Лазарь, или Путешествие смертника

– Это не имеет значения, – пожал плечами таксист. – Я отвезу тебя, куда скажешь. Остальное – не мое дело.

– Хочешь сказать, тебя за мной прислали?

– Нет, я подбираю падших.

Прозвучало это двусмысленно, но второй смысл ускользал, оставляя простор для догадок.

– Благотворитель, значит.

– Не валяй дурака, Лазарь. – Казалось, таксист вот-вот зевнет от скуки. – Обсохнешь в машине, выпьешь кофейку, согреешься. Погода собачья.

С этим трудно было спорить. Лазарь и не собирался.

– Откуда ты меня знаешь?

– Ты мой клиент.

Произнесено так, как будто это что-то объясняло. Лазарь хотел осведомиться, с кем имеет дело, но к тому времени голова у него намокла, словно он побывал под душем, пальто отяжелело и ощутимо давило на плечи, холод подбирался к мясу на костях, и он сказал себе: «Какая разница?». И понял, что это станет его девизом на оставшуюся жизнь.

Ничто больше не имело особого значения. Могло случиться что угодно. Могло быть хуже. И, наверное, будет хуже. Но недолго.

И в этом он находил единственное доступное ему утешение.

* * *

Лазарь действительно получил обещанный кофе в небьющейся кружке, притом отлично сваренный – крепчайший и почти обжигающий. Он не стал спрашивать, откуда такой взялся. В салоне было тепло; по радио передавали что-то карибское. Он с удобством расположился на просторном диване. Такси плавно катилось сквозь дождь. Размываемый водой город скользил мимо, словно ненавязчивый сон.

В какой-то момент Лазарь обнаружил, что боль уже не напоминает о своем приближении ударами колокола, от которых череп наполнялся тяжелым гулом. Возможно, дело было в кофе. Пользуясь дарованной передышкой, он искоса поглядывал на парня, сидевшего слева. Смуглая кожа, крупный заостренный нос, темные блестящие волосы. Ногти на руках длинные, изогнутые и почти синие. Правое запястье охвачено серебряным браслетом с надписью на незнакомом Лазарю языке. Он даже вряд ли сумел бы сказать, что это за алфавит. Красивая штука и на вид очень старая.

Они проезжали по улицам с оживленным движением, миновали не один десяток перекрестков, и все это время таксист сидел, уставившись прямо перед собой. Двигались только руки. Наконец до Лазаря дошло то, что более наблюдательный или менее равнодушный к чужим странностям человек понял бы давно: за рулем «чекера» находился слепой.

Поскольку тот до сих пор неплохо справлялся с вождением, сделанное открытие не слишком обеспокоило Лазаря. Вернее, он осознавал, что если у него и появилась новая проблема, то во всяком случае не связанная с возможной аварийной ситуацией на дороге. Такие вещи были хороши тем, что иногда заслоняли собой неизлечимую болезнь и назначенную смерть.

Лазарь не утруждал себя размышлениями о том, чем природа снабдила парня в виде компенсации. И даже если все это – галлюцинация, он собирался и дальше следовать внутренней логике иллюзии, пока она избавляла его от приступов жутчайшей боли.

Такси остановилось в пробке на узкой улице с односторонним движением. Они въехали в район старого города, и «чекеру» тут было особенно тесно. В салоне стало душновато, Лазарь опустил стекло, но уличный шум быстро надоел ему. Покопавшись в своих ощущениях, он пришел к выводу, что предпочел бы напиваться не в одиночестве. Перебрав приятелей и бывших женщин, он по тем или иным причинам отбросил все кандидатуры до единой. Ему не с кем было разделить беду. Честно говоря, он этого и не хотел. Мысли плавно перетекли на другое: что станет с его трупом? Он слабо представлял себе, кто окажет ему последнюю услугу и займется похоронами – пусть даже за его счет. Завещать тело какому-нибудь заведению, чтобы в его внутренностях копались студенты-недоучки и устраивали розыгрыши, используя его отрезанный член? Нет уж, увольте. Если бы все зависело от него, он выбрал бы смерть где-нибудь в овраге, подальше от людских глаз. Но от него зависело далеко не все. И даже эти рассуждения годились до тех пор, пока он мог передвигаться самостоятельно. Он не хотел никого раздражать, создавать проблемы, не хотел, чтобы его проклинали или жалели. Почему-то у слонов хватает силы и достоинства вовремя уйти из стада, чтобы умереть в одиночестве…

Тут он заметил, что водитель кружит по улицам, словно давая ему возможность определиться с планами на вечер. Вежливый парень.

– Так кто там жаждал меня видеть?

– Не видеть. Поговорить.

– Ладно, поговорить.

– Хозяин.

– Твой?

– И твой тоже.

– У меня нет хозяина.

Если ухмылка могла быть одновременно скептической и безмерно снисходительной, то таксист продемонстрировал Лазарю именно такую.

– Ты действительно в это веришь?

– Напомни, как его зовут.

– Достаточно того, что хозяин знает твое имя.

– Значит, так. Сейчас я буду пить. Много и долго. Ты можешь ждать, а можешь проваливать. В любом случае сегодня мне не до бесед с твоим хозяином.

– Твои желания не имеют значения. Хозяин встретит тебя, куда бы ты ни пошел.

– Ого. Ты, случаем, не из секретной службы?

– Это было бы слишком просто, правда? И еще одно: не льсти себе, Лазарь. Не ты нужен хозяину; хозяин нужен тебе.

– Да плевать мне на него и на тебя тоже, – бросил Лазарь, раздражаясь. – Останови-ка тут.

Он ожидал, что не отделается так сразу, однако таксист без возражений припарковался, едва втиснув «чекер» между темным фургоном с надписью «Маканда. Агропромышленный концерн. Фрукты, мясопродукты, удобрения» и серебристой легковушкой, на зеркале заднего вида которой болталась игрушечная розовая свинья.

– Сколько с меня? – буркнул Лазарь, шаря взглядом по салону в поисках счетчика.

– Ты за все заплатишь потом, – сказал таксист без тени угрозы. Это была простая констатация факта.

Тем лучше. Для Лазаря слово «потом» приобрело смысл пожизненной льготы. Он выбрался на тротуар и поспешил под навес над входом в ближайший магазин. Дождь по-прежнему лил так, словно кто-то на небесах решил выплакаться на десяток лет вперед. В магазин он заходить не стал, а направился к вывеске «Луна и грош», которую завидел издалека.

Внутри у него было черно и пусто. Требовалось заполнить чем-нибудь эту раскаленную тьму, чтобы еще хотя бы раз почувствовать себя живым. Пока же он ощущал себя выгоревшим изнутри манекеном, который двигается то ли по недоразумению, то ли по непонятной прихоти судьбы.

Глава 3. От тюрьмы и от сумы…

Он вошел в бар и оглядел полутемное помещение. Здесь ему бывать не приходилось, но у него появилась уверенность, что все оставшееся время он посвятит восполнению многочисленных пробелов. И деньги больше не были осью, вокруг которой поневоле вертелось все. Он уже просто не успеет стать нищим – это снимало некоторые прежние ограничения.

С неостывшим предвкушением он воззрился на мерцавшую отраженным светом батарею бутылок над стойкой бара – словно на хрустальный корабль, на котором сможет добраться до острова, где нет ни времени, ни памяти, ни обстоятельств. Бар был заполнен примерно наполовину; из смежного помещения, отделенного старомодным бамбуковым занавесом, доносился перестук бильярдных шаров. Лазарь взял бутылку коньяка, рюмку и прошел к столику у зашторенного окна, на котором стояла лампа с винно-красным абажуром. Выбранное место казалось достаточно обособленным, при этом почти все заведение было на виду, а если отодвинуть штору, за мокрым стеклом становились видны фонари, огни и силуэты прохожих, еще не смытых с улиц потопом.

В какой-то момент Лазарь заметил боковым зрением тень, мелькнувшую совсем близко. Повернувшись, он увидел птицу – это был ворон, классический corvus corax, которого в городе, пожалуй, и не встретишь. Разве что в зоопарке или в Музее природоведения в печальном качестве чучела. Ворон находился по ту сторону двойного стекла. Сложив крылья, он неподвижно воссел (может быть, из-за отсутствия бюста Паллады) на уступе, образованном стеной и цоколем, и Лазарь хорошо различал непроницаемый зрачок его глаза – блестящую, черную, бесконечно глубокую воронку, уводящую в бездну суеверий, ассоциаций и архетипов. На мгновение даже улица показалась ему устланной иссиня-черными перьями, но стоило моргнуть, как птица исчезла.

Лазарь спросил себя, что бы это значило. Слишком уж много отклонений от серой проповеди скуки в течение одного дня, хотя денек, надо признать, выдался необычный. Он все еще склонен был считать флуктуации бессмыслицы некой призовой игрой больного разума, утешительной компенсацией за утраченное душевное здоровье, которое не принесло ничего, кроме разочарований.

Спустя полчаса он по-прежнему чувствовал себя до отвращения трезвым. Изрядная доза алкоголя плескалась в желудке, но с желанной легкостью бытия Лазарь разминулся. Возможно, причина заключалась в лекарствах, которые он глотал в последнее время, но скорее всего – в другом. Что-то не пускало его на свет из темной комнаты без мебели и людей, где он упорно искал свою черную кошку.

Безуспешно пытаясь напиться за столиком на двоих, он гадал, нужен ли ему кто-нибудь, чтобы сидел напротив, а если нужен, то кто: умная шлюха, профессиональный пьяница – философ стакана, или старый друг, который давно уехал в другую страну и принадлежал другой жизни. Нет, нужен кто-то, способный выдернуть Лазаря из него самого, будто из старого изношенного костюма. Энергия разрушения бурлила в нем, побуждала идти крушить все подряд, и единственное, что удерживало его на месте, это столь же сильное ощущение бессмысленности любых деяний.

Тут он увидел женщину, одетую во все черное, но выглядела она кем угодно, только не вдовой. Скорее уж любовницей Дракулы – при условии, что последнего можно было заподозрить в мазохизме. Совершенно внятное и несомненное чувство опасности пронзило Лазаря подобно игле, вошедшей через темя и застрявшей в позвоночном канале. Раньше он благоговел перед силой – не той, что заключена в килограммах мышц или в отчасти успокоительной тяжести оружия, а той, что заставляла его отводить глаза, когда он случайно встречался взглядом с незнакомцем посреди толпы, вроде бы гарантировавшей безопасность по закону больших чисел. В такие секунды он осознавал крайнюю хрупкость всего сущего и в том числе собственного жалкого картонного «я»; на самом деле его относительное благополучие держалось на тонкой нити, готовой оборваться в любой момент; дикость, жестокость, безумие поджидали за ближайшим углом; мир являлся чьей-то злой шуткой, и вдобавок этот «кто-то» был начисто лишен вкуса.

Не обладавший подлинной внутренней силой и потому переполненный агрессией, Лазарь думал, что именно сила является единственной ценностью и единственным топливом, способным сдвинуть с места его затертое льдами и обездвиженное суденышко без порта приписки, без груза, без команды и без пассажиров. Сила по крайней мере превратила бы его в «Летучего голландца», в птицу, отправленную в полет, не сулящий возврата, в вестника новой беды. А так он оставался почти непрерывной чередой стоп-кадров, фигурой, перетаскиваемой с места на место в пассивном залоге, жертвой еще не совершенных наяву преступлений против свободы личности.