В своих дурацких колпаках,
В своих ободранных халатах,
Они кричали в желтый прах,
Они рыдали на закатах.
Там вечером, – и нем, и строг —
Вставал над крышами пустыми
Коралловый, кровавый рог
В лазуревом, но душном дыме.
И как повеяло весной,
Я убежал из душных камер;
Упился юною луной;
И средь полей блаженно замер;
Мне проблистала бледность дня;
Пушистой вербой кто-то двигал:
Но вихрь танцующий меня
Обсыпал тучей льдяных игол.
Мне крова душного не жаль.
Не укрываю головы я.
Смеюсь – засматриваюсь вдаль:
Затеплил свечи восковые,
Склоняясь в отсыревший мох;
Кидается на грудь, на плечи —
Чертополох, чертополох:
Кусается – и гасит свечи.
И вот свеча моя, свеча,
Упала – в слякоти дымится;
С чела, с кровавого плеча
Кровавая струя струится.
Лежу… Засыпан в забытье
И тающим, и нежным снегом,
Слетающим – на грудь ко мне,
К чуть прозябающим побегам.
1904–1906
Москва
Угроза
В тот час, когда над головой
Твой враг прострет покров гробницы, —
На туче вспыхнет снеговой
Грозящий перст моей десницы.
Над темной кущей
Я наплываю облаком, встающим
В зное.
Мой глас звучит,
Колебля рожь.
Мой нож
Блестит
Во имя Бога —
– Обломок месячного рога
Сквозь облако немое.
Всхожу дозором
По утрам
Окинуть взором
Вражий стан;
И там —
На бледнооблачной гряде
Стою с блеснувшим копией,
Подобным утренней звезде
Своим алмазным острием
Пронзившим веющий туман.
1905
Дедово
В темнице
Пришли и видят – я брожу
Средь иглистых чертополохов.
И вот опять в стенах сижу
В очах – нет слез, в груди – нет вздохов.
Мне жить в застенке суждено.
О, да – застенок мой прекрасен.
Я понял все. Мне все равно.
Я не боюсь. Мой разум ясен.
Да, – я проклятие изрек
Безумству в высь взлетевших зданий.
Вам не лишить меня вовек
Зари текучих лобызаний.
Моей мольбой, моим псалмом
Встречаю облак семиглавый,
Да оборвет взрыдавший гром
Дух празднословия лукавый.
Мне говорят, что я – умру,