Контрабандисты

Он вошел в комнату, вытер руки о шторы и поднял банку, налить пива:

– Блин, Эд… Засушил ты своим джазом. Есть что-нибудь попроще?

– Фу, деревня… Учись понимать настоящую музыку, наконец. А! Слышишь? Импровиз пошел… – Эдуард закатил глаза, запрокинул голову и заперебирал пальцами по воображаемой гитаре.

Леха нисколько не обиделся на «деревню», так как, во-первых, все еще не считал это чем-то зазорным, а во-вторых, привык. А импровизация, в самом деле, была неплоха. Он заслушался. За виртуозной гитарой вступило фортепьяно, далее саксофон, барабаны, и, наигравшись, музыканты продолжили тему вместе. Пусть Эдуард прохиндей и тунеядец, но в хорошем вкусе ему отказать нельзя, и Лехе всегда приятно и интересно было пообщаться со старым приятелем.

– Неплохо, конечно, но джаз в Америке сейчас уже никто не слушает, – начал он с умным видом, подавая Эдуарду налитую до краев кружку. – Одни старперы и облезлые негритянки.

– А что слушают? – спросил тот, удивленно подняв брови.

– Панков… Знаешь таких?

– А… Да куда мне? А ты, чувак, смотрю, только что из Штатов. Что это еще за панки?

– Ну как тебе объяснить? Панки – придурки такие… Напьются, обколются и бегают по сцене, орут, плюются, ссат на публику и все такое.

– Ну и что в этом хорошего?

– Ну, не только это. Играют еще, ну и поют. Все прутся от них…

– И ты считаешь, что там все такие же дебилы, как ты, чтобы это слушать вместо джаза?

– Да пошел ты, сам дебил… – Леха высосал кружку до дна и, громко выпустив в атмосферу пивные газы, вытер губы. – Я просто слышал где-то…

– Где? По телеку, что ли? В «Международной панораме»?

– Да, отвянь! Ты любишь джаз, а весь мир панков. Я-то тут при чем? – Он улыбнулся своей фирменной улыбкой и, не дав приятелю ответить, убежал на кухню мешать картошку.

– Вот ты, Леха, вроде не дурак на вид. Штаны у тебя «Лейвис», хаер1 по моде, а такую лажу гонишь, – возмутился Эдуард, как только повар, вернувшись, показался в дверях.

– Ну вот, завелся. – Тот, смачно жуя, снова налил себе и приятелю. – Сказать ничего нельзя.

– Твой панк – это мусор, говно. Вот дай-ка… – Эдуард повелительным жестом указал на стоящий в углу дипломат.

Сам он предпочитал никогда ничего не делать. Так повелось еще с того колхоза, подавал, наливал, вытирал в их дуэте всегда младший компаньон. В последнее время, правда, Леха, считая, что давно уже вышел из категории воспитуемых, иногда пытался бунтовать, но едва Эдуард начинал функционировать самостоятельно, сразу бросал эту затею. Для него в сто раз было легче, забыв про гордость, сделать все самому, чем смотреть на уродские движения приятеля. Вот и сейчас он молча подал, что приказали. Эдуард, порывшись в портфеле, достал оттуда пластинку.

– На-ка, поставь.

– Секс Пистолс… – прочитал Леха, сверхаккуратно, как учили, проделывая все манипуляции с драгоценным диском. – Что это?

– Так вот он – панк твой. Слушай.

Игла опустилась, и из динамиков сразу, без всякого вступления, замолотили ударные совместно с рубящими гитарными аккордами и уханьем бас-гитары. Противный голос надрывно запел-заорал что-то вызывающее, плохо попадая в ноты незамысловатой мелодии. Все вместе звучало задорно. Леха прибавил звук и задергался в такт, помогая рукой со сложенной из пальцев козой. Эдуард наблюдал. Через минуту, как он и предполагал, весельчак не выдержал, прекратил танец, убавил звук и почесал макушку:

– Да, и на самом деле говно. Убрать?

– А что? Пусть… Там еще с другой стороны навалом. Вся Америка слушает. А мы хуже, что ли?

– Да ну, херня какая-то. – Леха поднял звукосниматель.

– Что, не нравится?.. А в Америке, думаешь, хуже тебя придурки живут? Нет, братуха. У нас в ресторанах пьяные недоумки «Городские цветы» лобают, а у них Квинси Джонс и Бенни Гудман с оркестрами. У нас «Стены»2 еще даже в Москве не найдешь, а у них турне в поддержку диска по штатам уже полгода гоняет. Сорок грузовиков декораций и оборудования. Хоть каждый день ходи.

– Да… «Пинк Флойд»! Все бы отдал, чтоб послушать.

– Будет… Макарон обещал на будущей неделе. Говорит, везут с Одессы партию, десять дисков.

– Блин, Эд, – Леха сложил руки словно у иконы, – проси что хочешь…

– Да запишу, запишу, не ссы. Куда от тебя денешься? Ночь не поспать придется, конечно? Всем надо… Но для друга…

– За мной не заржавеет, ты же знаешь.

– Да уж понятно… Пленку тащи. «Свему» только, «Тасма» головки засирает, не прочистить ничем.

Эдуард гордо взглянул на свой «Окай»3 – недавнее приобретение. Старый советский катушечник он очень выгодно пристроил Лехе. Теперь тот тоже стал меломаном и с помощью друга собирал коллекцию записей.

– Блин! Картошка… – повел повар носом, громко топая, унесся в кухню, а минут через пять вернулся с двумя тарелками. – Вот, мосье, разрешите представить: картошка в стиле панк.

Выглядели блюда и в самом деле не очень. Не помогали даже кучки морской капусты, которыми кулинар пытался их украсить.

– А что черное такое? Мумие, что ли, положил? – спросил Эдуард, критически принюхиваясь.

– Блин… А я еще думаю: что забыл?.. Но ничего, можно сверху покрошить.

Леха достал из заднего кармана два прибора. Один положил перед приятелем, другой взял себе, налил всем пива и плюхнулся на кровать.

– Вот как ты думаешь, чувак, почему негры сами черные, а зубы у них белые? – задумчиво спросил Эдуард, внимательно изучая поднятый на вилке блок из пяти пригоревших друг к другу брусков картошки.

Леху шутка застала за проглатыванием пива. Он заржал, едва не захлебнувшись.

Юморист снисходительно хмыкнул и, довольный эффектом, отправил кулинарный просчет в рот.

– У Лариски Смирновой такие. Она, наверно, побелевшая негритянка. – Леха нашел в своей тарелке похожий артефакт, подровнял его, вставил в рот за верхнюю губу и спел, скосив глаза и оттопырив уши пальцами: – Шанни, ай лав ююю…4

Пока он веселился, товарищ съел уже половину своей порции, потом подцепил вилкой что-то белое и спросил с брезгливым выражением лица:

– А это что за перхоть?

– Яйцо – не узнаешь, что ли?

– Нет, чувак, я с твоими яйцами, к счастью, не знаком.

– Да нет, мои на месте. Это – твое, то, которое ты в холодильнике хранил.

– Й-о-о!.. Как посмел? Чем я теперь размножаться буду? – пропищал Эдуард, изображая кастрированного, чем вызвал новый приступ смеха.

– Я дам тебе одно потрахаться, у меня два.

Так за шутками и прибаутками незаметно пронеслось время. Парни поделились новостями, обсудили сплетни, рассказали кого, как и сколько раз за то время, пока не виделись, поимели. Раз по десять покурили на балконе, и где-то постольку же раз сбегали в туалет. Пиво кончалось, в голове шумело уже прилично, но полного морального удовлетворения все не наступало.

– А ты ведь, чувак, теперь с учебой своей окончательно разделался? – спросил Эдуард с хитрым видом.

– А то?! Все… Копец… Дипломированный промдизайнер и лейтенант запаса! – Леха три раза ударил себя в гордо выпяченную грудь.

– А что молчишь?

– Как это?

– Ну, что скрываешь такой вопиющий факт?

– Так ведь весь день об этом тарахтим.

– Да ты что?.. А я вот только сейчас понял, что отмучился ты навсегда.

– Не говори, чувак, а до меня все еще до конца не дошло, – покачал головой новоиспеченный специалист, разливая остатки пива.

– Так ты счастлив? А, чувачелло?

– Ну да, – отвечал Леха, недопонимая, к чему клонит приятель.

– А раз так, то надо отметить это знаменательное событие.

– А… Конечно. – Леха схватил налитые до чуть более половины кружки, одну протянул товарищу, другой собрался чокаться. – Давай за то, чтобы…

– Э-э… Не-е-ет, чувак… Пивом такие вещи не делаются, – перебил его Эдуард и, придав суровое выражение лицу, погрозил пальцем. – А то не видать тебе быстрого карьерного роста и длинноногой секретутки.

– А чем еще? Денег же нет… И лавки уже закрыты, – недоуменно развел руками дипломант.

– Да-а… Положение тухлое. – Эдуард сделал вид, что задумался не на шутку. – Ну что ж, тогда придется прогнуться для друга. Где мой чумадан?

– Так вон же он…

Потертый пластиковый дипломат – орудие спекулянта – стоял у кресла справа от хозяина, как всегда. Не поднимая его с пола, коммерсант щелкнул замком, открыл, засунул руку в образовавшуюся щель и извлек на поверхность большую прямоугольную бутылку.

– Вуаля…

– Ух ты, коньяк, – открыл рот от восхищения Леха.

– Какой коньяк, деревня? Уиски Джони Уолкер, одна из лучших марок. У нас не продается. Из-за бугра привезли.

– Класс!.. Штатовское? Джони, как ты сказал?

– Ирландское, деревня! Уиски Джони Уолкер, – повторил Эдуард, тщательно артикулируя. Он уже несколько месяцев изучал английский, поэтому внимательно следил за произношением.

– Уолкер… Нет, не пробовал. Дай посмотреть.

– А ты, вообще-то, уиски когда-нибудь пробовал? – спросил его приятель, бережно передавая сосуд.

– Ну, виски пил. – Леха с благоговением посмотрел на микроскопическую бутылочку 0,125 на шкафу, которую товарищ когда-то дарил ему на день рождения, вынудил открыть, содержимым поделиться, а тару сдать в музей. – А уиски еще не разу… Так и тут написано «Виски», что ты мне голову морочишь? – обнаружил он на напитке знакомую надпись.

– Елы-палы… С кем я связался? Кантри непроходимое. Написано «Виски», а читается «Уиски». Что ты только на уроках английского делал?

– Спал, что еще на них делать? Сам же помнишь нашу англичанку. Она разрешала. Хочешь – учи, не хочешь – не учи язык вероятного противника, – простодушно отвечал Леха, рассматривая бутылку на свет. – Трояк все равно поставила. И что ты предлагаешь с этим уиски делать?

– Да вот не знаю. Макарон попросил продать по дешевке. Деньги очень нужны, говорит.

– Сколько? – насторожился Леха, сразу уразумев, к чему были все предыдущие разговоры.

– Пятьдесят, – зарядил Эдуард, но, увидев ужас в глазах клиента, добавил: – Но я договорюсь за сорок.

На самом деле отдать поставщику нужно было четвертной, но законы бизнеса не позволяли ему торговать без наценки.

– Да ну… Дорого. Куда в жопу. За самогон какой-то такие деньги.

– А мне помнится, ты пел тут соловьем, какой изысканный вкус.

– Да я и не понял ничего в тот раз, если честно.

– Так вот, сейчас и не упусти свой шанс, село. Тем более я чирик добавлю, с тебя только тридцатник.

Эдуард знал, что у запасливого паренька деньги есть, и нисколько не сомневался в успехе своего предприятия.

– А что чирик только, а не половину? – робко поинтересовалась жертва.

– Вот ты гнилой чувак! – Коммерсант слегка обиделся. – Ты же промдизайнером и кем-то там еще запаса стал, а не я. И потом прекрасно знаешь, что я маг в долг взял. – Он снова посмотрел на свой «Акай». – Тебе же, между прочим, «Стену» и все такое писать.

Леха заколебался. Выпить, конечно, хотелось, тем более из такой красивой бутылки. Но расстаться за это с тридцатью рублями его деревенскому уму было сложно.

– Да и нет у меня. Последнее собрал, к тебе шел. Получка еще когда будет… – Помимо учебы, он успевал подрабатывать еще грузчиком и сторожем. – Три месяца воевал, не работал.

Тогда Эдуард решил пойти с туза:

– А зря, – он протянул руку за бутылкой, – Верку бы позвали. Она, наверное, уже дома…

Верка – смазливая соседка с шестого этажа, была женой одного из Эдуардовых клиентов. Муж ее трудился заместителем директора какого-то заводика, дни и ночи пропадал на работе, а она числилась домохозяйкой и в основном болталась без дела. Лехе она жутко нравилась, и это был удар ниже пояса.

– Ох, не знаю… Если Макарон подождет до получки, то, наверно… – задумчиво почесал он затылок.

– Не ссы, я добазарюсь, подождет… Только вот цену бы не поднял… – снова закинул было удочку Эдуард, но, заметив набегающую на лицо собеседника тучу, поспешно спохватился: – Но я из своих добавлю, так уж и быть… – И в нетерпении потер ладонь об ладонь. – Открывай.

– Ух ты! Класс! – Контракт был подписан, сомнения и сожаления унеслись прочь, вечер продолжался. – Как открывать-то? Просто крутить?

– Ну да. Целлофан отковыряй, крути и наливай уже.

Леха, дрожа от волнения, словно это были трусы любимой девушки, снял с горлышка пластиковую обертку, открутил пробку и занес бутылку над еще не просохшей от пива кружкой приятеля.

– Стой! Ты что творишь, кантримэн? Помой сходи… А, нет-нет… погоди… – Эдуард неспешно поднялся, важно проследовал в комнату матери, достал из серванта хрустальные фужеры, принес и поставил на стол. – Вот из чего нужно пить уиски.

Леха налил, они взяли бокалы в руки. Эдуард встал, жестом пригласил приятеля последовать его примеру и, секунды три посоображав, начал:

– Ну что? Вот, дескать… Это самое, пацан. Когда-то, давным-давно, подобрал я тебя в колхозных землях, по которым ты, облаченный в крестьянские рубища, метался в поисках истины… Прошли годы каторжного труда и ювелирной работы. И вот передо мной красавец запасной лейтенант в модных джинах. В руках его бокал благородного уиски, а в кармане диплом промдизайнера. – Оратор с умилением оглядел смущенного товарища и вытер пальцами якобы набежавшие слезы. – Давай, братан, за тебя. Чтобы все у тебя получилось в жизни, как я задумал.

Они чопорно чокнулись, выпили и закусили остатками картошки из Лехиной тарелки.

– Как тебе, чувак? – спросил Эдуард, усиленно зажевывая.

– Хорошее, – ответил Леха, хотя на лице его было написано обратное. Благородное уиски очень напомнило ему теткин самогон, на котором он вырос. – Коньяк и рядом не лежал.

– То-то же… Хотя, вообще-то, уиски не закусывают, конечно, а пьют со льдом.

– Как это?

– Ну, кладут в стакан кубики льда и сидят сосут потихоньку через соломинку, беседуют.

– Давай. – Леха приподнял было зад бежать в кухню, вспомнив, сколько льда и снега намерзло там в морозилке.

Но приятель его остановил:

– Не стоит. Я пробовал так однажды на парти5 у Ясиновича. Выдали всем по стакану на весь день рождения. Тоска… Безо льда тоже можно. Наливай.

Они снова налили, выпили, закусили морской капустой и вышли на балкон покурить. Леха достал остатки своего «Космоса» и протянул приятелю.

– Что? Как можно, запасной лейтенант? После уиски нужно курить сигару. Ну, или в крайнем случае… Принеси-ка мой кейс. – Леха сбегал за дипломатом, Эдуард достал из него пачку «Мальборо». – В крайнем случае… Пятерка. Берешь?

– А давай, – махнул Леха рукой. – Гулять так гулять.

Они закурили. Несмотря на десять вечера, было еще довольно светло. Пустырь, простирающийся под их балконом, как ему и положено, был пуст. Ограничивающая его с правой стороны улица, застроенная деревянными одноэтажными домишками, тоже пустовала, лишь на крыльце продовольственного магазина спал какой-то субъект, да неподалеку от него на заасфальтированной площадке под зажегшимся уже фонарем суетилась собачья свадьба. Обязанности жениха в описываемый момент исполнял Арчибальд, которому для соития с гораздо более высокой невестой пришлось забраться на обломки валявшейся там же бетонной балки. И то, чтобы доставать, нужно было передними лапами подтягиваться, а задними подпрыгивать. Это давалось ему с трудом, что в подробностях отражалось на его сосредоточенной морде. С пониманием относясь к его проблеме, партнерша стояла смирно. Остальные же претенденты нетерпеливо бегали вокруг и, дожидаясь своей очереди внести свой материал в генофонд популяции местных дворовых псов, возбужденно лаяли.

– Ты, кстати, Веру обещал пригласить, – вспомнил Леха.

– А… точно. – Эдуард, недолго думая, высунулся за перила и, сделав руки рупором, закричал куда-то вверх: – Вера… Вера Евгеньевна, у вас соли нет случайно?

Ответа не последовало.

– Ве-ера Евге-е-еньевна-а-а-а, со-о-оли у вас нету? – нестройным хором повторили они призыв уже вместе.

– Гандон штопаный вам не надо, козлы? – отреагировал один отзывчивый сосед.

– В жопу соли щас врежу, если не заткнетесь, – другой.

А Вера Евгеньевна признаков жизни не подала.

– Нет ее дома. Малофеев до понедельника в командировке, так, видать, бродит где-то, – махнул рукой Эдуард.

– Давай сходим, в дверь позвоним… – не унимались в Лехином организме разбуженные Арчибальдом инстинкты.

– Да погоди, попозже сходим. А сейчас разговор у меня к тебе есть. Серьезный.

– Серьезный… – Леха щелчком отправил чинарик далеко в кусты. – Давай… Ненадолго, надеюсь. – И прошел на свое место.

Эдуард тоже, закрыв за собой дверь. Что при стоящей на улице жаре выглядело интригующе. Они выпили еще по порции, и он начал:

– Уезжаю я, чувак.

– Куда?

– В Америку.

Приятель, жевавший в это время капусту и прикидывавший в уме, какого цвета могли бы быть волосы у Веры в промежности, после такого ответа подавился и закашлялся.

– Куда, куда?

– Ты глухой, что ли? В Америку. За бугор.

– Чего вдруг? Надолго?..

– Навсегда.

– Ух ты!

Леха сверлил взглядом голову друга и старался понять, шутит тот или серьезно. До этого они много раз говорили на эту тему. Вернее говорил в основном Эдуард, а он слушал. Тот спал и видел, как покинет страну-тюрьму и заживет в свободном мире. Но всегда это было в сослагательном наклонении, всегда лишь намерения, и вот сегодня они превратились во что-то конкретное. И на этот раз, похоже, все было взаправду. Эдуард в свою очередь тоже смотрел на товарища не отрываясь, словно пытаясь прочитать его мысли.

– Хочешь со мной? – спросил он.

– Конечно, – без малейшего раздумья ответил тот.

И это было странно. Сам Леха к своей стране никаких особенных претензий вроде бы не имел и в их спорах с приятелем-антисоветчиком всегда держал ее сторону. Ну, подумаешь, пиво разведенное и жрать нечего, телевизоры черно-белые и всего две программы по ним. Зато здесь все друзья, родственники и все равны в своей бедности. А у них там империалистические хищники безжалостно эксплуатируют трудящихся, и у тех поэтому нет никакой уверенности в завтрашнем дне. Его железобетонные аргументы были почерпнуты из телевизора и институтских лекций по научному коммунизму, а Эдуардовы эфемерные непроверенные – из подпольных радиопередач, десидентских разговоров и ярких западных журналов. И вот как-то так получилось, что при конкретном испытании первые мигом потерпели позорное поражение.

Эдуард был сам удивлен. Он думал, придется уламывать патриотичного приятеля, а тот вдруг раз – и без всяких согласился.

– Хорошо подумал, отставной лейтенант? Сразу предупреждаю: обратной дороги не будет.

– Подумал. Давай рассказывай, что там у тебя. Потом еще подумаю, – включил Леха крестьянскую осторожность.

Эдуард секунд пять жег его испытующим взглядом, потом попросил:

– Достань тогда сьюткэйс6 из-под кровати.

Леха встал на четвереньки, пошарил рукой в щели между кроватью и полом и, нащупав там железную ручку, вытянул за нее новенький чемодан.

– Открой.

Отцепил щеколды и открыл. Внутри лежал какой-то сверток.

– Что это?

– Положи на кровать.

Положил.

– Кейс спрячь.

Леха метким пинком вернул чемодан на место. Эдуард встал с кресла, подошел и принялся аккуратно снимать газеты. Под ними оказался рулон. Он раскатал его по покрывалу, поднял лист кальки, защищающий верхнее полотно, и спросил, лукаво улыбаясь:

– Что видишь, чувак?

– Красотищу, – глянув мельком, оценил промдизайнер.

– А точнее…

– Ну… Пожар на птицефабрике.

Произведение и в самом деле поражало необычными сочетаниями цветов. Леха провел по нему пальцем:

– Ты, что ли, намалевал?

– Кандинский, деревня!

– Да ну? То-то, гляжу, что-то знакомое. Сам, что ли?

– Сам, своей собственной рукой.

– Да ну тебя… – Леха потянулся к бутылке, налить.

– Бля… И чему только вас в вашем институте учат?

– Да, согласен. Ничему. История искусств – две пары в неделю и то только три семестра была. А так в основном политэкономия и научный коммунизм разный.

– То-то и видно… Ну да ладно, это, в конце концов, неважно.

И Эдуард подробно рассказал приятелю все про отца и про музей. Леха, рассеянно листая полотна, слушал, не перебивал.

– И так, – подытожил оратор, – в этой куче шесть произведений великих авангардистов. Все подлинники. Каждая лимон долларов стоит. Они принадлежали государству, которое сломало жизнь моего отца. Его талантом могли бы быть сотворены шедевры не хуже. Поэтому я как наследник считаю себя вправе забрать их себе как компенсацию… Часть компенсации за… Ну, ты понимаешь… Короче, вывозим за бугор – одна твоя.