре. Ну, выдуманный, невыдуманный, а освободиться помог… – Простите!..

– Нет, ничего. Я о том даре, за который здесь и сейчас сжигают на костре. Тот самый, что я получила от матери, а та – от своей. И тот, который почему-то не перешёл к Белле.

Этот дар позволяет быть сильной в самых трудных и опасных жизненных ситуациях, и не сдаваться никогда… Другая часть этого дара позволяет, как в открытой книге читать в сердцах и умах других людей, видеть их подлинные, самые сокровенные помыслы и желания.

Из-за этого дара я рано повзрослела, и разочаровалась в большинстве людей. Но он же позволил мне и выстоять, а позже – выбрать несколько верных и надёжных друзей, и в том числе и моего покойного мужа! Царствие ему, бедняге, Небесное…

Она помолчала, опустив взгляд, и, вновь подняв его, тише и спокойнее продолжила, подавшись несколько назад:

– Если бы он перешёл к моей… наверное, она бы сейчас сидела здесь, а не ты.

Но он не перешёл. К сожалению. Похоже, я – последняя носительница его в нашем роду. – женщина опустила, наконец, глаза, сложив руки на животе. Что-то поправила у себя на испачканной рубашке. Закусила губы, отпустила их. Затем снова, словно собравшись с силами, взглянула на Катарину, оценивающе и открыто.

– Судя по всему, похожий, хоть и не совсем такой, дар есть и у тебя. Я чувствую какой-то внутренний стержень. Твою волю к жизни. Ты… много страдала. Но ты не сломлена, как оказалась сломлена моя… – она всё-таки выговорила, – дочь. И ты немолода – это я тоже чувствую. Я думаю, ты где-то моего возраста. Я права?

– Да, мне за сорок.

– Всё правильно. Я могу видеть людей такими, какие они внутри. Например, – она покачала головой, – я сказала Белле, что её муж – тряпка, и если она всё же выйдет за него, то рано или поздно окажется жертвой чужих интриг – он не сумеет её защитить или уберечь. Я оказалась права.

К сожалению.

Ты же – опытна и сильна. Сильна духом. Ты – боец. О, я вижу – ты умеешь сражаться… Сражаться отчаянней и лучше многих мужчин. В любой ситуации. Ты – точно, сильней многих мужчин…

Именно поэтому ты здесь.

И именно поэтому я помогу тебе. Безмозглая размазня не удостоились бы моей помощи, но ты – другое дело… Впрочем, – как бы самой себе тихо напомнила она, – безмозглая размазня и не сидела бы сейчас передо мной…

Несмотря на критическую ситуацию, и ужасную спешку, Катарина молчала – она просто не знала, что сказать. Она, как ей казалось, ощущала всю тяжесть решений, которые уже приняла, зная, что всё кончено для души её настоящей дочери, эта мужественная женщина.

А как бы вела себя она сама? Смогла ли бороться в такой ситуации, окажись она на месте этой матери, лишённой не дочери даже – а куда страшней?!..

– Вы… очень добры ко мне… – выдавила она из себя наконец, – И вы… сильно преувеличиваете мои… способности. И заслуги. Спасибо. – ей всё же пришлось отвернуться, чтобы скрыть вновь подступившие слёзы и острое чувство жалости.

– Нет, не жалей обо мне. И не думай больше ни о чём … постороннем. – снова деловой, спокойный тон. Всё же у её матери – железные нервы, – Принимай всё, словно ты действительно – моя дочь. Так будет лучше для нас обеих!

– Вы правы! Но всё равно – спасибо! Вы ведь и правда, вернули мне надежду!

– Хорошо, пусть так. А сейчас скажи – чем конкретно я могу помочь?

Внезапный переход к насущным проблемам отрезвил Катарину: мысли чётко заработали, сознание вернулось снова в эту светлую, затянутую узорчатым шёлком комнату в отчем доме, в Париже, всего в нескольких часах пути от мрачного, сырого подземелья. И, возможно, уже скачет вовсю погоня – погоня за ней, Ириной-Катариной, так как им не важно, кто она: в любом случае, попадать в их руки нельзя!

– Мне нужно надёжное убежище в каком-нибудь очень отдалённом месте, – тряхнув головой, чтобы быстрее прийти в себя, и убрать мокрые волосы со лба, ответила она, – и лучше всего не во Франции, и не у родственников, или близких знакомых.