Кость со стола

Мгновенно смолк даже привычный стук ложек по тарелкам, и смешочки, сопровождавшие ежедневные трапезы двухсот восьмидесяти человек их роты. Все словно сговорившись, уставились на Джона – даже те, кто сидели за колоннами, и наверняка не видели, что произошло, вставали или вытягивали шеи. Нависшую тишину прервал голос дежурного по столовой, лейтенанта Рэди Халилая:

– Капрал Риглон. Шагом марш на гаупвахту. Доложитесь дежурному. Предварительное наказание до полкового рапорта: трое суток в одиночке за нарушение общественного порядка в столовой. Рядовой Слак. Вы… – лейтенант нахмурился, поскольку Слак и не подумал прийти в сознание, чтоб услышать свой вердикт. Но лейтенант не растерялся, – Поскольку он без сознания, вы двое, – лейтенант указал на ближе всех сидевших рядовых, – В медсанчасть его. А затем, когда док приведёт его в порядок – тоже на гаупвахту. За нанесение оскорбления вышестоящему по званию. Наказание назначит тоже полковник. На полковом рапорте.

Внимание, рота. Продолжить приём пищи!

Лейтенанта все знали. Поэтому никаких комментариев или эксцессов не последовало: все вернулись к еде. Стук ложек и гомон возобновились.

Джон, прекрасно зная традиции, дойдя до стола, где принимало пищу его отделение, отдал рапорт о случившемся сержанту Трибунстону. (Хотя можно подумать, что тот и так всего этого не слышал! Но – по Уставу – положено!) После чего отправился на гаупвахту. Отбывать.

Койка здесь стояла точно такая же, как у них в казарме. Узкая и двухэтажная. Только вот матраца на ней не было: чтоб, значит, наказанным жизнь не казалась помазанной кленовым сиропом.

Собственно, Джону она и никогда не казалась.

Армейские будни, как оказалось, вовсе не соответствовали тому, что хвастливо описывали сверстники, у которых кто-то из семьи служил. И уж тем более тому, что имелось в рекламных проспектах Министерства Обороны. Кроме одного.

Да, он здесь – на всём готовом. Но это всё же – не совсем он.

Потому что сохранить здесь себя как такового, то есть, как личность – не удастся никому.

Армия там, или Флот – это машина. Механизм. Нечто большое, могучее и зубодробительно стабильное. Равнодушно-циничное.

С монотонным рычанием и неумолимостью превращающее отдельные личности – в такие же механизмы. Или хотя бы – шестерёнки. И винтики. Для исполнения приказов. И нудной, и несложной, в общем-то, работы.

Потому что думают, планируют, и решают за тебя – другие.

Тебе же предоставлена свобода только жевать. Еду в столовой. И то – только в отведённое для этого время. Впрочем, последняя мысль скорее являлась следствием того, что он так и не поел, а желудок настоятельно заявлял о своих требованиях урчанием и тянущей пустотой.

Он закрыл глаза.

Как же это было на самом деле здесь, на Франческе? Но ведь для тех, кто жил здесь, она вовсе не была Франческой. Наверняка они свою родину не так называли. А какой-нибудь «матерью-землёй». «Кормилицей». Отчим домом.

Но какими вы были, аборигены? Как хотя бы выглядели? До какой ступени дошли по «лестнице эволюции»?

Внезапно он это увидел.

После внезапной черноты глаза словно распахнулись!

И вот он лежит, спрятавшись в кустах, над довольно широкой долиной – он сразу узнал ее: чуть пониже по течению ему и встретилось кладбище «диких животных»! А внизу…

Внизу экскаватор роет длинную траншею, роботележки с манипуляторами подвозят и подвозят к её дальнему концу…

Трупы.

Сотни трупов. Существа, очень похожие и телом и размером на крупных бабуинов. Только вот… Да, сомневаться не приходится: бедолаги одеты. И пусть – в отвратительно выделанные и грязные звериные шкуры, но в том, что эти шкуры – именно одежда, а не собственная шерсть существ, сомневаться не приходится! Значит…

Значит, убили их всех. И привозят вон, оттуда: в излучине, на небольшой террасе, понастроено каких-то конических сооружений, до неправдоподобия напоминающих индейские вигвамы, как их показывают в исторических фильмах! Жерди, связанные поверху, и крытые теми же шкурами. А вот и универсальный кар с манипуляторами: ломает и собирает в кучи шатры-вигвамы, и кидает в другой котлован. Где бульдозер-автомат сразу засыпает, и заравнивает следы преступной работы.

Кто-то трогает его за плечо. Джон оборачивается, и видит карикатурное покрытое волосами лицо: обезьяна?!

Сознание поражает словно прозрение: нет, не обезьяна! Это – его напарник. Потому что он что-то шепчет, чуть двигая челюстями, и Джон понимает: «что мы теперь будем делать?!» Более того: Джон понимает, что, судя по его собственным волосатым рукам, сжимающим что-то вроде копья с закалённым на огне концом, он тоже – обезьяна! Вернее, примат. Но уже умеющий общаться словами. Охотиться. Строить жилища.

Вероятно, и детишек любить и баловать, приходя с очередной охоты. И жену ласкать. И на благо племени работать.

Но сейчас они с напарником остались вдвоём. Все остальные – мертвы. Душу раздирают, словно саблезубые рвоки, жуткие мучения от осознания необратимости и собственного бессилия!

Теперь у них – ну, у племени! – не осталось ни одной женщины, чтобы можно было продолжить род. И хотя страшная болезнь миновала их двоих, никто не может гарантировать, что рано или поздно и кто-то из них не заболеет. А, заболев, не умрёт, не дожив даже до заката.

И теперь им остаётся только прятаться, и смотреть, смотреть, кусая губы, и сжимая кулаки, как какие-то деловитые и равнодушные неуязвимые металлические монстры уничтожают то, что многие годы было их домом. Домом всего племени!

Джон ощущал странную раздвоенность, и дикость ситуации.

Он был и землянином, который понимал, что тут происходит. И – аборигеном, что тоже… Понимал. И осознавал.

Но совершенно в других категориях.

Хотя – так же однозначно и чётко.

Это – смерть.

Кто-то там, наверху, на небесах, или там, где обитают Боги, всё решил. И вот – их постигло наказание. Но – за что?! Они же ничего настолько греховного не сделали?!

Что-то словно ударило Джона по голове, больно уколов: это подлетевший сзади странно жужжащий предмет выстрелил в него, а затем – и в напарника, чем-то острым! Какой-то иглой, которая вонзилась в шею! И теперь его тело как-то слабеет, и слабеет, растекаясь по земле, словно жидкая грязь…

В уши ударил грохот и скрежет!

Он…

Очнулся на койке на гаупвахте!

Ах, вот что его разбудило!

В двери щёлкало и скрежетало.

Наконец кто-то отпер замок, и дверь открылась.

Раздались голоса, и звук удаляющихся по коридору шагов: охранник, что ли, ушёл?

– Буду спорить, вы тут сидите совсем голодный. – на пороге появился доктор Гарибэй собственной персоной, и Джон невольно сглотнул: в руках у доктора оказался контейнер с отделениями-ячейками для пищи: и первое, и второе, и даже вожделённый компот!

Джон встал с койки. Правда, честь отдать не забыл, как бы ни сверлил взглядом вожделённый поднос:

– Спасибо, доктор, сэр! Вы чертовски точно сказали: голодный. Но… Как же вам…

– Разрешили навестить вас, капрал, да ещё и с положенным по уставу обедом? Ха! Это было просто. Я сказал коменданту, начальнику СВБ, а потом и майору Гонсалвишу, к которому тот меня перенаправил, что у вас есть информация о последней разведке, имеющая жизненно важное значение для решения вопроса о предполагаемой колонизации! И мне совершенно необходимо срочно уточнить кое-какие факты. А вы – вряд ли кусаетесь. Хоть и дерётесь.

Джон ухмыльнулся во весь рот:

– Не волнуйтесь, сэр. Я вполне тихий и мирный. Если меня не дразнить, конечно. И вовремя кормить. Но… Вот уж не знал, что у меня есть какая-то такая информация.