Русская душа. Рассказы

– Ставь чайник, – уверенным тоном сказал тот. – Хорошую ты, Алеша, о себе память оставил. Стоило мне сказать в деревне, что ты собираешься опять погостить здесь, как народ столько нанес и варенья из облепихи, и солений разных, что даже пришлось от чего-то отказываться. Запас в избушке большой, до весны хватит: весь чулан забит банками, а варенье – оно под кроватью у тебя, доставай.

Видя, что друг не решается начать серьезный разговор, Алексей опять спросил:

– Что же все-таки с тобой произошло?

Лицо отца Михаила стало серьезным, и он, немного помолчав, ответил:

– У меня дома вот как недели две лежит бумага об увольнении из священников, а именно за штат и без права служения! Так что я теперь не батюшка и в церковь, как говорится, ни ногой.

– За что же, Миш?

– А вспомни, когда мы с тобой шли исповедоваться к старцу в монастырь, ты рассказал о своих сомнениях, а я тебе сказал о своих. Я, как и ты, все рассказал старцу, просил у него совета, но тот недолго думая решительно сказал, что я уже не мальчик и жизнь повидал, а сомнения мои в вере столь глубоки, что не выправишь их, и что не тот я путь по жизни выбрал. Уходить, мол, мне из церкви надо. А недавно пришла та бумага, о которой я тебе сказал. Вот и служба моя закончилась, а я без служения Богу не мыслю себя. И спиться думал, и руки наложить на себя хотел, но не смог: истинно христианин я. Люди мне доверяют и любят меня! Не завидую я тому, кто на смену мне приедет.

– Как же так? Ты даже мне ничего толком не рассказал тогда. Никто не мог на тебя донос написать!

– А старец, к которому на исповедь ходили? Только я и старец знали мысли мои! – ответил отец Михаил.

– На то и свята тайна исповеди, что никому ее рассказывать нельзя! – возразил отец Алексей.

– И я так думал, но больше некому донести на меня: никто ничего не знал.

– Нет! Не мог старец донос на тебя написать! Зачем ему это? – в сердцах вскрикнул Алексей и, помолчав, добавил: – А с другой стороны, наездился я по стране, насмотрелся, и уж коли там все испоганилось в головах людей, то с чего у нас-то свято будет? Но чтобы старец доносы строчил, такого я и подумать не мог. А все его почти как святого почитают. Может, кто из монахов подслушал твою исповедь?

– Может, Алеша, все может быть. Только я тебе так скажу, что ничего святого не осталось, ни-че-го, – в сердцах прошептал Михаил. – Как жить-то дальше – не знаю.

На следующий день они шли по тропинке в поселок Озерское, и каждый из них о чем-то напряженно думал. Прервал молчание Алексей:

– Я, Михаил, стал все больше задумываться о том, что я не тот путь по жизни выбрал, и за то время, что я за штатом, желания вернуться в церковь становится у меня все меньше и меньше. Может, Церковь никакого отношения к Богу не имеет и может, и не надо за нее держаться? Но окончательного решения еще не принял, – произнес Алексей и подумал: Исповедь? Мы допускаем, что старец может доносы писать! Все-таки уходить надо из церкви, чтобы веру в себе сохранить!

И снова поезда, плацкартные купе, случайные попутки, гостиницы и кельи, монахи и миряне – разные, но каждый со своим пониманием жизни: Алеша ездил по святым местам. Снова случайные попутчики и встречи, разговоры, разговоры – снова жизнь во всей ее сермяжной правде. Много навидался он и много передумал. Пришло понимание своей жизни, как до семинарии и после, до поездки по стране и после. Но что будет после, он еще не знал… «На все воля Божия», – говорил он себе и смирялся.

Часто вспоминалась Анна. Стоя перед иконой Богоматери, всплывал в его сознании образ девушки… Думал он и о Михаиле: «Как он там? Как сложится его жизнь без церкви?»

Через полгода Алексей получит письмо, в котором его друг сообщит, что нашел свое место по душе:

«Живу в тайге, как отшельник, в зимовье, которое построил года три тому назад на случай, если потянет отдохнуть от всего церковного и мирского. Вот и наступил такой момент в моей жизни. А там как Бог решит! Покойно моей душе здесь, молюсь, Священное Писание читаю, брожу по тайге. Иногда в поселок захаживаю: продуктами и патронами запастись. Здесь мое место, здесь! Где ты-то теперь, друг мой? Нашел свое место в жизни? Пиши, а надумаешь приехать – милости прошу в гости ко мне. Здесь как ни скрывайся, а люди знают, как меня найти, но попусту не беспокоят – понимают».

И наконец Алексей сидел в купе поезда, идущего в его родные места. Под покачивание вагона и перестук колес он задремал.

Паломник опять попытался встать, но не смог даже поднять голову. Он стремился к храму Господня; ему надо было посоветоваться с Христом и постичь истину. Много дней и ночей продолжалось его странствие. Износились все сандалии, которые он брал с собой в дорогу, хитон давно превратился в лохмотья. Он шел так долго, что родные уже не надеялись на его возвращение, и в его памяти начали стираться лики родных. Когда силы его иссякли, он попытался ползти, и скоро каменистая пустыня истерзало его тело.

Вдруг он почувствовал присутствие кого-то рядом, и открыв глаза увидел сандалии простолюдина. Он не смог поднять голову и разглядеть стоящего рядом. Попытался произнести приветствие, но раздался голос:

– Лежи и молчи, тебе еще предстоит добраться до цели твоего странствия. Говорить буду я. В прошлый раз мы не договорили, поскольку ты был не в себе и не смог бы понять смысл моих слов. Ваше учение утверждает, что зло пытается захватить весь мир, желая искоренить саму веру в Господа. Это, конечно, так! Но все намного сложнее! Ведь тот, кто не верит в Бога, не верит и в Сатану. И если безбожие охватит весь мир, то наступит тьма. Вот только сказать: «Да будет тьма!» – окажется некому, ведь я тоже исчезну. Останется один Бог, как он был и до своих слов: «Да будет свет!» Сейчас зло побеждает и безбожие охватывает мир, но мир может существовать бесконечно только в равновесии – только если будет бесконечная борьба Добра и Зла. Победить никто не должен. И за это равновесие надо бороться, странник, надо бороться!

Незнакомец исчез. Паломник собрал все свои силы и сквозь слезы, преодолевая неимоверную боль, дополз до верхушки небольшого холма. Перед его взором предстал Иерусалим…

– Подъезжаем к станции… – сквозь сон услышал Алеша голос проводницы и очнулся.

Он долго сидел молча, затем неожиданно громко сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Надо в епархию ехать!

На рассвете, ранней весной, когда поселок Таежный только просыпался, со стороны областного центра в него вошел молодой человек в джинсах и кроссовках, неся в руках маленький чемоданчик, куда поместилось все его имущество: несколько книг, смена белья и четыре иконы (Божией Матери, Николая-угодника, Иисуса Христа и Святого Пантелеймона целителя). Глядя на эти иконы, он молился за мать, отца, деда и сестер с племянниками.

– Привет, дед Мишаня! Все также самосад куришь? – крикнул он на ходу старожилу этих мест, сидевшему на завалинке бани у крайней избы и дымившему самокруткой.

– Ну! – произнес тот, что по-сибирски могло быть ответом на любой вопрос и означать все что угодно в зависимости от интонации. – Постой-ка, постой-ка, а ты, случаем, не Лексей ли, что в попы подался, внучок нашего попа?

– Я, Михаил Евстафьевич, я.

– На побывку вернулся или как?

– Совсем, дед, совсем, – ответил молодой человек и присел рядом с дедом на завалинку.

– Что так? Или тяжела оказалась служба-то поповская?

– Кому легка, а кому не то что нести ее, а и взвалить на свои плечи не под силу.

– Ну да, ну да… – задумчиво сказал дед и спросил:

– Как тебя в том миру звали-то?

– Отец Алексей или батюшка.

– Чем заняться-то думаешь, Лексей Лукич? – спросил дед Мишаня.

– Направлен священником в нашу поселковую церковь.

Дед Мишаня удивленно посмотрел на него и несколько раз зажмурил глаза.

– Да, дед, попом в местном приходе буду, попом!

Дед не спеша скрутил еще одну козью ножку, прикурил, глубоко затянулся и наконец сказал:

– Во жизнь кренделя крутит!..

Алексей улыбнулся и, подумав вдруг об Анне: «Чем ни матушка?» – встал с завалинки, вдохнул полную грудь таежного воздуха и, оглянувшись вокруг, крикнул:

– Я вернулся!.. Прими меня, жизнь!» – Да так крикнул, что птицы, сидевшие на соседнем дереве, все разом вспорхнули. А затем подумал:

«Этот мир прекрасен, этот – здесь, на земле».

«Надо жить – верить и жить!»

Иногда они выходили за околицу и молча смотрели на закат. Их лица светились. Они вернулись в простой и понятный им мир – мир их детства. Надолго ли?

Неисповедимы пути Господни!